— Получается, Волчий лог уйдет полностью, как и дальний выгон, — произнесла она, попав во власть этой горестной неизбежности, не замечая, что говорит отнюдь не про себя, и не шепотом. — А пятьдесят десятин, что я отвела под лен в позапрошлом году? Тогда они дали сказочный урожай, а Мягкий луг? Где я буду пасти свое стадо? Мужики затребуют с меня какие-нибудь баснословные деньги за выпасы. Значит, придется забить лишних коров. Про лес даже думать страшно. Эти стервятники и покупают его лишь за тем, чтобы пустить под топор.

— Стервятники, — услышала она где-то вблизи и отпрянула. — Как это мило, дорогая моя Жекки. И, в общем-то, должен признаться, не дадеко от истины.

Грег снова подсел к ней вплтную. Взглянув на него, она ожидала увидеть холодную насмешку, и сильно встревожилась, когда в неподвижной темноте его глаз снова промелькнуло какое-то притягательное и сильное свечение.

— Не понимаю, как вы можете так спокойно признаваться мне в этом, — сказала она, попробовав отодвинуться. — По-моему, это просто гадко.

XLIX

— О, да, — подтвердил Грег, порывисто придвигаясь к ней. Его голос зазвучал лениво и мягко. — И вот отчего я с некоторым волнением подступаю к признанию. Дело в том, что я тоже не понимаю. Жекки, моя дорогая, глядя на вас, я решительно не понимаю, как вы можете не замечать трех очевидных вещей. Во-первых, бессмысленности всех ваших ухищрений по спасению уже бесполезной земли. Во-вторых, обреченности вашего драгоценного Аболешева. И, в-третьих… или, вернее, во-первых…

Грег наклонился так близко к ее лицу, что Жекки почувствовала на щеке легкое касание ворса его усов. На какое-то мгновение в ее сознании погасли все впечатления, все, кроме одного. В полном смятении она слышала в себе лишь одну, бившуюся вместе с сердцем, фразу об «обреченности» Аболешева. Это выражение полоснуло ее по сердцу, как острый нож. Было непонятно, что хотел сказать этим Грег, но Жекки почему-то почувствовала, как где-то в самом темном подполье ее души сразу же зашевелилось спрятанное там болезненно горькое ощущение. Настолько болезненое, что, пробудившись, подобно огненному смерчу выжигло вокруг себя все прочие чувства. Когда же включилось сознание, Жекки уже не могла слушать Грега без напряженного ожидания. На какое-то время для нее перестало существовать все, кроме ожидания. Кроме надежды услышать ответ на главный вопрос: что он знает про Аболешева? Случайно или нет у него вырвалось слово «обреченность» и, если нет, то что он имел в виду?

Но, как выяснилось, Грег вовсе не думал говорить об Аболешеве. Он уходил от этой темы все дальше, и дальше, а Жекки волей-неволей продолжала его слушать все с тем же томительным ожиданием, не отдавая себе отчет в том, какое впечатление производит жадная напряженность в ее взгляде, каким горячечным блеском отражается она в пылающих черных глазах Грега.

— Неужели вы этого не видите? — вкрадчиво проронил он. — Не замечаете, что меня влечет к вам неудержимо… Боюсь, это влечение, тот самый род недуга, воспетый поэтами. И я не могу ничего поделать… Да, вот хотел посоветоваться с вашим, деверем или шурином, господином Коробейниковым. Добрейшей души человек, но в наказание за идейную чуждость, рекомендовал мне пить касторку. Увы, увы… может быть, вы что-нибудь посоветуете? Бром, хинин, грязевые ванны? Я уверен — только вы, дорогая моя, вы одна способны меня вылечить. Иначе я погиб. Я не привык иметь дело с тем, что сильнее меня.

Ну, наконец-то, пусть и издевательски, в своей обычной манере, но он все-таки сказал то, чего она довольно давно подсознательно ожидала, но еще сильнее боялась. Раздумывала, сопостовляла, переживала, надеялась и почти не верила. Совсем недавно, да буквально несколько минут назад казалось, услышать что-то подобное было невозможно. И если прежде, когда она связывала свои размышления о Греге с волком, его признание в любви представлялась ей более или мене естественным и почти желанным, то сейчас она к своему полному разочаровнию почувствовала, что не испытывает ничего кроме несказанного страха. Грег еще только слегка коснулся ее лица, только чуть обжег темным огнем своих глаз, а она уже вся внутренне окоченела, и почти сразу вспыхнула как распалившийся костер. Что же будет дальше? Дальше? Но нельзя допускаь никакого «дальше». Или она просто умрет от страха, от смятения, от ненависти, от невозможности превозмочь завладевшую ей, губящую силу.

— Жекки… я лгал, что мне не нравиться ваше имя, — говорил Грег, склоняя к ней голову. Нежно приподняв ее руку, казавшуюся такой маленькой, совсем детской в его руке, он с той же нежностью принялся целовать ее, перебирая горячими губами по очереди каждый палец. Жекки дрожала, испуганная и подавленная. — Скажите, что и вы мне лгали, — сказал он, отрываясь на секунду. — Ведь я нравлюсь вам, моя дорогая?

Этот вопрос возвратил Жекки дар речи.

— Откуда только у вас берется столько наглости, — со всей возможной в ее положении суровостью произнесла она, безуспешно пробуя отнять руку. — И это после того как вы только что заявили, что собираетесь отобрать у меня мою землю, прекрасно понимая, что она для меня значит, что ради нее я готова была… да что там… в жизни не слышала ничего более беспардонного.

— Но, дорогая моя, я же рассчитывал именно на такой контраст. Художественный прием, если угодно. Я рассчитывал, что вы, безусловно, откликнетесь… откликнетесь на то, что я…

Грег сильнее стиснул ее ладонь и, приподняв ее к своим губам, поцеловал совсем иначе, чем минуту назад — жестко, до боли прикусив тонкую кожу. Жекки издала слабый звук, заменивший вместе и отклик на боль, и крик о помощи. Грег бережно отпустил ее руку.

— …что я, как обладатель вашей закладной, стану для вас весьма привлекательным любовником.

По его изменившемуся тону Жекки поняла — он вздумал смеяться. Ей же стало до того не смешно, что, отскочив от него, как ошпаренная и продолжая отступать, она заговорила отчаянной скороговоркой:

— Месье Грег, вы… хочу, чтоб вы… запомнили раз и навегда, чтоб крепко накрепко вбили себе в вашу больную голову — такой отпетый тип, как вы никогда не мог бы стать для меня привлекательным.

— Неужели?.. Так-таки и никогда? — переспросил он, неторопливо приближаясь к ней. Он шел очень спокойно, только выпиравшие из брючных карманов костяшки пальцев выдавали сжатое в комок напряжение.

Чувствуя, что он загоняет ее в какой-то глухой и безвозвратный тупик, пятясь шаг за шагом, и все время видя перед собой его светящиеся странным весельем угольные глаза, Жекки уже не вполне понимала что и как она говорит. Она не успевала ничего обдумать, торопливо выбрасывая из себя все, что первым приходило в голову, ибо никакой другой защиты, кроме этих бессильных, почти жалких слов, у нее сейчас просто не было.

— Я все расскажу Аболешеву и он убъет вас на дуэли!

— Глупенькая, — смеясь, отвечал Грег, продолжая неспешно оттеснять ее к двери, выводящей в комнату, где она спала час назад, — если ваш супруг все еще хоть немного дорог вам, ни в коем случае не позволяйте ему стреляться со мной. Поверьте, либо я совсем не знаю жизнь, либо курильщики опиума еще более некудышные вояки, чем их прелестные жены. Я пристрелю его, как сонную куропатку.

Услужливая память тотчас вывела перед Жекки окутанное дымкой лицо старого лесника и заговорила его языком: «И скажу тебе, что за отменный стрелок из него получился… Из револьвера он с полусотни шагов попадал акурат в гривенек».

Она чуть не задохнулась от подступившего к сердцу нового, смертного ужаса и пожалела, что не прикусила вовремя свой глупый язык. «Ну почему, почему, если уж негодяй, так непременно какой-нибудь отчаянный дуэлист, или громила. И откуда он знает, про Аболешева, откуда он вообще так хорошо про меня знает? Хотя о чем это я? Конечно, он знает, потому, что он… не совсем он».

— Но послушайте, да перестаньте же вы, в самом деле… — крикнула она в отчаяньи.

— Если бы вы заметили во мне остатки порядочности, — не слушая ее и медленно подступая, продолжал Грег, — вы бы увидели, как долго я обуздывал свою низменную натуру. Можете поверить, что даже сегодня, каких — нибудь четверть часа назад я не посмел бы предложить вам ничего подобного. Такой уж я кретин. Но, моя дорогая, вините самое себя. Вблизи вас, я раскис и перестал справляться со своей бездушной оболочкой. Тогда-то у меня проскользнула постыдная мысль о сделке. Как деловые люди, подумал я, при известных условиях, мы с вами могли бы договориться. Не правда ли?