– Я пойду с тобой! – сказала Елена, скидывая с головы мышонка.

– Не пойдешь! – отрезала Мейетола. – Нечего путаться под ногами!

– Пойду! – рявкнула Елена. – Или бездарно зарежу первое попавшееся живое существо в первом же углу!

После ухода Шахиги кандидаты ходили, как пришибленные, и упрямо выполняли одну из частей своей шутливой клятвы – приходить в тренировочный двор даже, если занятий нет. Работали так, будто их завтра же ждет смертельная схватка.

Мейетола держалась, как обычно, с удвоенной силой гоняла юнцов по двору. Резко обрывала попытки Елены заговорить лишний раз. Но девушка не могла не заметить, как нагини то и дело рассеянно потирает висок, и какое осунувшееся у нее лицо. Они общались на уровне интуиции, на языке, понятном обеим – Елена обычно первой брала меч и выходила на площадку. Они дрались с яростью, которой мог похвастаться не всякий неживой, объединенные единым чувством.

Потом, опустошенные, подолгу сидели молчаливо на песке. Можно было только представить, что творилось в душе Мейетолы. Елена чувствовала себя потерянной, столкнувшейся с чем-то неизведанным, страшным, не поддающимся осознанию.

Сумеречная тишина опускается на тренировочный двор. С серого неба падает снежинка, потом другая, целый рой кружит и опадает на песок, прислушивается к тихим голосам нагини и девушки, сидящих рядом.

– Невозможно представить, что Арэнкин настолько боится смерти.

Мейетола хотела было ответить резко, но вдруг закусила губу и отвернулась.

– Не смерти, – глухо сказала она. – Каменной обители, погребения заживо под снежными заносами на Заокраинах. Когда-то давно, проходя испытание, он не смог бросить вызов, не решился столкнуться со страхом. С тех пор вечный страх сжигает его изнутри. Этого не затмить наркотиками, не успокоить женскими объятиями, не позабыть в опъянении битвы. Смерти он был бы только рад. И, клянусь, недалек тот день, когда найдет ее. Правда, по иронии Демиургов, таких одержимых смерть берет не часто.

– Я, наверное, давно бы бросилась на собственный нож.

– Не ты одна. Думаешь, много среди нас тех, кого не посещают такие мысли? Наги не распоряжаются собственной жизнью. Мы – народ воинов, каждый наг в раннем детстве дает особую клятву, наши воззрения впитываются с материнским ядом, передаются с кровью через сотни поколений. Мы не можем себе позволить сознательной смерти…

Я и Арэнкин не родные по крови. Я пришла в Скальный замок уже в сознательном возрасте, сбежала из дома, желая обучаться воинскому ремеслу. По дороге к замку повстречала Арэнкина и Шахигу, возвращавшихся из похода. Смешно вспомнить, как бежала за ними, пыталась что-то доказать, просила взять меня в замок, – гордые глаза нагини чуть потеплели. – В замок они меня, конечно, взяли и прямиком отправили на кухню. Много времени прошло, прежде чем я сумела выбить себе хотя бы присутствие на тренировках. Арэнкин заметил, что я неплохо владею ножами и для собственного развлечения взялся меня обучать в редкое, свободное от заокраинных битв время. Еще более редкими вечерами возвращался к своей нагини. У них подрастал сын. Арэнкин его не щадил. Никак не выделял, обучал воинскому ремеслу наравне с другими. Витенег, который тогда был Вождем, одобрительно отзывался о юном наге. Он обещал превзойти отца…

Елена вся сжалась, затаилась. Она вспомнила страшную клятву Арэнкина, позабытую тогда в запале. Показалось, что сверху нависла тяжелая черная туча. Мейетола помолчала, ожидая вопроса. Не дождавшись, продолжила:

– Демиурги распорядились так, что его сын погиб в одном из первых своих сражений с нежитью. Я помню, как юного воина принесли, истекающего кровью, и как Арэнкин вышел навстречу. "Хорошая смерть, – сказал он тогда. – Погибнуть в бою лучше, чем медленно превратиться в камень. Жаль, что так рано". Его нагини не перенесла горя и закололась кинжалом. Ее осуждали, говорили, что она могла родить еще сыновей, но для нагов эта возможность слишком призрачна.

Он, казалось, не вздохнул тогда лишний раз. Только я знаю, каково ему пришлось. В те дни мы были друг для друга самой жизнью. Загоняли летунов до пены изо рта, долетали до облачной грани. Дрались, о Демиурги, как мы дрались на мечах! Клянусь, он ни с кем, ни с одним неживым, ни с одним нагом не дрался с такой яростью, как со мной! Он доверял мне всю свою боль, всю ненависть, все, что не мог показать никому другому. Он отдавал мне самого себя. Через некоторое время мы провели обряд кровосмешения и стали братом и сестрой.

С тех пор Арэнкин жил только ради возрождения Вождя, верный долгу и зову крови. Дьяволы небесные, Елена, зачем только я все это рассказываю?! Бери меч! Бери меч, говорю!

"Каково это – жить, не зная, проснешься ли ты завтра собой? Думать каждый день, останутся ли у тебя наутро хоть какие-нибудь чувства и желания? В чем ценность такой жизни, есть ли она вообще? Самая жестокая смерть не может быть страшнее равнодушия. Они смиряются, покоряются своей участи, у них нет выбора. До чего же, оказывается, счастливы люди!"

II. Смысл жертвы

  Глава 1.

По одной из версий мир родился из противостояния льда и пламени.

Холод и жар, огонь и вода. Они сливаются, проникают друг в друга, оттеняют, играют… Вечная борьба, лезвия обоюдоострого клинка, единое целое, разделенное невидимой гранью.

– Давай, Бхати! Покажи ему!

Равные по мощи, отражения друг друга, огненный смерч и черный вихрь. Без одного нет другого, не зная, что такое холод, нельзя прочувствовать жар…

– Арэнкин! Осторожнее!

Капля крови, соединяющая в одну две стихии. Алый цвет, как мост между чернью и золотом. Огненные искры летят на серый камень. Сверкающая накидка на миг касается черного плаща, золотой браслет проскальзывает по серебряному перстню. Противники расходятся на несколько шагов, присматриваются друг к другу, мягко, неторопливо кружат, словно изголодавшиеся звери. Одна – грациозная дикая рысь, яркоглазая, хищная, прекрасная, опасная. Другой – свернувшийся в кольца змей, воплощение хлада, сдержанный, готовый к нападению, смертельно ядовитый.

– Атакуй, Бхати!

– Наставник! Ну вперед же!!

Рано, еще рано… Они не слышат тех, кто находится за пределами идеально ровного круга. Не существует никого, неважно все кроме этих двоих. Два меча тянутся друг к другу, прощупывают слабые места, подрагивают в руках, готовые ринуться в бой независимо от своих хозяев. Один – с волнистым лезвием, с рукоятью, усыпанной рубинами, с золотой филигранью по клинку. Другой – строгий, прямой, с серебряным клеймом на черном навершии.

Это похоже на танец, страстный, проникновенный, не нуждающийся в словах, танец для двоих. Бой, в котором нет победителей и нет побежденных. Все вокруг тонет в тумане. К его бледному лицу приливает неожиданно теплая кровь. В ее ярких пылающих глазах внезапно отражается лед.

Удар! Тяжелый меч сбивает с верного пути филигранный клинок. Удар! Меч проходит над землей под босыми ногами в золотых браслетах. Удар! Отклонившись, черный вихрь проскальзывает чуть вперед, уводит руку с волнистым клинком в сторону.

Удары, один за другим, стремительные, невероятные, яростные, со стороны за ними невозможно уследить. Двое сливаются в единый черно-золотой круг, цвет насыщается звоном стали.

Выпад, еще выпад! Прямой меч резко вспарывает яркий подол, филигранный клинок игриво подцепляет застежку тяжелого плаща. На губах бойцов играет практически одинаковая улыбка.