— Сидор, у нас проблема, — перебил его незаметно подошедший Корней.

— Что Корней, без меня никак не решаемая? — недовольно отозвался Сидор. — Видишь, мы с нашим юным другом изволим каши откушать, да хлебного кваску хлебнуть.

— Откуда здесь квас? — скептически хмыкнул Корней. — Где ты его тут видал? А вот проблема имеет место быть. Хозяин местный требует паренька взад, к лопате. Говорит, что мол, обещался, паренёк стойла свиные вычистить, а работы не работает, должок не отрабатывает.

— Ну и в чём проблема? Дай ему денег и пусть отвалит. Сам же видишь, что у нас весьма познавательная беседа наблюдается. Да и паренька подкормить не мешало бы, — тихо шепнул на ухо Корнею, сквозь зубы Сидор.

— Не берёт, гнида кабацкая, — отвернувши лицо от паренька, на ухо прошептал ему Корней. — Вдвое, втрое, против долга паренька, денег давал. Не берёт. Да и должок то, так себе, две медные полушки. Слова доброго не стоит. А нет, зауздило, видать. Не деньги, говорит, нужны, а слово, даденное, пусть отрабатывает. Пан он или не пан. Слово евойное, мол, подороже то двух монеток будет. И, гаденько так, гнида, лыбится.

— Лыбится, говоришь, — начал заводиться Сидор. — Ну, ну.

— Видать пролетарскую свою, классовую любовь показывает. Да приязнь, выказать хочет, рожа щербатая.

— Она пока не щербатая, — усмехнулся Корней.

— Прошу прощенья, господа, но я и так, похоже, задержался в вашем обществе. О чём мне и напомнил многоуважаемый хозяин этих покоев, — тихо, на грани слышимости, сказал их сосед, криво улыбаясь одними губами и начиная подниматься из-за стола.

— А слово дадено, и не выполнить его негоже для дворянина.

— Гоже. Не гоже. А издеваться над человеком, да в тяжкую минуту, никому не позволено. И уж тем более, не гнили этой кабацкой, у которой на роже написана вся его пролетарская, холуйская ненависть. Ненависть холуя по жизни, к вольному человеку.

— Холуй, не холуй, а навоз чистить надо. Слово своё, долг свой, хоть и небольшой, а отработать требуется, — тихо ответил паренёк.

— Ну что ж. Коли такое дело, коль уж дал слово вычистить свинарник, значит вычистим.

— Тут ты прав. Слово, даденное надо держать. Вот только, слово ты дал, что свинарник вычистишь. А говорил ли ты, что сам чистить будешь? — весело ухмыляясь, спросил Сидор.

— Да нет, что говорить то. И так всё понятно? — растерянно просипел пацан.

— Кому понятно, а кому и нет, — скалясь лошадиной улыбкой, — проскрипел Корней, — мгновенно понявший, куда Сидор клонит.

— А пойдём ка, братцы, к хозяину этих злачных мест. Да объясним ему, непонятливому, юридические тонкости договоров. Дабы понял, сей клещ кабацкий, в чём разница между исполнением и исполнителем.

На сей возвышенной ноте, компания уже изрядно к тому времени подгулявших товарищей высыпала во двор, учить кабатчика тонкостям современной юриспруденции.

Бедный кабатчик и представить себе не мог, каковым трактовкам, данного мальцом слова, требуется следовать. Однако, на удивление, безропотно, затратив на это целую ночь, вычистил огромное стойло свиней, показав в этом деле удивительную сноровку и умение.

— Ну вот! Можешь же! Можешь! А то всё хлипкого пацана заставить норовишь. Не по товарищески это, не по товарищески, — заплетающимся языком, пьяно ухмыляясь, выговаривал мрачному хозяину изрядно к тому времени поддатый Димон.

— Не успело ещё солнышко встать. А у нас всё готово, — орал Димон, бегая по обширнейшему двору и делая физзарядку.

— Ты бы, вместо того, что бы руками махать, помог бы страдальцу то. Всё польза от тебя будет, — весело поддержал его Сидор, сам к тому времени изрядно пьяный.

— Не-е-е! Раз сказал, чтоб дочиста. Значит — дочиста! И никаких гвоздей, — возразил Димон. — И это, будет справедливо.

— Где ты их видел, гвозди эти. Да здесь за любой кусок металла удавятся, не то, что стойло вычистят.

— Ну, вот он и вычистил, да заодно и понял кое-какие тонкости отношений.

— Господа довольны? Я могу идти? — тяжело отдуваясь, прохрипел грязный, как та самая свинья, кабатчик.

— Иди дорогой. Иди, — развернул его к ним спиной и пихнул в сторону трактира, совсем уже пьяный Сидор. — Не стой здесь. Особливо, с той стороны. Иди отсюда. Да и мы поехали. Пора нам. Хоть и весело с тобой, да дела делать надо. Повеселились, и будет. Собирайтесь, хлопцы, по коням.

— Вот и я повеселился с вами, господа. Век не забуду доброты вашей, — тяжело переведя дух, поклонился ему в пояс трактирщик.

— Не забудь, дорогой. Не забудь, — согласно покивал головой Сидор. — А забудешь, ещё приедем и напомним. Чтоб знал, как с бедного человека последнюю рубаху снимать, да изгаляться, куражиться.

— И глазками тут не посверкивай, — неожиданно начал он звереть, заметив злобный взгляд трактирщика, — а то у тебя, как я погляжу, ещё и коровки есть. Да и лошадушками бог не обидел. Так что трудов тебе хватит. От загона и до обеда. А то и до ужина и совсем не этого дня. Совместишь, как у нас говорят, время с пространством, — мрачно процедил сквозь зубы Сидор, раздражённо постукивая каким-то подобранным прутиком по голенищу.

— 'Не нравится мне эта вся история', - думал мрачный и не выспавшийся Сидор, покачиваясь в седле уже за околицей. 'Хорошо, хоть парнишку с собой забрали, а то порубили бы его работнички упыря этого кабацкого. Вон как зыркали, напоследок то. Нет, не кончится эта история добром. Никак не могёт она так пройти. Надо ждать гадостей от кабатчика. Только вот, как и откуда?'

— Корней, дружище! — обратился он к бывшему телохранителю. — Развей мои сомнения. Будь ласка.

— Что, начальник, и тебя мысли точат? Чем всё это кончится?

— Ха! Два раза. Ха! Ха!

— Ты на эти рожи вокруг погляди. Если они думают не о том же, то я буду не я, а апельсин крашеный.

— 'Ну вот, ещё и этот апельсин. И чего пристал, спрашивается?' — рассеянно подумал он. — 'И лезет же дурь всякая в голову'.

— А ведь ты, Сидор, прав. Не оставит он нас в покое. Больно уж рожа гнусная у того кабатчика была. Мне она сразу не понравилась. Ну не может человек с такой рожей быть примерным христианином, — проворчала из конца колонны Манька, скорчившаяся в седле и клюющая носом.

— Где ты тут христиан, Манька, видела, — Тут же встрял в разговор Димон. Тут щёку не подставят. Ни правую, ни левую. И милостыню, как ты могла только что убедиться, тут не подадут.

— Простите меня, — раздался сзади тихий голосок. Я не хотел вас втравливать в свои проблемы. И, с вашего позволения, немедленно покину вас. Недостойно честного человека сваливать свои беды на плечи других.

— Ты, паренёк, подумал, что сказал?

— Я не паренёк. Я дворянин. Древнего, славного рода и достойных предков.

— Извини, конечно, парень, если словом нечаянно обидели тебя. Но ты, ведь так и не представился. Не сказал, как зовут тебя по имени, отчеству. Чьих ты отца-матери. Потому к тебе и обращение такое. Да и ты, вроде, ранее особо не возражал.

— Так что, раз уж свела нас судьба на дальней дорожке, давай представимся друг другу.

— Я — Сидор. Поставлен, как бы, начальником нашей экспедиции. Слева от меня, толстый такой, весельчак и балагур, Дмитрий. Для друзей Димон, Димка, Димыч и так далее и тому подобное. Он у нас отвечает за матобеспечение. Не в смысле посылать по матери. А в смысле материально-технического снабжения и достатка. Чтоб всё было, а недостатка не было.

— За ним. Сзади и справа. Прямо за мной, Мария. Лучница, или арбалетница, — задумчиво почесал он затылок. — Бьёт белку в глаз. Правда, я тут белок не видел, но и мыша в нос подстрелит на счёт раз. Не говоря уж про яйца.

— Какие яйца, — мгновенно вскипела Манька. Ты чего, Сидор, малыша пугаешь, в заблуждение вводишь. Всего то один раз и было, да и то, по пьяни.

— Поспорили мы, понимаешь, — зачастила Маня, лукаво заглядывая парню в глаза, — Кто из нас лучше из лука стреляет. А дело было ещё там, на Земле, у Димона на даче, то ли на третий, то ли на пятый день после дня рождения, когда уж всё было выпито и поедено, и делать было решительно нечего. Вот поспорить то, поспорили, а как меткость оценить не придумали. Куда не стрельнём, всё плохо. Стреляли мы тогда все примерно одинаково, хреново то есть. Вот тут то кто-то и увидал мыша, что на свою беду перебегал дорожку в саду у бассейна. И как взбесились все. Как начали пулять по бедной мышке всем, чем не попадя. Сразу бедного мыша до инфаркта довели. Вот они мерзавцы мыша довели, а не повезло больше всех мне. Надо же было такому случиться, что первым мне под руку лук попался. Пока я его натянула, пока стрелы нашла, бедный мышь уж сбледнуть успел. Был серый, а стал белый. От страха, то есть. Как и куда я стрелой зафитилила, не помню. Только очнулась, ржут, гады. И вижу я, что торчит моя стрела да в стенке надувного бассейна, а на ней, раскорячившись, мышь сидит. Сидит да попискивает, противным таким писклявым писком. А эти козлы ржут, заливаются. Ты, Машка, говорят, мышу яйца отстрелила. Одной стрелой, не открывая глаз, не просыпаясь и не вставая с кресла качалки, ты, говорят эти гады, аки Вильгельм Тель яблоко поразил. И ржут. Ржут, не переставая.