На протяжении XVIII столетия османские дипломатические миссии стали чаще бывать в Европе, а в донесениях посланников появились новые нотки, выражающие интерес, а иногда и восхищение. Более того, иногда турецкие дипломаты доходили до того, что обращали внимание на европейские установления, которые неплохо было бы ввести в Высокой Порте. К концу столетия султан Селим III учредил постоянные посольства в нескольких европейских столицах, восприняв тем самым европейскую практику постоянных дипломатических сношений через стационарные миссии. То был радикальный отход от общепринятой прежде в исламском мире практики отправлять послов только затем, чтобы что-то сообщить, и отзывать их, когда сообщение передано. Эти посольства подготовили почву для интеграции крупнейшего исламского государства в европейскую политическую систему, а также предоставили многим поколениям молодых турецких чиновников возможность проводить по нескольку лет в европейском городе, изучать европейский язык и получать сведения о европейской цивилизации из первых рук.

В 1693 году, когда турки еще отходили под натиском наступающих австрийцев, Уильям Пенн опубликовал небольшую книжицу, в которой предлагал создать организацию европейских государств для разрешения споров и предотвращения войн[14]. Что удивительно для человека его времени, он был готов пригласить Турцию участвовать в этой европейской ассоциации при условии, что турки отрекутся от ислама и примут христианство. Ожидать согласия на это было тогда и продолжает оставаться теперь наивностью на грани абсурда. Когда в соответствии со статьей 7 Парижского трактата 1856 года европейские державы официально ввели султана в клубок противоречий, известный под именем Европейского согласия, подобных условий не ставилось. Не поднимались вопросы религии и в контексте просьбы Турции о вступлении в члены Европейского Экономического Сообщества, хотя имеются признаки того, что такого рода соображения в прениях все-таки присутствовали. В современной светской Европе, будь то внутри или вне сообщества, идея навязать религиозные условия показалась бы и оскорбительной, и анахронической, но большинство европейцев все-таки предъявляет требования при вступлении, правда, сформулированные не в религиозных, а в цивилизационных терминах и касающиеся культуры, общественных нравов и прежде всего политических норм. Готова ли Турция и другие исламские государства соответствовать этим требованиям и вправе ли и в состоянии ли европейские страны, после всего, что случилось, навязывать эти нормы, суть два ключевых и взаимосвязанных вопроса.

Чтобы петь в унисон с европейцами, турки, а за ними и прочие мусульманские народы, должны были овладеть новыми инструментами и выучить новые, европейские, мелодии, разительно отличающиеся от их собственной музыки. В частности, от них потребовалось знание европейских языков и несвященного европейского письма, что в прежние времена считалось не только ненужным, но и нежелательным. Необходимый минимум общения мусульманам обеспечивали их подданные-иноверцы или европейцы, прибывавшие в мусульманские страны в качестве беженцев и авантюристов, купцов и посланников. В раннем средневековье значительная часть философских и естественнонаучных трудов, созданных в языческой Греции, была переведена на арабский и стала важным элементом мусульманского культурного наследия (правда, среди них не оказалось ни литературных, ни исторических произведений). Сравнимых по масштабам попыток переводить творения христианской Европы не предпринималось, поскольку они в глазах мусульман несли на себе неизгладимую печать соперничающей устаревшей религии. За очень немногими и прошедшими незамеченными исключениями европейские книги не переводились ни на арабский, ни на персидский, ни на турецкий; если не считать некоторых моряков, купцов и прочих людей низших сословий, пользовавшихся итальянским пиджином, известным под названием «лингва франка», лишь немногие мусульмане могли говорить на европейском языке, а способных прочесть европейскую книгу было и того меньше.

Но и тут в XVIII веке, в эпоху первой исламской переоценки ценностей, произошли перемены. Первым знатным мусульманином, о котором известно, что он овладел европейским языком, стал некий Саид Эфенди, сопровождавший своего отца, отправленного в 1720 году с дипломатической миссией в Париж. Сын вернулся, по свидетельству французского современника, «овладев языком как природный француз», и не случайно стал соучредителем первой турецкой типографии[15]. Одной из первых книг, опубликованных в этой типографии, был трактат о существующих в Европе государствах и формах правления, о физической и военной географии континента и о вооруженных силах европейских стран с обсуждением их подготовки, структуры управления и методов ведения боевых действий.

Военная необходимость в еще большей степени, чем политическая разведка, побуждала мусульман изучать омерзительные языки неверных и, хуже того, отправляться в неверные земли. Чтобы держать наседающих европейцев на почтительном расстоянии, нужно было овладеть европейским военным искусством, а для этого требовались европейские учителя. На протяжении XVIII столетия несколько европейцев, по большей части перебежчиков и авантюристов, служили инструкторами в армии Османской империи. Они либо овладевали турецким, либо учили через переводчиков. В конце века султан Селим III попросил правительство недавно провозглашенной Французской Республики послать в Турцию военную миссию, первую из долгой череды делегаций, которые отправляли в дальнейшем и большие, и малые европейские государства. В начале XIX века целых три правителя — египетский паша, а за ним турецкий султан и персидский шах — отправили в Европу группы молодых людей учиться военному и, при удобном случае, другим искусствам неверного материка. Изучение европейских языков продвигалось медленно: еще в 1844 году английский резидент в Стамбуле, Чарльз Уайт, мог назвать едва ли дюжину образованных турок, овладевших каким-либо языком и читавших европейские книги. Война за независимость Греции, в результате которой был повешен последний из династии греческих драгоманов Высокой Порты, убедила турок в том, что они не могут более доверять жизненно важное дело сношений с европейскими государствами своим греческим подданным и должны сами приобретать соответствующие навыки и знания. В Высокой Порте, а затем и в ряде других ведомств были учреждены переводческие службы. Изучение и применение на практике иностранных языков перестало считаться унизительным. Напротив, оно все более воспринималось вначале как нечто приемлемое, затем полезное и, наконец, как необходимость.

Если изучение языков давало доступ к европейским знаниям и идеям лишь ограниченному числу образованных мусульман, то распространение искусства перевода в сочетании с расширением сети типографий несло эти знания и идеи куда более широкой аудитории. До конца XVIII века на мусульманские языки было переведено лишь очень небольшое количество европейских книг, большинство из которых было посвящено таким полезным темам, как география и медицина, причем среди последних преобладали труды о диагностике и лечении сифилиса — болезни, принесенной на Ближний Восток европейцами вскоре ее появления в Европе и до сих пор известной в арабском, персидском и турецком под именем франкской, то есть европейской, хвори. Иногда мусульманские авторы используют распространение этой болезни как метафору распространения европейских идей и норм.

Первые переводы, изданные стамбульскими и каирскими типографиями в начале XIX века, также были в основном посвящены «практическим» наукам, но были среди них и работы по истории, в том числе три о Наполеоне, одна о Екатерине Великой и, чуть позже, Вольтерова история шведского короля Карла XII. Впрочем, такие книги в то время могли восприниматься и как практические руководства. То же касается и перевода Макиавеллиева «Государя», подготовленного в 1825 году для Мухаммада Али-паши (издан он не был, но сохранился в рукописи). Переводы поэзии, художественной прозы, позднее драм появляются в середине XIX века. К началу XX столетия на арабский, персидский и турецкий было переведено множество литературных произведений, и на всех трех языках начала возникать новая словесность, испытавшая глубокое влияние европейских образцов. К концу XX века традиционные формы полностью исчезли из турецкой литературы и оказались сведены до минимума в арабской и, в меньшей степени, персидской.