Наг молча указал на плиту. Она молча повиновалась, подошла. Наг жестом велел ей раздеться. Елена спокойно расстегнула плащ, сняла платье и бросила к его ногам. На один миг она не справилась с собой, единственный раз сердце стукнуло чуть быстрей, чем положено, она рванулась что-то сказать, но Арэнкин прервал сразу:

– Я говорил: ты можешь мне не верить.

Больше никто не произносил лишних слов.

Она опустилась на колени, прижалась спиной, руками, головой к каменному сколу. Гирмэн сомкнул пальцы на ее плечах.

Арэнкин заговорил. Его голос был неузнаваем, то тихий, монотонный, плавный напев, то вдруг быстрая, пронзительная, яростная речь. Он прошел по кругу, по очереди дотрагиваясь до каждой окаменевшей статуи. Затем подошел к Елене и сделал легкий надрез на ее руке. Собрал в ладонь струйку крови и еще раз обошел статуи, кропя кровью каждую. Он двигался, как во сне, плавно, размеренно, неспешно, с полузакрытыми глазами.

Неожиданно Гора легко дрогнула. Елена дернулась, но Гирмэн крепко удерживал ее. Арэнкин бросил на плиту несколько тонких пластов бересты и высек искру. Полыхнуло пламя, он руками подтолкнул горящие листы, и они, кружась, полетели в отверстие, вниз, к Земле.

Он легко коснулся ножом еще не до конца зажившей раны на своей груди. Тронул кровью губы Елены, ее грудь и живот. Опустился на колени перед плитой и продолжил говорить на незнакомом языке, который вряд ли помнит хоть один человек, живущий на Земле.

Гора дрогнула еще несколько раз, валуны-статуи покрылись красноватыми прожилками, засветились изнутри.

Это действо почти завораживало, Елена ни о чем не думала, даже страх отступил куда-то в глубину. Все происходящее вернулось из глубочайшей древности, из безымянного времени, когда людей не было еще и в задумке у Демиургов.

Сама Жизнь билась под оживающими камнями, жизнь сверкала в глазах нага, которые сейчас казались такими же черными, как и окружающая ночь. Все это казалось чем-то непоколебимым, центром, осью мироздания. Елена вжалась в камень, расслабила мышцы, попыталась отдаться, слиться с легкой дрожью камней, с ритмичным, тихим голосом нага.

Он смешал на камне кровь – ее и свою – и начертил знаки, пришедшие из того же безвременья. И кивнул Гирмэну. Вождь чуть отпустил ее плечи, но оставался рядом с ней.

Арэнкин приблизился, ножом наметил легкую полосу под грудью Елены. Она, не отрываясь, смотрела в его лицо. Она пообещала себе, что будет смотреть до конца. Арэнкин замахнулся черной обсидиановой молнией.

Она не выдержала и зажмурилась.

Он нанес удар.

Сильный удар в плечо отбросил Елену в сторону, она скатилась с камня, набрав полный рот горячей земли.

Молния вулканического стекла прошла выше намеченного и ударила Вождя точно в горло. Освещенное красноватым светом тело обмякло, распласталось по камню. Арэнкин сделал несколько уверенных резких движений и извлек из груди брата трепещущее, исходящее паром сердце.

Багровая жизнь легла в отверстие камня, сделанное точно по размеру. Капли крови срывались вниз и исчезали в надземной тьме.

Арэнкин отшвырнул нож и дважды свистнул в небо. Камни дрожали, покрывались трещинами, каменные статуи с каждым мигом становились теплее, они оживали, приобретали цвет, движение.

Елена кинулась к нагу, закуталась в плащ. Бросила взгляд на окровавленное тело, на лицо Вождя нагов, сорок лет бывшего землянином, впитавшего энергию Земли. Бледное, усталое, умиротворенное лицо, с человеческими, широко и удивленно раскрытыми глазами, до боли знакомое. И самое обыкновенное.

Там таких миллионы.

Арэнкин крепко прижимал к себе Елену, ее плащ пропитался жертвенной кровью.

Живое сердце билось в камне, передавало биение Горе, пульс уходил в воздух, достигал земной поверхности.

– Слушай меня! – Арэнкин взял в окровавленные ладони лицо Елены. – Сенгид унесет тебя к землям жунов. Ты сильная, поблуждаешь по лесам, придумаешь себе историю. Скроешься в любом селении. Больше тебя никто не станет искать, сейчас все уверены, что ты мертва. Забудь, что ты землянка!

– А ты?

– Я улетаю из Халлетлова. Мне нельзя возвращаться на Север. Сейчас меня волен будет убить любой встречный. Смерть Гирмэна быстро раскроется, если я появлюсь! Я лечу в Чинияангу.

– Хорошо! – жестко сказала Елена. – Но только со мной!

– Нет! Я однажды совершал перелет между странами. Человеку такое не под силу!

– Человеку здесь многое не под силу! Но я еще жива!

– Это слишком опасно!

– Еще причины есть?

– Нет! – не раздумывая, сказал Арэнкин.

– Тогда вопрос решен!

Верные сенгиды откликнулись на зов Арэнкина, не предали, не побоялись пролететь сквозь жар и потусторонний страх, приняли всадников на спины. С высоты открылся вид на разноцветные пятна, что прорезались на вершине Горы – лазоревое оперение птицелюда, зеленое одеяние лучника, огненный шлейф муспельха, черный плащ нага, ярко-желтая накидка жуна, бурая шерсть вазашка, белесый доспех карлика… От каждого из них тянулась алая нить к выбивающему неистовый ритм человеческому сердцу.

Сто лет назад Арэнкин стал свидетелем гибели Горы.

Сорок лет назад он совершил жертвоприношение во имя возрождения Вождя, которому был безгранично предан.

Сейчас Вождь отдал собственную жизнь во благо мира. Добровольно или нет, но он не успел понять, что произошло. Так же, как сорок лет назад не успела понять девушка-медиум, что она делает в глухом склепе.

Арэнкин не думает об этом, не оглядывается на тело брата, не смотрит на Север, не знает, сколько он еще проживет. Долгожданная, безграничная до невыносимости свобода, к которой он столько стремился, мгновения, ради которых стоило жить, наступают и призывно влекут за собой.

"Делай то, во что веришь" – "Я верю в жизнь".

Арэнкин задыхается свистящим воздухом, смешанным с пеплом Горы, сенгид вырывается в свежие темные облака, несется, ведомый рукой нага, на юг, к обрыву. Второй сенгид не отстает, настигает, и вот они уже почти на краю мира, оставляют за спиной алое свечение пробужденной Горы, один шаг отделяет их от новой жизни.

Он хочет оглянуться, но не оглядывается, напротив, пригибается к холке сенгида, набирает высоту. Он подлетает ближе к Елене, они встречаются взглядами, она что-то выкрикивает, ее глаза полны ненормального, безумного счастья. Он неожиданно смеется в ответ и окончательно вырывается из воздуха Халлетлова. Счастье и свобода, наверное, впервые за всю невозможно долгую жизнь овладевают им полностью, без остатка.

Он почти не чувствует, как огненная стрела стража Горы обжигает левую лопатку, проходит насквозь и исчезает во тьме.

Отчаянный женский крик впервые с начала мироздания пронзает воздух межмирья, в ответ вопит сенгид, вновь потерявший всадника.