— Везде… в песках, в горах, одетых лесов… до края света дошел пешком…
— Нашли, что искали?..
— Нет…
— Одно время и я пытался стать странником, но оказался на ноги хилым весьма… — заговорил старик с тростью. — И хромым к тому же… мать меня бросила в море со скалы, но дельфины не дали мне захлебнуться… они доставили посылку смотрителю маяка, как дар… и он принял этот дар… смотритель зажигал свет ночью, а я за ним по лестницам ползал туда и сюда… смотритель называл свет глазами дракона… дракон то поднимал, то опускал веки… а в туманные ночи, когда глаза дракона мгла покрывала, старик включал сирену… до сих пор слышу ее голос… помню, мне было 7 лет, может быть, чуть меньше, я проснулся среди ночи от холода… старик умер… в ту же ночь паром наткнулся на рифы, перевернулся и затонул… утопленники плавали в воде как дохлая рыба, мужчины — вверх лицом, а женщины — вверх спиной… никто не спасся…
«Время было смутное. Много делалось зла.
Люди рождались, умирали и снова рождались, чтобы повиноваться властям и законам.
Бог не вмешивался, он созерцал…
В год 19… лето было холодное и сырое и больше походило на зиму.
Осенью собаки растерзали судью. Об этом мэру сообщила жена судьи. Она говорила, опустив глаза. Речь ее была робкой и льстивой, но не лишена риторики и поэзии. Не могла она отнестись с презрением к мэру без вреда для себя.
На следующий день началась война с собаками.
Горожане, выжившие в этой войне, с трудом разбрелись кто куда. Изнеможение было столь велико, что они даже не смогли похоронить трупы. Тела людей и собак лежали вперемешку, где кого настигла смерть…»
Подняв голову, писатель прислушался к шуму.
«Опять там кто-то что-то проповедует, насколько возможно людям проповедовать…» — подумал он и склонился над рукописью. Он читал хронику города и делал выписки для своей книги.
Все люди искусства что-то пишут или думают, что пишут. Искусство питается утопиями и создает видимости. Впрочем, видимости создает не только искусство.
Сам жанр хроники предполагал особый подбор и организацию источников информации с поправками на степень их достоверности и тенденциозности.
Иногда автору хроники приходилось применять приемы полицейского расследования, конечно, исключая пытки, и не только из любви к фактам и правдоподобию.
В расследовании автору хроники помогала его жена, пока была жива.
Их отношения при всей своей кажущейся простоте, были глубоки и сложны, в них как бы скрывалась какая-то тайна, требующая разгадки и порождающая всевозможные догадки и толкования.
Так рождалась эта книга, написанная с болезненной тщательностью и мучительным стремлением к недостижимому совершенству.
Книги трудно писать, но еще труднее поставить в них точку, выбраться из этого лабиринта сцеплений, минуя тысячи соблазнов и уловок…
Писатель не заметил, как заснул. Ему снилось, что он сидит в кресле еврея на террасе и правит текст книги.
Книга упала на пол. Писатель вздрогнул и проснулся.
— Надо остановиться… иначе я сойду с ума… — писатель встал.
Он понял, что ведет опасную игру с безумием.
Ночью он попытался сжечь книгу, в которой он описывал не жизнь города, а свою собственную жизнь, вернее жизнь своего отражения в зеркале, которое указывало на него пальцем и хихикало.
Вместе с книгой писатель едва не сжег дом. Ему помешала жена.
От книги остались разрозненные записи, которые он пытался собрать:
«Родился я около полуночи тщедушным и безобразным. Придя в себя и увидев мое лицо, мать оставила меня в миртовых зарослях, посчитав, что моя жизнь не нужна ни мне самому, ни богу. Весь день мать преследовал мой плач. Вечером она вернулась к миртовым зарослям, чтобы узнать, умер я или нет. Увидев собаку и языки пламени, вырывающиеся из ее пасти, дрожащая и устрашенная, она упала на землю как мертвая. Пока она приходила в себя, собака перетащила меня в пещеру к пастуху, который пас коз в горах.
Случилось это около полудня другого дня. Обычно в это время пастух спал и очнулся от моего крика. Он был охвачен удивлением и недоумением. Разные мысли стали распространяться в нем.
«Наверное, его мать умерла от родов… но ребенок, плод стыда и блуда, остался жив и заполз сюда… и с первых дней жизни его уже подстерегают опасности… люди притягивают несчастья… однако, какое у малыша странное лицо… на нем лежит печать трагической обреченности…»»
«Как бы там ни было, в 3 года малыш уже ходил степенно и говорил снисходительно так, что все удивлялись и восхищались. Он не походил на мальчика в нежном возрасте, а казался уже взрослым, исполненным лет.
Пастух сидел на камне, молча смотрел на малыша и воображал его жизнь. Один глаз у пастуха плакал, а другой смеялся.
Выглядел пастух как человек средних лет, угловатый и тощий. История его была вполне обычная. В возрасте 7 лет он уже пас коз. В 27 лет он женился. Его первая жена была ангелом и умерла от преждевременных родов. Вторая его жена была не настолько хороша собой, как первая. Он расстался с ней по взаимному согласию. Третья его жена бежала от него. От четвертой жены он сам бежал и поселился в пещере на Лысой горе. Он пас коз и размышлял. Жил он как бог, и был почти счастлив, правда, иногда его беспокоили видения. Ему являлись жены и искушали его. Иногда их было пять, иногда семь.
Проснувшись, он пытался понять, зачем бог посылает ему эти сны?
Из пещеры был виден город, похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, уползающее в море…»
«Горожане рожали детей, жили и радовались, как будто всюду царил мир, спокойствие и не было войн, переселений, не существовало и прочих бед, хотя время было смутное. По дорогам бродили странные люди в одиночку или группами. Они вели себя как одержимые, предсказывали конец света, говорили о том, какое зрелище ждет горожан, когда город проглотит Яма, и сами они будут извиваться в адском пламени как саламандры в танце.
Бог не вмешивался, он созерцал…»
«Пастух сидел на камне и размышлял о женах и собственной бренности: «Во сне все позволено, но не все полезно… — думал он. Его смущали требования плоти. — Желание нравиться — самая сущность плотской похоти… лучше женщин избегать и совсем не знать, чтобы не делать того, чего сам не хочешь, но делаешь, и превращаешься в раба страсти, а не воздержания… впрочем, одного желания недостаточно, нужно еще благоволение судьбы, которое называют счастливым случаем… судьба смеется, наблюдая за нами, зная, в отличие от нас, что это всего лишь игра, будоражащая неясностью, в которой ожидание радости может смениться ужасом, страданием, смертью… смерть и ужас всегда живут в нас, прячутся за улыбкой, под маской, в складках темноты… кажется, нужно проснуться, но, проснувшись, можно очутиться в действительности еще более странной и несуразной, чем самый странный и несуразный сон…»»
«Пастух спал и проснулся. Он лежал и прислушивался к пению цикад.
Стоял месяц май.
Послышались голоса.
Пастух вышел из пещеры и увидел толпу, окружившую оратора.
Ораторы сменяли друг друга.
«Кто они, эти голосистые сирены?.. не они ли орудия обмана и коварства врага, успевшего уже изменить и совратить многих?.. и ведут они себя как лицедеи на сцене в театре, где господствует сатана со своими сообщниками… там его престол…»»
«Зиму пастух провел с малышом в монастыре. Днем они читали книгу без начала и конца, а ночью спали и видели видения.
Истории из книги завораживали малыша и пугали.
Ночью он видел видения. Однажды ему явился бог. Он мог менять свое обличье. За его спиной малыш видел огненные крылья и венок на голове, а вокруг хоры поющих ангелов…»