2. «Учёный муж на кафедре бубнил…»
Учёный муж на кафедре бубнил,
Довольно скучно, о гражданском праве.
Ни рук мы не жалели, ни чернил,
И знаков препинания не ставя,
Записывали лекцию в тетради.
Вдруг написала,
С правом не поладив:
«Несмелой синевой цветёт февраль.
Ты помнишь, завтра
Едем мы в Версаль!»
И в этот памятный парижский вечер
Я посмотрел тебе в глаза,
И тяжестью упала мне на плечи
Тень от ресниц твоих,
Густых и длинных.
Вслух
Этот трепет словом называть
Казалось мне совсем излишним.
Ты медленно взяла мою тетрадь
И написала в ней четверостишье:
«Отдать тебе все дни мои глухие
И каждый взгляд, и нежный звонкий стих,
И все воспоминанья о России,
И все воспоминанья о других».
3. «Мы миновали все каналы…»
Мы миновали все каналы,
Большой и Малый Трианон.
Над нами солнце трепетало
И озаряло небосклон.
Мы отходили, уходили
Под сводом сросшихся аллей,
Не слышали автомобилей,
Не видели толпы людей.
И там, в глуши, у статуй строгих,
Под взглядом их незрячих глаз,
Мы потеряли все дороги,
Забыли год, и день, и час.
Мы заблудились в старом парке —
В тени аллей,
В тени веков.
И только счастье стало ярким,
Когда рванулось из оков.
4. «Дождь был холодный. В осенний вечер…»
Дождь был холодный.
В осенний вечер
Промокло пальто твоё,
Плащ мой промок.
Каждый заранее таил эту встречу.
Помню, бистро,
Где согрел нас грог.
Было мне радостно и тревожно,
И всё же — не грусть, а почти печаль.
Таким неверным и невозможным
В тумане дождя Казался Версаль.
А на пустынных бульварах горели
Зеленоватые фонари.
Скользкие блики на мокрой панели.
Только не помню —
Мы говорили?
5. «Лежать, уставясь в лампу тупо…»
Лежать, уставясь в лампу тупо,
Оглядываясь на часы.
А в голове, как пестик в ступе,
Как жало жалящей осы — «Уснуть!»
Назойливо и неотступно.
И злобствовать:
Тупые свёрла,
Сверлите воспалённый мозг!
И разъедать больное горло
Колючим ядом папирос.
6. «В мансарде тихого парижского предместья…»
В мансарде тихого парижского предместья,
Засоренной рисунками друзей,
Где с музою застенчивою вместе
Одолевала тяжесть многих дней,
Где сомовский всегдашний Блок,
Лицейский Пушкин и Ахматова,
Где забиралась в уголок
Поплакать нежная Эрато.
Вот в этой комнате —
Всё по-иному!
Всё, давным-давно
И хорошо знакомо,
Приобрело нежданно новый смысл.
Мне отведённое я дерзостно превысил!
Под страшной тяжестью
Сутулю хмуро плечи.
Взошло над днями трудными моими,
Преображая жизнь,
Вселенную и вечность,
Твоё суровое
Неласковое имя.
7. «Пересчитаешь ступени…»
Пересчитаешь ступени
Лестницы дряхлой моей,
От растаявших размышлений
В комнате станет светлей.
Шляпу, пальто и перчатки
Брошу к себе на кровать.
В пробор шелковистый и гладкий
Позволишь поцеловать.
Взгляд загоревшийся встретишь,
Дрогнет улыбкой рот.
Сдвинешь детские плечи,
Скажешь — «Где твой блокнот?»
Будешь смеяться долго
Над заржавелым пером,
Его обмакнув, умолкнешь
Над синим блокнотным листом.
Склонишь густые ресницы
Серо-зелёных глаз.
И напишешь на синей странице
Стихи про нас.
А потом… впрочем, нужно ли свету
Знать про тяжесть радости этой?
Разве не так?
8. «Весь мой день — это только томленье…»
«Весь мой день — это только томленье,
Напряжённая мысль о Тебе…»
Ирина Кнорринг
«Весь мой день — это только томленье…»,
Только мысль о тебе напряжённая.
Вечер.
Уличное движенье.
Радость,
С горечью сопряжённая.
И дорога,
Такая изученная —
Porte St. Cloud, и пешком неизменно.
Для меня ты самая лучшая.
Чтоб вместить тебя —
Мало Вселенной.
На вопрос мой,
Тревожный, как ветер,
От обиды лишь станешь строже,
Тихим голосом мне ответишь:
— Не знаю.
— Да.
— Быть может…
И бывает всегда так больно,
Так горько, всегда, родная,
Когда я тебя невольно,
Но всё-таки, обижаю.
Тёмный мост,
Силуэты строений.
И ветер холодный и резкий.
И озябший,
Дрожащий в Сене,
Луны золотой обрезок.
А у двери с зелёной решёткой
Встреча кажется слишком короткой.
И взволнованный,
И влюблённый,
Поцелуем твоим обожжённый,
Ухожу снова в ночь,
К себе,
С той же мыслью напряжённой
О тебе, о тебе, о тебе.