— А где он учится?

— В строительный пошёл.

— Это правильно, надёжная профессия. Только пусть компьютер осваивает на профессиональном уровне. И языки, языки учит. Без этих знаний любой специалист — ничто!

— Если бы это ты ему сказал, он бы послушал. А пока у него на уме одни гульки. И в кого такой? — хохотнул вертолётчик.

— Вот уж на что я теперь не гожусь, так это на роль наставника. Плохой пример для молодого поколения… Скажи, а что, развода нельзя было избежать? Ведь непонимание, ссоры — всё это, по большому счёту, такая ерунда и… — прервал он сам себя. А компаньон, перестав жевать, остановил на нем внимательный взгляд.

— А давай прямо зараз и позвоним твоим, а?

— Нельзя! Прослушиваются не только телефоны родственников, но и всех, кто хоть раз встречался с нашей семьёй.

— Так это я ж буду говорить, а не ты… А эсэмэсочку?

— Уже завтра тебя по этому телефону и найдут…

— Ну, как же так? Есть же какой-то способ связи?

«Разумеется, есть. И самый лучший способ — объявиться!

Только не здесь и не сейчас».

— А может, оно и лучше! Як що очи нэ бачать, то сэрдцэ нэ болыть… Если глаза не видят всего этого, то и сердцу легче.

И вот тут совсем некстати в дверь постучали, и оба замерли. Кусок, может быть, и застрял бы в горле, но стук был осторожным, и голос красивой девушки Гали известил: «Ребята, а мы вам водички нашей принесли!» И вертолётчик ухмыльнулся: «А вот и девушки!» и развел руками, мол, что я могу поделать. И у самой двери обернулся: как там Колюня, а вдруг передумал? Не передумал, встал у окна, отвернулся… И, вздохнув, вертолётчик вышел в коридор, и минут пять из-за приоткрытой двери слышался его воркующий баритон, и женский смех, и… Вернулся он с большим графином: «Хочешь водички?» — «Нет, нет, спасибо!»

— Шо ты всё: нет и нет! Как говорил полковник Абрикосов: Нельзя оставлять любофф на старость, а тормоза на конец полосы! Он, правда, выражался грубо, но ты ж понял, о чём я?

— Могучая мысль. И главное, такая свежая…

— …Ну, ё-моё! — не слушая, сокрушался Анатолий. — Всё ж условия, закрылись бы на ключик и общались. Один раз тесно пообщались, другой… Самое ж лучшее средство от забот: живот на живот — и всё пройдёт!

— Ты дашь спокойно поесть? Вез этого… твоего аккомпанемента!

— Понял! Понял! Аэродром закрыт по метеоусловиям, полетели искать запасной! — поднял руки вертолётчик. — Ешь спокойно, дорогой товарищ! — И, как ни в чём ни бывало, вернулся к прерванному разговору:

— Ну, это понятно, шо на тебя одного стоко сил было брошено, такая охрана, как же ты смог убежать?

— Почему раньше не спрашивал? Теперь хочешь, чтобы я опытом поделился?

— А ты хотел, шоб я твою вавку, ну, рану, ножичком ковырял? Такую вавку шляпой не прикроешь! Ну, а тут к слову пришлось, и спросил. Шо, так допекло?

— Понимаешь, есть в химии такой метод — тетрирование, когда в анализируемое вещество капля за каплей добавляют реагент… Да не собирался я бежать!

— Ты… это, не волнуйся! Понятное дело, не бежал, а по-тихому ушел, так?

— Ну, если ты всё знаешь, зачем я буду рассказывать? — дёрнулся беглец. И вертолётчик приложил палец к губам: молчу, молчу!

— Меня везли… этапировали в Читу, везли на поезде. На станции… в Борзе, кажется, в вагон вошли люди, скорее всего, это были сотрудники спецслужб… Они пересадили всех в автобус и, не доезжая до Оловянной, свернули с трассы, нашли место, где… Они убили сопровождавших меня людей, а сами уехали. Вот и вся история. Но я так и не понял, почему меня в живых оставили… Конвоиров отравили, а я… Не мог я там сидеть… сидеть рядом с убитыми…

— Стой, стой, сдай назад! Говоришь, конвоиров убили, а откуда ты знаешь?

— Как откуда? Я там был, я видел, они лежали мёртвые… Они не дышали…

— А ты пульс у них щупал?

— Может, мне ещё и вскрытие надо было провести?

— Всё, всё! Полетели дальше! А теперь слухай сюда! Лежали, говоришь? Лежали они! А ты знаешь, что тех мужиков нашли живыми! Живыми!

— Что ты сказал? — откинулся на стул беглец.

— Ты всё правильно понял!

— Ерунда какая-то! Не может этого быть! Это просто дурацкие слухи. Разумеется, их нашли, но мёртвых! И теперь…

— Так, тихо, тихо! И слушай внимательно! У Оловянной нашли автобус, автобус с мужиками, были они без сознания. Без соз-на-ния!

— Может, это были совсем другие люди?

— Край у нас точно — линия боевых действий, но чтоб каждый день невменяемых офицеров находили — это уже перебор. Тех, в автобусе, было двое?

— Оставалось двое, — подтвердил беглец.

— Автобус — «Мерседес»?

— Да, серый такой, — не возражал он.

— Про цвет не знаю. Но мужикам было где-то за сорок…

— Ну да, примерно нашего возраста, — сопоставил и это.

— Так вот, сообщение было такое: нашли неизвестных без сознания, и при них не было никаких документов, — старательно выговорил Анатолий.

— Ну, вот видишь, кто это определил, что это были конвоиры?

— Кому надо, определили! Их через сутки из Оловянной вертолётом перевезли в Читу. Говорят, память потеряли.

— Слушай, а ведь и в самом деле, в сообщении ничего не говорилось ни об обстоятельствах побега, ни о жертвах. Почему?

— Так они и доложили всем, шо прос… профукали такого заключённого! Уже и фамилия не говорится, а все знают, про кого речь.

— Неужели они, и правда, живы?

— А шо это меняет? Хочешь в колонию вернуться? Давай, шоб не мучиться, прямо с утра и двинем, а?

— Да не в этом дело! Собственно, ничего в моём положении это обстоятельство не поменяет, но стало легче… Толя, а ты не сочинил это прямо сейчас, вот сию минуту? — остановив на компаньоне тёмный взгляд, допытывался беглец. И всё не мог поверить, что и Чугреев, и тот второй… Фомин остались живы.

— А на гада мне это надо? — искренне удивился компаньон.

— Хорошо! Откуда ты знаешь подробности?

— С утра адъютант прибыл и доложил — вот откуда! Так я ж тебе газетку привёз! И, шо характерно, сам тебе в руки дал. А ты её на самокрутки пустил или… Ну, ты даёшь!

— Мог бы и предупредить!

— Я? Тебя? А может, надо было её вслух по складам зачитать?

— Слушай, здесь ведь есть телевизор… в холле или где там ещё?

— Ну, я ж сказал: живём тихо — к телевизору не подходим, а то ящик, шо? Правильно: скажет какую-нибудь гадость…

— Я не собираюсь сам смотреть, это можешь сделать и ты. Возможно, есть какая-то свежая информация…

— Информация? В телевизоре? Запомни: орлы мух не ловят! И мышей тоже. Правда, обезьяну могут задрать, но брезгуют! А потому телевизор не смотрят.

— Но офицеры, наверное, уже дают показания…

— Ага, дают! Я ж тебе толкую: мужики память потеряли! И если они с тобою шо-то не доработали, то хай у них головка и болит…

И, подхватившись, вертолётчик вдруг засуетился, стал быстро прибирать со стола, будто куда опаздывал. И, оправдываясь, зачастил словами:

— Придётся идти до машины, а то разнесут на запчасти! А ты давай зараз в кроватку — и баиньки. Я тебя накормил? Накормил! Пелёнки принёс? Вот они! Отдыхай спокойно! Укладывайся, я дверь закрою, а ты никому не открывай! И сам никуда не ходи, а то я тебя знаю!

И уже протянул руку, будто хотел погладить подопечного по голове, как малого ребёнка. Пришлось досадливо дёрнуться: «Что он со мной как с тяжелобольным? Надо же, как вошёл в роль покровителя!»

Вертолётчик убежал, а он ещё долго сидел у стола, всё ещё не веря в воскрешение конвоиров. Выходит, он бросил их, живых, умирать. Нет, нет, этого не может быть, они там были мертвее мёртвых! Толя просто неверно понял информацию. Но если Чугреев и Фомин живы, они должны подтвердить… Что подтвердить? Ну, хотя бы то, что заключённый, не причастен ни к какому заговору! А зачем им это подтверждать?.. Но что, если это сознательная дезинформация? Может, стая таким нехитрым приёмом хочет скрыть гибель офицеров? Зачем? Хороший вопрос. Но таких вопросов накопилось чёрт знает сколько. И ни одного ответа. Слишком мало информации, и потому он не может простейшего: сопоставлять, анализировать, отбрасывать шелуху и вычленять суть…