И сразу же вслед за уверенным чувством подступающего счастья Жекки вновь ощутила тот самый, необычный для себя, прилив странной энергии, что мгновенными приступами напоминал о себе в первые минуты после столкновения с Серым. До сих пор этот энергетический вдохновенный порыв бурлил в ней, не находя выхода, и вот теперь устремился со всей силой в одном единственном направлении — навстречу самому дорогому для нее человеку. Стоя сейчас на пороге какой-то необыкновенной радости, Жекки испытывала щемящее волнение. И еще не видя себя в зеркале, она знала, что недавно открытая ею, поднимющаяся изнутри колдовская прелесть, снова источается с каждым ее вздохом.
Как только она отбросила накидку, на нее начали оглядываться. Жекки поднималась медленно и прямо. Встречая знакомые лица, улыбалась им самой приветливой улыбкой и, глядя поверх голов идущих впереди, в то же время пыталась рассмотреть на площадке возле двери тонкую и как всегда холодно отстраненную фигуру Аболешева. Но почему-то не находила ее.
Добравшись до площадки, она оглядела со всей возможной тщательностью столпившихся гостей, и уже с нарастающей тревогой убедилась, что Аболешева здесь нет. Между тем, ее вопиюще открытое тело, свободно проступающее под тканью с не скованной первобытной естесвенностью, обращало на себя все более, и более пронзительные, осуждающие взгляды. Возмущенные женщины отворачивались с негодованием, мужчины поедали ее долго и мучительно. И те, и другие отходили подальше, не находя пока что никакого другого способа выразить неприязнь. Понимая, что она восхитительно, невыразимо привлекательна в своем псевдоантичном наряде, Жекки чувствовала, как неизбежно нарастает вокруг нее холодная пустота. А Аболешева все еще нигде не было видно.
В белой зале, сияющей мраморным и хрустальным блеском, отражавшим свет множества ярких огней, льющихся с потолка от двух огромных люстр и ламп, висящих в простенках между высокими окнами, уже кружилось до двух десятков вальсирующих пар. Жекки рассмотрела между ними Елизавету Антиповну с прокурором Дровичем, полковника Петровского, послушно влекомого напыщенной женой, Мусю Ефмову, мило улыбавшуюся своему долговязому кавалеру.
Среди танцующих было несколько офицеров. Жекки обвела их глазами, пробуя различить коренастую плотную фигуру Малиновского, но безуспешно. Зато при взгляде на роящихся вдоль стен она довольно быстро его обнаружила. Поручик стоял далеко у противоположной стены рядом с другим молоденьким офицером. «Неужели, я ищу его опять, как палочку-выручалочку? Это стыд. Не буду туда смотреть». Жекки решила не уходить далеко от входа.
Ее еще не покидала надежда увидеть виновного во всем Аболешева. Она встала у колонны, образовав вокруг себя нечто вроде кольца отторжения. Приятельские улыбки, дружеские приветствия, милая болтовня не проникали сквозь этот круг. В какую-то минуту Жекки показалась, что ей буквально нечем дышать. По сравнению с отчуждением на Бульваре здешняя пустота отсасывала из себя весь воздух. Жекки спасала природная склонность к противоречию. Воля, собранная в комок, управляла ей сейчас больше, чем оскорбленные чувства. Она держалась прямо, время от времени обводя толпу вызывающе равнодушными взглядами. «Никогда ему этого не прощу, — стучало у нее где-то в горле. — Никогда».
Хозяйка бала, генеральша Александра Константиновна принимала поздравления от вице-губернатора — высокого, сухощавого господина с седой тонкой бородкой и маленькими глазками, потерянными за стеклами очков. Рядом почтительно и несколько развязно пританцовывал сам уездный предводитель. В его голом темени то и дело вспыхивали отблески, идущие от настенной лампы. Жекки, как и всякой вновь вступившей в зал гостье, следовало подойти к ним, чтобы сказать несколько приличиствующих слов. Но, поймав на себе холодный немигающий взгляд Александры Константиновны, она безошибочно поняла, что с проявлением светской любезности придется повременить.
Оркестр выдохнул последний такт вальса. Пары начали расходиться, мешаться с толпой и тут же образовывать новые. Для Жекки наступило несколько непередаваемых минут, застывших как пустота вокруг, как качающаяся бездна под ногами приговоренного, бесконечных, как сам ужас. Она держалась прямо и даже не находила нужным изображать замешательство. Ей упорно казалось, что сейчас должно все решиться. Вице-губернатор и вместе с ним господин Беклемишев, очевидно, подстрекаемые к тому неслышимой речью своей богини, почти одновременно оглянулись на Жекки. В глазах обоих выразилось обидное любопытство. Жекки сделала вид, что увлечена созерцанием проходившей мимо пожилой четы, которую видела впервые. Она не могла заставить себя хоть чем-то проявить заискивание, ни приветливым взглядом, ни пресной улыбкой. Все что ей оставалось — это видимая непринужденность.
Но вот возле Беклемишевых нарисовался излишне прилизанный Саша Сомнихин с белой повязкой распорядителя на рукаве и нагнулся одним ухом к лицу генеральши. Жекки поняла, что такого публичного унижения, как принудительное выдворение из зала, она не перенесет. Ее могло спасти только чье-нибудь приглашение на предстоящий танец или немедленное бегство.
Дирежер на хорах, стоя вполоборота к музыкантам, уже взмахнул рукой, и плавные мягкие перекаты очередного вальса зазвучали под сводчатым потолком. Мысленно мешая проклятья с мольбами, Жекки пробежалась глазами по лицам в толпе. Елизавета Антиповна едва заметно кивнула ей издали, полковник Петровский спрятался за спину жены. Муся Ефимова, уже подхваченная новым кавалером, заметила ее только сию минуту и успела лишь возвести на нее глаза, полные восхищения и страха.
«Где же этот чертов Малиновский? Неужели не догадается, как мне нужно его приглашение. Неужели стесняется, не верит, что я могу согласиться? Да пригласи меня сейчас хоть сам дъявол, я не отказала бы ему». Ей думалось, что, встретившись с ней глазами, поручик покраснеет, надуется, станет похож на милого плюшевого медвежонка и тотчас броситься к ней со всех ног. Но Малиновский, отлично видевший одиноко стоявшую возле колонны, погибающую Жекки, всего лишь переминался с ноги на ногу. Жекки видела, как он обтирает платком вспотевший лоб.
Вальс увлекал новые, и новые пары. Саша Сомнихин с каим-то раздавленным лицом протискивалася сквозь толпу. Еще мгновение, и Жекки готова была развернуться и выбежать прочь.
XXII
— Я, кажется, немного опоздал, — послышался над ней приятный грудной голос. Жекки узнала его и помертвела. — Прошу извинить, если мое опоздание, Евгения Павловна, стало для вас неприятным сюрпризом.
Это был Грег, будто рухнувший с неба во всем великолепии бального щегольского фрака ослепительно сверкавшего беломраморного жилета и высокого белого воротничка, перехваченного белокрылой бабочкой. С надменной раскованностью завсегдатая всех подобных и даже куда более чопорных собраний он навис над ней как черный утес, заслонив широкими плечами от всего остального мира.
— Смею ли я просить вас в качестве искупления подарить мне этот вальс? — спросил он, видя, как по ее лицу блуждает какое-то необъяснимое болезненное волнение.
Жекки не могла отвечать. Молча она протянула ему свою похолодевшую руку, не помня, как другая ее рука опустилась через долю секунды на черное, как камень, плечо. Одновременный легкий пламень просочился сквозь шелк над ее талией — Грег обвил ее, приблизив к себе с уверенной силой. Мелкая жемчужинка — жилетная пуговица больно впилась ей в грудь и тотчас отдалилась. Темный алчный огонь, падая сверху вниз и вспыхивая сдержанным блеском из-под полуопущенных век, обжигал ее всю с головы до пят адским жаром. Жекки подозревала, что покраснели не только ее лицо и шея, но даже обнаженная кожа спины.
Грег вел ее в вальсе. Музыка гремела и рвалась в высоту, как нагретый движением воздух. Перед глазами кружился пестрый поток лиц, фраков, колонн и огней. Жекки не могла перевести дух. Ответить на пронзающий взгляд Грега было выше ее сил. В голове проскальзывали разорванные клочки мыслей, несоединимых ни друг с другом, ни с речевым навыком. «Неужели это он… а не Аболешев? Как же так? Почему так, а не… ничего не понимаю, где же Аболешев?.. Как такое возможно, как он мог, и как я могла позволить не ему танцевать с собой?.. А месье отлично вальсирует… все смотрят… пусть… как же мне страшно, и какая воздушная легкость вдруг, будто он уносит меня на крыльях… даже в глазах потемнело».