Я направилась в большое офисное помещение в конце здания. В коридоре слышался смех Элейн. Она сидела, задрав ноги на подоконник окна, находящегося за ее письменным столом. Оставшись незамеченной, я села на стул перед ее столом. Она разговаривала с клиентом, с одним из тех, чья выставка готовилась. Элейн развернулась в кресле, чтобы взглянуть в свой календарь и увидев мое улыбающееся лицо, в удивлении уставилась на меня.

- Привет, - прошептала я.

Она закончила разговор через пару минут.

- Виктория Сенетт. Где ты была все это время?

- Работала, - соврала я. С тех пор как я вернулась из Обри я совсем забросила свою общественную жизнь. В моей жизни происходило столько событий, что мне нужно было время, чтобы собрать силы для дальнейшего наступления.

Элейн была рада видеть меня и по видимому решила не ловить меня на лжи. Она слишком хорошо меня знала, чтобы действительно поверить в то, что я была слишком занята, чтобы встречаться с друзьями или хотя бы перезвонить.

- Алек приезжала в пятницу. Хочешь увидеть новый оригинал Чейзн?

Мое счастливое и радостное настроение тут же испарилось.

- Алек привезла новую картину?

Она кивнула и вскочила на ноги.

- Ты должна увидеть это полотно. Я не смогла пока выставить его. И сейчас ты поймешь почему.

Я оцепенело последовала за ней по главному залу и вверх по лестнице. Я знала какую картину мне предстоит увидеть. Когда я видела ее в последний раз, она висела над камином в доме Алек в Обри.

- Алек сказала мне, что вы двое пытаетесь начать все сначала. Я хотела бы услышать эту историю, - взволнованно сказала Элейн.

Я тоже была бы не прочь, так как узнала об этом в выходные. Мы с Алек обсуждали наши отношения – что каждая из нас хотела от другой и что могла дать взамен. Этот разговор случился за субботним обедом.

Элейн завесила новую картину Чейзн и отметила ее надписью, грозящей смертью любому, кто посмеет к ней прикоснуться. Когда она открыла ее, я вздрогнула, поняв, что это была не та картина, которую Алек написала для Келлен. Однако написана она была в той же цветовой гамме. Это была яркая и светлая картина. Если ранние работы Алек отражали ее внутреннюю борьбу и боль, эти новые картины передавали ее внутреннее умиротворение. Если мне нужно было еще одно доказательство того, что Алек изменилась, то оно было передо мной.

- Ты выглядишь ошеломленной. Я чувствовала то же самое, когда впервые увидела ее.

Я не сводила глаз с полотна. Я бы не использовала слово «ошеломленная», чтобы описать то, что я чувствовала. За все выходные Алек ни разу не упомянула о том, что привезла новую картину.

- Я думала, она больше не рисует.

Элейн пожала плечами, радуясь, что это не так.

- Я тоже. Наверное, она имела в виду, что не рисует свои старые картины.

Ее старые картины. Так вот как будут называться ранние работы Чейзн – ее старые картины. У нее может быть несколько разных периодов, как у Пикассо. Это - период ее боли, а это счастливый период. Я не могла дождаться начала ее следующего периода.

- Это все?

Обычно Алек отдавала на показ несколько картин. Она была плодовитым художником.

- Все, что она принесла. Не могу дождаться пятницы.

Я бы улыбнулась иронии, но, боюсь, я была не слишком расположена к чувству юмора Алек. Она возвращалась в четверг вечером, на самолете. Какая же я дура. Я думала, она возвращается, чтобы увидеть меня.

К счастью, Элейн не замечала моей горечи. Да это и неудивительно. Во всех наших ссорах с Алек, она всегда была на ее стороне. Она объясняла это тем, что дружба это одно, а такой клиент как Алек Чейзн совсем другое. Меня можно заменить.

- Что ты здесь делаешь? – спросила она, вдруг осознав, что я пришла не для того, чтобы полюбоваться Чейзн.

Я смотрела на прекрасную картину, думая о том, что лучше мне было бы пойти на ланч домой. Тогда я не знала бы об обмане Алек и смогла бы спокойно поесть. Теперь, я не думала, что мне кусок в горло полезет.

- Я ехала домой и подумала, что следует заехать к тебе и посмотреть чем ты занимаешься.

Элейн провела меня по галерее и показала несколько новых картин. Я пыталась слушать ее, что было не просто и в обычный день, так как я не в восторге от многих работ ее клиентов. Наверное, в то время, когда мы с Алек были вместе, я даже ненавидела ее картины. Когда мы зашли в пустой выставочный зал, я соврала Элейн что-то о своей срочной работе и попрощалась. Я видела, что она не поверила мне, но мне нужно было уйти и это все что имело значение.

Оказавшись в своей машине, я завела мотор и решила поездить по улицам. Я была очень зла на Алек. Я чувствовала себя обманутой и преданной. Если Алек снова начала писать, почему она ничего мне об этом не сказала? Я была ошарашена, когда она сообщила мне, что больше не рисует. И я поверила, что она вернулась в Лос-Анджелес, чтобы увидеть меня. Какая дура. Я должна была оттолкнуть ее и выставить из своей квартиры в пятницу. Я знала, что она сделает что-нибудь в этом роде. Единственным сюрпризом было то, что я не ожидала этого.

Ну что ж, посмотрим, как ей понравится мой сюрприз, когда я не встречу ее в аэропорту в четверг.

Алек звонила несколько раз на этой неделе, а я, следуя ее примеру, просто не отвечала на звонки. Я не доверяла себе. Я знала, что она не приехала бы в пятницу, еслибы я потребовала у нее объяснения по телефону. Не важно, ждет ее выставка или нет. Я хотела, чтобы она была здесь, я хотела говорить с ней лицом к лицу, а не слушать мертвую тишину на другом конце провода.

Ее последний звонок раздался в пятницу утром. Она оставила короткое сообщение с номером своего рейса и временем прибытия. Я пыталась расслышать в ее голосе, что она чувствует хоть что-то из-за моего молчания, но, похоже, Алек не замечала ничего странного. Думаю, что тот, кто не отвечает на звонки сам, не удивляется, когда это же делают другие.

Когда самолет приземлился, я сидела в своей квартире и ела пиццу. Когда она должна была стоять у багажной ленты, если, конечно, у нее был багаж, я принимала душ. Я сидела, завернувшись в халат, и смотрела телевизор, когда она должна была забеспокоиться, почему меня все еще нет. Я бесцельно переключала каналы и бросала взгляд на часы, думая о том, сколько времени ей понадобится на то, чтобы понять, что я не приеду.

Я позволила ей позвонить в дверь несколько раз, прежде чем встала с дивана и открыла дверь. Она знала, что я была дома. Моя машина стояла на парковке, а в окнах горел свет.

Алек была в ярости. Ее темные глаза метали молнии, когда она проскользнула мимо меня спустя два часа после приземления. Она бросила свои сумки в центре моей гостиной и медленно повернулась ко мне.

- И где тебя черти носили? Мой самолет приземлился два часа назад.

Я не была впечатлена. Ее злость была ничто по сравнению с той злостью, которую я испытывала всю эту неделю. Первый вопрос, который я задала, был не тот, который я готовила эти два часа.

- Почему ты не сказала мне о том, что снова рисуешь?

- А зачем? – резко ответила Алек.  – Тебе никогда не нравились мои картины. Разве тебя волнует, рисую ли я снова или нет?

Ее голос стал еще резче, словно она контролировала свою злость, пока не узнала, что я не лежу в больнице в состоянии комы. Теперь, когда она видела, что я совершенно здорова и вполне была в состоянии забрать ее, как и обещала, она начала терять над собой контроль.

- Я чувствовала себя близким тебе человеком, Алек. Рисование значило для тебя все. Но ты даже не удосужилась сообщить мне, что снова начала рисовать.

Алек тяжело вздохнула и отвернулась. Может, ищет стакан? Она начала мерить шагами гостиную, нервно проводя руками по взъерошенным волосам.

- Черт возьми, Тори, у нас ничего не выйдет, если ты продолжишь играть в эти игры. Почему ты не позвонила мне? Если это так много для тебя значит, какого черта ты мне не позвонила? Ты оставила меня зря дожидаться тебя там из-за этого?