Пока парламентер говорил, его не перебивали. Он умолк, без разрешения сел у камелька и достал свернутый в трубочку кисет. Павел посмотрел на Станова, Станов на Павла, и оба одновременно присвистнули:

— Так, так! Лучше ничего не придумаешь! Сдай оружие, а потом — на расправу. Сладко поёшь, что и говорить! — Павел перешел на «ты» и подмигнул помощнику.

— Я передал то, что мне поручили, и жду ответа, — спокойно ответил парламентер.

— А сколько вы людей безвинных порасстреляли? — свирепо, ровным голосом спросил Станов, надвигаясь на Тараса.

— Приходится расстреливать заклятых врагов революции, которые сражаются против трудового народа!

— Знаем мы эти полюбовные «мы сдаемся — вы победили, пощадите нас, горемычных!» — хрипло заметил Станов. — Вы думаете, если Москву вырезали, так и здесь это выгорит! Нет, здесь не Москва! Много не придется грабить и жечь!

— Ты большевик? — в упор спросил Павел.

— Я передал вам обращение губревкома и жду ответа, — не отвечая на вопрос, произнес парламентер. — Было бы хорошо, если бы вы разрешили поговорить с вашими солдатами.

— Держи карман шире, — усмехнулся Цыпунов, — сейчас митинг устроим... Только не мне, а тебе на веревке болтаться!

— Значит, собираетесь на грешной земле божий рай строить, так сказать, обновить род людской? — насмешливо полюбопытствовал поручик. — Да кто поверит твоей брехне!

— Я передал вам то, что мне поручили. Ответ будем ждать два часа. Вышлите к опушке своего человека.

— Ладно, можешь идти, — разомкнул челюсти Павел. — Да скажи там своим воякам, чтобы убирались отсюда подобру-поздорову!

— Здесь вам не Москва! — подхватил поручик. — Якуты себя в обиду не дадут!

Красноармейца провели к укреплениям и спустили за вал. Он так же равномерно, как шел сюда, начал удаляться, оставляя глубокие вдавлины следов. Широкая спина его мерно покачивалась из стороны в сторону. Десятки глаз провожали парламентера.

— Оксе! Узнал! — несказанно удивился Хабырыыс и горячо зашептал Степану: — Тарас это! Вспомнил. Прямо настоящий Тарас!

— Какой Тарас? — рассеянно поинтересовался Степан.

— Павел твоего Назарку раз уздой бил, шибко бил, — торопливо пояснил Хабырыыс. — А этот русский не побоялся Павла, заступился за Назарку, что-то говорил хозяину. Павел беда какой злой стал тогда. Убить его хотел, со двора выгнал.

Пока они шептались, Кулебякин начал медленно поднимать винчестер. Мушка уже заколебалась над головой уходившего. Но тут чья-то ладонь легла на граненый ствол и пригнула его вниз.

— Даже самый плохой охотник не бьет медведя в спину. А этот человек приходил к нам без ружья.

На Кулебякина строго, неодобрительно глянули черные глаза в узких, продолговатых прорезях. Кулебякин ни слова не знал по-якутски, но приблизительно понял смысл сказанного и целиться больше не стал.

— Дикари, остолопы! — вне себя от ярости прошипел он. — Навоюешь с такими!

Тихо, чтобы никто не услышал, Степан сказал Хабырыысу:

— Смелый красный, шибко смелый! Охотник, наверное, добрый... Тарасом, говоришь, звать, за Назарку заступился? Почему тогда красным стал, если человек хороший?..

Хабырыыс пожал плечами. Он отложил ружье, легко перемахнул через обледенелые балбахи и, подавшись корпусом вперед, бросился догонять уходившего. Снег был выше колен, и Хабырыыс смешно вскидывал ноги. Полы его вытершейся оленьей дошки развевались. Заячья шапка съехала набок.

— Тарас!.. Тарас!.. Тохтоо! — закричал он. — Та-ра-ас!

Красноармеец остановился и оглянулся. В этот момент гулко хлопнул одиночный выстрел. Все вздрогнули. Хабырыыс вскинул руки и, полуобернувшись к юртам, медленно осел на снег. Потом, дернувшись, опрокинулся навзничь. Павел опустил наган. Пальцы, сжимавшие рукоятку, стали липкими от пота. Из прикушенной губы на подбородок ползла струйка крови.

С минуту на валу царила гробовая тишина. У Степана сжало горло, перехватило дыхание. Он вскочил и закричал срывающимся голосом:

— Зачем убил?! Хабырыыс правду хотел узнать!

Павел судорожно улыбнулся и навел наган на Степана, тот испуганно шарахнулся в сторону и закрыл лицо рукавицами.

— И тебя пристрелю как собаку! — глухо произнес командир.

Немного погодя он более спокойным тоном сказал:

— Дурак! Хабырыысу красные много денег обещали. Он изменник! Этот давно подговорил его. За тем и приходил!.. Сил у них мало. Обманом хотели взять.

Степан угрюмо молчал.

Быстро промчались два часа. Солнце сверкало ослепительно. Повстанцы сладостно жмурились, раскуривая трубки. И никому не верилось, что может быть бой. Уж больно день выдался погожий.

Но вот вдоль опушки замелькали фигуры наступающих. Слитно ударил залп, второй. По валу щелкнули пули. Ледяной пылью брызнуло в лица. Белоповстанцы настороженно притихли.

— Не стрелять. Пусть подойдут поближе! — отдал приказание командир.

— Зря упустили! — обернувшись к Станову, пожаловался Кулебякин. — Идиоты, а не вояки! Медведя придумали!

— Ты особенно не ярись! — посоветовал поручик. — Тебе что, больше всех надо?

Павел перебегал от отрядника к отряднику, коротко объяснял, куда стрелять. На раскрасневшемся лице блестел пот. Шапку он сбросил. В волосах лучисто сверкал иней.

— Похоже, жаркое дело будет! — определил Станов, вглядываясь в наступающих, и еще раз внимательно осмотрел пулемет: — Здорово поперли. Не подведи, голубчик!

От опушки, охватывая усадьбу полукольцом, приближалась редкая цепь. Белоповстанцы открыли огонь. Красноармейцы сначала шли в рост, потом замелькали перебежками, по нетронутой белой поверхности потянулись заполненные тенями борозды. Уследить одновременно за всеми было трудно. Только возьмешь на мушку одного, он упал, а другой вскочил, и ружье невольно собьешь с прицела. Степан забеспокоился и стал стрелять наугад. Да и другие не особенно старательно прикладывались к винчестерам, берданам и прочему оружию. Пули пролетали высоко вверху, пели протяжно, тоненько и, казалось, безобидно. Но чаще они с коротким чмокающим звуком впивались в балбахи или, срикошетив, вспарывали воздух.

Наметенный за зиму слежавшийся снег затруднял продвижение. Но красноармейцы уверенно подступали все ближе и ближе. Пулемет, установленный на опушке, беспрерывно осыпал юрты и дом свинцовым горохом. Очередь полоснула по окну, и стекла со звоном посыпались на завалину. В хотоне заржал раненый конь. Однако повстанцы не особенно высовывались. В бойницы им прекрасно было видно атакующих красноармейцев.

Красные подошли близко и сгруппировались под прикрытием булгунняха[35], видимо, для последнего, решительного броска. «Вдруг мои побегут!» — обожгла Павла мысль. Он привстал на коленях и пробежал взглядом по напряженным лицам отрядников.

— Стреляй! — крикнул он Станову.

— Не спеши, полковник! — ответил поручик, не поворачивая головы.

Впившись в рукоятки, он приник к «максиму», выбирая подходящий момент. Немного погодя вражеские бойцы вынырнули из-за булгунняха и, подбадривая себя, с криками ринулись к валу. Станов открыл огонь. Перед наступающими завихрило снег, но красные упорно наседали. Уже видны были потные, разгоряченные лица. Однако пулемет прижал цепь к земле. Несколько красноармейцев спрятались за неподвижного Хабырыыса. Трое бойцов резко вскочили и метнули гранаты. Но они, вздыбив пышные космы снега, разорвались, не долетев до вала. На ровном поле наступавшие представляли отличную мишень. Неподвижных черных пятен становилось больше и больше. Белоповстанцы воспрянули духом.

Взять укрепление красноармейский отряд не смог. И без того редкая цепь бойцов заметно поредела. Повстанцы теперь стреляли, тщательно целясь, экономно расходуя патроны. Каждое удачное попадание на валу отмечали радостным воем и криками. Атака была отбита. Красноармейцы начали отходить, по одному перебегая назад и не прекращая стрельбы. Вскоре они исчезли за деревьями. И сразу стало тихо-тихо.