— Вы имеете в виду подслушанный разговор?

— Да.

— И ту записную книжку, которую они… те двое читали? Стало быть, ее писал вот этот самый… ваш прадед?

Жекки с недоверием уставилась на Грега, а потом на портрет. Значит, они все-таки связаны, Грег с портретом. Князь Андрей прямо признавался в своей болезни, описывая вызванные ею симптомы. Он был волком, и Грег тоже, и поэтому…

— И поэтому они так невероятно похожи, — произнесла она, не сразу сообразив, что продолжила вслух размышления, начатые про себя.

— Мы с князем Андреем действительно очень похожи, но не потому, о чем вы могли подумать. А потому, что мы с ним родственники, а родственная кровь иногда играет вот в такие забавные игры, производя на свет близнецов не в одно время, а через многие поколения. Видимо, нам суждено повторяться, чтобы не забывать о том, кто мы такие. Так что, считайте это сходство всего лишь уникальной случайностью. Пусть оно будет таковым, по крайней мере, для вас, но не для меня. — Грег снова прошелся вдоль портретной стены, потом развернулся и отошел довольно далеко в противоположную сторону, откуда вернулся, держа в руках потертый стул с выцветшей шелковой обивкой.

— Садитесь, — повелительно предложил он Жекки, и та послушно уселась, немного смущаясь своим привилегированным положением. — Вам предстоит выслушать весьма длинное повествование. Я просил бы слушать внимательно и перебивать меня лишь в самых крайних случаях. Надеюсь, просьба не окажется слишком тяжела вам, поскольку вы умеете слушать. Кстати, шпионская история — лишнее тому подтверждение.

XXXI

Он приблизился к стене, на которой висели картины, и преспокойно навалившись на нее широкими плечами, неторопливо потянулся рукой к приподнятой правой ступне в черном ботинке, чиркнув спичкой по вывернутой кверху подошве. Тонкая сигара в его руке задымилась, и густой горький запах поплыл вместе с сизыми клочьями дыма, путаясь в розовом полумраке. Погасшие обездвиженные глаза Грега, время от времени задерживаясь на лице Жекки, проходили как будто бы сквозь него, не оставляя по себе никаких следов. И сам Грег сделался весь будто бы непроницаемым для любого внешнего чувства. Его спокойствие отдавало равнодушием постороннего. И от этого сердце Жекки, сжатое в тревожном ожидании, заныло больнее.

— Вы, моя дорогая, — начал он голосом, в котором звучало спокойное знание своей правоты, — подслушали, стоя за дверью отдельного кабинета в дрянном трактиришке, весьма любопытнй разговор. Он любопытен по многим причинам, в том числе и по характеру собеседников. В одном из них, как вы помните, мы опознали беднягу Шприха, а что до другого, то он так и остался для нас инкогнито. Этакая упрямая ищейка, одержимая одной страстью. Я мог бы предложить кое-какие догадки на счет его личности, но, полагаю, они вам не к чему. Какая разница, в конце концов, кто он такой, и почему с таким неотвязным упрямством отыскивает свою добычу. И вам, и мне важен лишь ход его рассуждений и, конечно же, кое-какие промелькнувшие подробности. Для удобства восприятия можете даже считать, что я сейчас выступлю, как мне и положено в соответствии с назначенной ролью, от лица той самой добычи, за которой безуспешно много лет гонялся господин Охотник. Согласитесь, что добыча имеет никак не меньше прав, чем ее преследователь. Голос добычи, каким бы он ни был, даже необходим для полноты картины. В общем, считайте, что сегодня взяла слово другая сторона в этом странном процессе. Ну вот…

Жекки взглянула в замороженные черные глаза Грега и вместе с разочарованием почувствовала облегчение — похоже, если он и собирался объяснить ей что-то важное, то это важное должно касаться вовсе не Аболешева. Как и любой мужчина, Грег всем прочим разговорам, предпочитает разговор о самом себе. Ну что же, придется послушать. Не совсем то, на что она рассчитывала, но тоже по-своему не плохо. Ведь и в его истории, как в истории Серого, по-прежнему столько смутного и не разгаданного. И может быть, даже хорошо, что он оставит в покое Аболешева, ибо из всех живущих на свете Грег — последний человек, от которого ей хотелось бы выслушивать нападки на Павла Всеволодовича.

— Чтобы не затягивать, — продолжил Грег, — я начну с самого главного, с того, с чего собственно, и стоило начинать. Вы помните, конечно, что господин Охотник, зачитывая отрывки из некоего дневника, обнаруженного в этом доме, упомянул Мышецкого князя Федора Юрьевича. От него, собственно говоря, и пошел род Ратмировых.

— Князь спрятался, уходя от погони, в каком-то лесном схроне и там исчез, — подтвердила свою осведомленность Жекки.

— Вот-вот. Он укрылся в лесу, где, как следует из записи в дневнике, не только излечился от ран, но приобрел вместе с могущественной силой загадочную болезнь, заразившую кровь всех его потомков. Господин Охотник, опираясь на эту запись, сделал вывод о том, что князю Федору наследовал его сын, поскольку в том же дневнике говорилось об обязательности кровного родства при передаче власти над бывшим Мышецким княжеством. И надобно отдать должное господину Охотнику, генеалогию княжеского рода, идущего по прямой нисходяшей от Федора Юрьевича, он изучил вполне основательно. Беда его была лишь в том, что он мог опираться в своих исследованиях исключительно на свидетельства из новейших книг по истории дворянских родов, а книги эти, в свою очередь, могли передать ему только те сведения, что сохранились в официальных исторических архивах.

А надо ли говорить, что архивные материалы могут быть далеко не полны, обрывочны. Могут быть, в конце концов, просто не правильно истолкованы позднейшими учеными мужами. И эта не правильная трактовка, раз появившись, может после преспокойно кочевать из одного многотомного труда в другой, никем не замеченная или затерянная в обилии словесной руды. Не говоря о том, что памятники древности очень долго находились у нас в полном небрежении. Архивы московских приказов, к примеру, не раз горели в пожарах, отсыревали в подвалах, где должны были храниться, или просто терялись. А разрядные книги, где можно было бы черпать богатейший материал по генеалогии русского дворянства, верноподданнически сожгли по приказу об отмене местничества еще при царе Федоре Алексеевиче. Так что основание, на котором господин Охотник выстроил здание своего поиска, изначально было весьма и весьма шатко.

Мало способствовало крепости его фундамента и то, что, экономя время, как вы обмолвились, он не стал зарываться в слишком удаленных эпохах и взял своей отправной точкой тысяча семьсот какой-то год. Вы, само собой, не запомнили какой именно. Ну да это уже и не столь важно. А важно проследить, каким образом рассуждал мой безымянный преследователь.

Он тщательно просмотрел в губернском архиве все, что сумел найти относительно помещичьего землевладения, начиная… ну, допустим даже, с самого начала 18 столетия, и к радости своей уверился: да, Ратмировы владели землей в двух уездах нынешней Нижеславской губернии. В документах добросовестно перечислялись десятины пахотных полей, сенокосных, речных и лесных угодий. Его это вполне удовлетворило, поскольку целиком укладывалось в начальный посыл о том, что князю Федору наследовал его сын, Юрий и все его позднейшие потомки, носившие уже фамилию Ратмировых. И Охотник был по-своему прав. Он твердо усвоил, что лесная бестия приобретала свое могущество по наследству, с кровью отца, но могла властвовать только в том случае, если ее человеческие корни уходили в родную почву. Без обладания хотя бы одним квадратным аршином бывшей мышецкой земли, веления отравленной плоти делались для нее бессмысленными.

Но если бы господин Охотник был чуть менее нетерпелив, чуть более хладнокровен в своем стремлении, и позволил себе углубиться хотя бы на пятьдесят лет назад, то увидел бы, что никакой земельной собственности, точнее говоря — вотчинного или поместного держания, у князей Ратмировых до конца семнадцатого века в этих краях просто-напросто не было.