Грег отпрянул от нее, и, словно бы сразу прикинув, насколько все серьезно, неспеша отвел на диван с большими кожаными подушками.

— Расскажите, сделайте одолжение…

Когда Жекки закончила свой сбивчивый рассказ, Грег смотрел холодно и спокойно. Напрасно она ожидала поколебать его непреклонную сдержанность. За все время пока она говорила, на его лице, замкнувшемся почти сразу после того, как он отпустил ее от себя, не промелькнуло ни одного движения, напоминающего смятение, или тем более — страх.

Выражение лица менялось неуловимо, но вернувшееся к нему слегка недменное небрежение, оставалось главным. Жекки вынуждена была признать, что Грега ей не сломить. В нем было слишком много животного и мужского, и соединяяясь, эти начала превращались в совершенно непроницаемую для нее среду.

— Кто был тот второй, что обращался к Гиббону, — был первый вопрос, которым он позволил себе прервать ее.

— Я же почти не видела его, — ответила она, зная, что теперь ей ничего не угрожает. — Я видела только что-то вроде тени или силуэта. Но он очень болен. Кажется, чахотка.

Глядя на Грега, Жекки даже не могла бы сказать, удивлен он хоть немного или ему кажется все это какой-то забавной шуткой, над которой следует посмеяться. Но нет, он совсем не думал смеяться. Темная глубина его глаз была более чем неподвижна. Недавно извергавшийся из нее пламень ничем не напоминал о себе.

— И он так и не назвал то место, где должно произойти превращение? — спросил он спустя еще какое-то время, когда рассказ подошел к концу.

— Нет. Они как-то вдруг заторопились и ушли.

— Ясное дело, вы спугнули их, моя дорогая шпионка, — сказал Грег, поднявшись с дивана. — Ваше счастье, что они вас не обнаружили. Можете считать, что родились второй раз.

Неторопливо приблизившись к письменному столу, он вытащил из небольшого ящичка тонкую сигару и понюхав, с наслаждением закурил. Жекки смотрела на его полную прежней раскованности фигуру, проступающую сквозь дымные облака, и чем пристальнее и напряженнее всматривалась в нее, тем сильнее проникалась убежденностью, что не открыла ему ничего нового. Она не только не поразила или не заставила испытать ужас разоблачения, но скорее наоборот, сделала что-то вполне ожидаемое, что-то такое, от чего он испытал некоторое облегчение. И в этом ей виделось прямое доказательство правдивости всех перессказанных ею свидетельств.

Если она еще и желала прямого ответа на свой вопрос, то только потому, что он придал бы законченность всем ее умозаключениям. То, что Грег и Серый — одно существо уже не вызывало ни малейшего сомнения. Жекки с замиранием смотрела на проступающие сквозь дым черты его лица и чувствовала, что отныне ей не потребуются оправдания для близости с ним. Это был ее Серый, ее давний, самый любимый друг, который ее знал и понимал как никто другой. Как никто, за исключением Аболешева. Чувство Аболешева, вернулось к ней, едва Грег разомкнул объятья. Но если вначале это чувство сопровождалось болью, то теперь стало привычным, своиим, таким как всегда. Просто рядом с ним выстроилось еще одно, живое ясное чувство другого незаменимого существа.

— Бедняга Шприх, похоже, и вправду влип в скверную историю, — сказал Грег, после весьма продолжительного молчания. — А жаль. Если не считать жадности, он не отличался никакими выдающимися пороками. Толковый был малый. Да, боюсь, ему уже ничем не поможешь.

— Вы думаете? — спросила Жекки без особого любопытства.

— Раз тайно связавшись с полицией, вы попадаете в капкан на всю жизнь.

— А что же вы ничего не скажете мне о… — Жекки задержала дыхание. Она видела, что сам Грег все еще не расположен откровенничать.

— Ах это? — сказал он, выпуская изо рта сизую струйку дыма. — Вам непременно нужно, чтобы я подтвердил то, в чем вы и без того уверены?

Жекки так потрясла его проницательность, что она застыла с округлившимся от удивления ртом. Он посмотрел на нее с какой-то промелькнувшей лукавой искрой во взгляде и, поднявшись, отбросил недокуренную сигару в пепельницу. Через пару секунд он уже снова сидел рядом с ней, и, откинувшись на спинку дивана, снова изучал глазами ее смущенное лицо.

— Вам это и вправду так важно? — переспросил он.

— Да.

— Вы в самом деле так привязаны к своему Серому?

— Ну зачем вы справшиваете? — В ней что-то зажглось внутри радостным огнем. Сердце бешено заколотилось, и кровь стремительно обдала румянцем щеки. — Ведь я же вижу, я уже все вижу, — сказала она, потянув к себе его тяжелую руку. Черный агат, закованный в стальную оправу, на его мизинце откликнулся скупым мерцанием. — Скажите мне только, это правда?

Грег сидел неподвижно и довольно долго, как ей, во всяком случае, показалось, довольно долго молчал.

— Да, — сказал он, выдержав эту томительную паузу.

— Значит вы, и он… и Серый это…

— Да, — повторил Грег то же слово, тем же приглушенным, но твердым голосом.

Жекки вплотную придвинулась к нему, ожидая, что он сейчас откинет назад ее голову и вопьется в ее губы тем же неукротимым поцелуем, который связал их несколько минут назад. Но Грег молча сидел, не меняя расслабленной позы, и даже перестал смотреть на нее. Это слегка озадачило ее. Пожалуй, это даже сильно разочаровало и обескуражило, но овладевшая ей какая-то странная радость и странная легкость, еще преобладали. И только когда, отстранившись, Грег посмотрел на нее с той холодной небрежностью, которая всегда больше всего настраивала против него, Жекки поняла, что сделанное ей открытие все же не слишком его обрадовало.

— Полагаю, для нас обоих сегодня был трудный день, — сказал он, поднявшись.

— Неплохо бы выспаться. И поскольку вы достаточно уверенно держитесь на ногах, я бы считал, что вам нужно поскорее вернуться домой.

Его слова звучали бесстрастно, как бесстрастно было его лицо. Но на Жекки они вылились, словно ледяной душ. Часто моргая, она смотрела на его застывшую фигуру и не находила, чем ему возразить. Мысли смешались. Она столько пережила, вымучивая это признание, столько всего натерпелась и так обрадовалась, узнав, наконец, правду, а он… Что с ним случилось? Невысказанные наслоения чувств стали проваливаться, как в какую-то гулкую пропасть, разбиваясь о неподвижный отстраненный холод, застывший в его глазах.

— Собирайтесь, дорогая моя, — сказал Грег, отступая вглубь кабинета. — Я прикажу найти извозчика порасторопней. Он отвезет вас.

Жекки начинала раздражаться. Ее захлестывала обида, досадливое непонимание, смешанное с этой ее отторгнутой, не принятой, радостной прямотой, на которую она почему-то возлагала какие-то неосознаные надежды. До тех пор, пока все радостное и лучшее, что она испытала, не стало разбиваться и гаснуть само собой.

Жекки поднялась. На небрежение у нее всегда был готов один и тот же ответ — уход, отказ и презрение. Она расправила плечи и повернулась к Грегу спиной.

В комнате, где она проспала всего только час, она нашла на стуле грушевидную замшевую сумочку и свои перчатки. Пошарив в сумочке, она обнаружила пистолет, круглую пудреницу, смятый платок и на самом дне — завалившийся во внутренних складках маленький костяной жетон. Выходя из номера Грега, она чувствовала, как ненасытный взгляд провожает ее, будто вонзаясь напоследок со всей силой вновь вспыхнувшей страсти. Жекки не стала оглядываться.

Примерно через час, когда на западе уже проступала розоватая сонная бледность, извозчик высадил ее у дома на Московской улице. Остановившись перед калиткой, Жекки невольно бросила взгляд на блеклое небо. Она смотрела в предрассветный свод, в пустые, подсвеченные розовым светом, равнины, и в голове у нее вертелся как всегда один и тот же неизбывный вопрос: «Отчего все так, а не иначе?» Вопрос, настолько упрямый, что иногда ей слышалась в нем безусловность никем не высказанного, невозможного в здешнем мире ответа.

Часть вторая

I

На песчаном взгорке поднимались стройные сосны, залитые слепящими полуденными лучами. Чуть ниже — смешанный лес переплетал пестревшие от солнечных бликов вершины. Жекки видела себя внутри гигантской живой волны, сочащейся всеми оттенками зелени, разбавленной радужными потоками воздуха и солнца. Она была где-то на глубине, в приглушенных изумрудных низинах. С замиранием сердца она словно бы приподнималась, чувствуя, что снова сидит в седле, верхом на гнедом Алкиде и до тонкого покалывания в груди всматривается в блаженную даль гречишных полей, за которой мутно синеет неровная полоса бесконечного леса. Хмельной запах цветущей гречихи, мокрый блеск травы, приправленный комариным писком и блуждающие в тяжелой синиве пухлые облака навевали чувство сладкого упоения от того, что недавно прошел долгожданный летний ливень.