Стада отъедаются, тучнеют бараны, табунные жеребцы после месячного пребывания в Алае становятся положительно опасны; они бьются не на живот, а на смерть и вступают в бой со всеми пришлыми жеребцами, они дерутся с жеребцами соседних косяков и отбивают кобыл в свой табун. Они могут напасть на незадачливого всадника и угнать его лошадь.

Великое изобилие царит в полевых станах, кумысом хоть залейся, мяса, масла, молока, айрана сколько угодно. Скот сыт, довольны пастухи. Из далеких и близких колхозов приезжают земляки. Обычно они имеют поначалу надменный вид и приезжают с полномочиями Лиц, проверяющих работу чабанов и бригадиров. На деле всем ясно, что они приехали попить кумыса и подышать прохладным воздухом Алая. Поэтому вскоре они начинают держать себя менее величественно и невольно теряют свой начальственный тон.

Но время идет, недолго алайское лето, и ветер становится холоднее, начинают сохнуть, желтеть травы, разжиревшие сурки едва двигаются возле своих нор, по утрам на заводях все дольше не стаивает ледок.

Выпал снег… растаял… опять выпал и хотя тоже растаял, но снежная граница, летом лежавшая высоко в горах, медленно поползла вниз.

И вот опять тронулись стада к перевалам, поспешно начали грузиться бригады. На машинах, на верблюдах, на конях снова закачались сепараторы, котлы и одеяла, радиоприемники и ребята, и опять затопили стада Памирский тракт и, подгоняемые холодным ветром и снегом, идут в теплые низины, где уже созрели фрукты и поспел урожай. Затихает Алай, ветер разносит остывшую золу погасших костров, треплет обрывки газет, и вот мягкий снежок закрыл вытоптанные четырехугольные площадки голой земли, на которых стояли палатки, закопченные камни полевых очагов, и все стало бело, ровно и спокойно.

Снова тихо в Алае, в морозное синее небо уходят ледяные вершины, и слепит глаза от нестерпимого блеска нетронутой снежной пелены.

В тот первый выезд в Алай я ставил перед собой задачу хотя бы вкратце ознакомиться с растительностью Алайского и Заалайского хребтов, окаймляющих Алайскую долину.

И вот пятого сентября мы одни с Мамат-Каимом. Сегодня вечером со всем снаряжением высадились мы и поставили палатку вблизи «Четырех братьев».

«Четыре брата» – это четыре похожие друг на друга горы в Алайском хребте, и мы стоим у их подножия на берегу реки Талдык.

Над нами, сзади, поднимается высокий обрывистый хребет, перед нами – узкая полоска галечника, а за ним -темная вода реки, по которой бегают мерцающие отблески нашего костра. Дальше – темная стена кустов. Журчит вода, ночной ветерок слабый, теплый.

Хорошо!

Только сегодня среди дня мы покинули суровый холодный Памир, и этот переход от холодных, сухих памирских пустынь в страну, где шелестят кусты, где тепло, легко дышится, удивителен и приятен.

Пока варится ужин, я приготовляю все, что нужно на завтрашний день: папку для растений, сумку, заряжаю фотоаппарат.

Мамат-Каим с готовкой ужина возится значительно дольше, чем это нужно для появления хорошего аппетита. Ему здесь явно нравится, время от времени он оборачивается ко мне и приятно улыбается. Принеся охапку хвороста, он радостно говорит мне: «Дрова много». Приносит траву, чтобы постелить в палатку, и опять улыбается: «Трава большой».

Перед ужином он снимает халат и, оставшись в одной расстегнутой рубашке, хлопает себя рукой по обнаженной груди и опять улыбается. «Очень теплый место»,- говорит он.

Я тоже улыбаюсь ему в ответ, мне также нравится, что дров много, что трава большая и что ночью тепло.

Только мне все это не в новинку, а он – киргиз, коренной памирец, видит это впервые.

По приезде сюда обнаружили, что забыли взять с собой кастрюлю и нам не в чем варить. Я отправил с шофером записку, чтобы нам прислали поскорее казан, а пока занял котел у живущего поблизости дорожного мастера,

Завтра пойду на северные склоны Алайского хребта. 6 сентября.

Шесть утра. Еще рано, и солнце не скоро покажется из-за высоких гор. Тороплюсь начинать подъем на хребет, пока не жарко.

По дну небольшой щели, круто поднимающейся по склону хребта, начинаю подъем. Вместо тропинки вверх идет глубокая борозда, это по ней тянут вниз волоком арчовые бревна, заготовленные выше на склоне.

Вот с громким кудахтаньем удирает от меня вверх по склону целый выводок горных куропаток-кекликов, но ружья нет, а пытаться их сфотографировать безнадежно.

Чем выше по склону я поднимаюсь, тем ниже становится арча. Вот из семи-восьмиметровых деревьев она превратилась в полутора-двухметровые корявые стелющиеся кустарники. Зато все богаче травянистая растительность, степи сменяются пышными густыми лугами. Значит, я уже поднялся по склону хребта в высокогорье, где не могут расти деревья, а живут только кустарники, где место степей занимают луга. Я уже более чем на 600 метров выше дна долины Талдыка.

Тропинка, по которой я двигаюсь, уходит в узкую щель между двумя «братьями».

Огромные отвесные стены поднимаются по обе стороны щели на 300-400 метров. Между стенами узкий коридор всего 15-20 метров шириной.

Здесь, в тенистой и влажной щели, я сделал интересную находку. Раскинув широкие листья и подняв свои красные цветоносы, на щебне росла оксирия дигина. Это растение очень древнее, сохранившееся с прошлого геологического периода; оно росло еще тогда, когда здесь в горах было везде влажно, и сейчас уцелело только по берегам ручьев и в таких узких щелях, где сыро и прохладно.

Внезапно срывается сверху и с грохотом падает недалеко от меня крупный обломок скалы. Задрав голову, я вижу, как по узенькому карнизу осторожно перебирается пятерка горных козлов-таутеке. Они смотрят вниз, они совсем близко надо мной. На фоне неба прекрасно видны великолепные саблевидные рога передового козла.

.Опять двигаюсь вперед; все круче становится тропа в этом скальном коридоре, но, наконец, скалы расступаются, и я выхожу в. широкую высокогорную долинку.

На низкотравном лугу пасется табун кобылиц, стоят две юрты -это колхозная конская ферма. Обитатели юрт сначала с любопытством и некоторым сомнением смотрят на меня, а через минуту уже угощают кумысом.

Но день короток, а нужно обязательно добраться до гребня Алайского хребта, поднимающегося еще метров на пятьсот выше над юртами.

Уже с напряжением и частыми передышками иду вверх по склону и, наконец, достигаю гребня.

Кругом до самого горизонта, теряясь вдалеке, уходят бессчетные горные вершины. На юге – огромный ледяной вал Заалайского хребта, внизу – Алайская долина.

Кругом – осыпи, скалы, расцвеченные пятнами лишайников, прижатые к почве подушечки высокогорных растении, полоски снега в трещинах скал.

В холодном и чистом воздухе с пронзительным и резким криком кружатся красноносые альпийские галки-клуши.

Все. Теперь можно вниз к лагерю, к палатке, к супу. И я встаю, перешнуровываю ботинки, затягиваю туже сумку на спине и начинаю спуск вниз, вниз, вниз.

Опять горит костер, опять шуршат кусты и журчит река, а мы сидим с Мамат-Каимом и смотрим друг на друга через костер. Хорошо…

8 сентября.

Боже ты мой, как тяжело вылезать из спального мешка после хорошего маршрута. Ноги болят, плечи натерты, в глаза хоть спички вставляй, они сами закрываются, они престо заклеены.

Два дня подряд делаю маршруты вверх по. склону и собираю, собираю растения, описываю растительность, снимаю – и все бегом, бегом, потому что надвигается осень. Эти дни со мной ходит Мамат-Каим; в первый день он шел бодро, даже резво. Но на второй уже с утра сказал мне:

– Знаешь, наверх не ходи, не нужно – все равно там то же самое.

Но я не слушался и шел опять наверх, и мало того, и его тащил с собой. Он шел за мной с печалью в ,глазах и видно было, что ему это хождение тягостно и неинтересно.

Растительность этих склонов оказалась сложнее, чем я думал. На более нагреваемых частях она очень пестрая. Если в первый день на склоне, в нижней части, я нашел степи и арчовые лески, выше луга и арчовые стланики, а еще выше – низкотравные высокогорные луга, то здесь, на сухих склонах, внизу располагались степи и выше опять степи. Среди этих низкотравных степей встречались растения-подушки, и только в понижениях и западинках удавалось найти низкотравные высокогорные луга.