Новое и растущее неравенство значительно изменило отношение европейцев к исламу, Османской империи и другим мусульманским государствам. В прежние времена, как мы помним, считалось, что ислам угрожает не только телам, но и душам европейских христиан: угроза исламского прозелитизма считалась не менее, если не более опасной, чем угроза мусульманского завоевания. В новое время это уже не казалось угрожающим. Если не считать горстки авантюристов и беглецов, искавших счастья в османских землях и из карьерных соображений принимавших ислам (христиане называли их вероотступниками, а мусульмане мухтади, то есть обретшими истинный путь), число обратившихся в мусульманство христиан было ничтожным. Ислам из опасного противника, которому следовало всеми способами противостоять, превратился для европейских интеллектуалов в объект научного исследования, нечто представляющее сугубо академический интерес. Если европейские авторы XVI–XVII веков и проявляли религиозный интерес, то скорее не к исламу, а к восточным христианам. В эпоху борьбы между протестантством и католичеством в обоих лагерях находились люди, считавшие, что неприсоединившиеся — по отношению к Реформации — восточные христиане могли бы оказаться ценными союзниками.

Приблизительно в это же время в европейском восприятии ислама произошла еще одна перемена, проявлением которой стало участившееся употребление прилагательного «варварский», никоим образом не характерного для Средневековья. То было чисто возрожденческое понятие, часто встречавшееся в литературе того времени, где война против турок преподносилась уже не как борьба истинно верующих и неверных, но скорее как продолжение древней борьбы между Элладой и Персией, между наследниками греческой цивилизации и отдаленными преемниками великих персидских царей. Отзвуки классической истории и литературы часты в произведениях эпохи Возрождения при упоминании о турках и персах, между которыми намеренно не проводится четкой грани. Понятие варварского идет непосредственно из греческих классиков и влечет за собой идеи о варварской роскоши и восточном деспотизме, противопоставляемых античной строгости и европейской свободе.

Исламское восприятие Европы в свою очередь изменилось, хотя эти перемены произошли много позже и вначале затронули лишь узкий круг гражданских и военных должностных лиц. В мусульманском восприятии христианства как религии особых изменений не произошло, христианство в глазах мусульман оставалось упраздненным откровением, зато кое-что изменилось в отношении к Европе и особенно к западным народам. Как турки заместили арабов в качестве предводителей ислама, так «франки» заместили византийцев в качестве главного христианского противника мусульман. Как и в Средние века, мусульмане охотно приобретали, покупали, копировали и применяли военную технику христианского мира, заимствуя у византийцев греческий огонь, а из «франкской» Европы артиллерию. Во все времена как при наступлении, так и при отступлении турецкие мусульмане с готовностью воспринимали или, во всяком случае, принимали во внимание элементы европейской технологии, но не европейской цивилизации. Цивилизация в представлении мусульман задавалась и определялась религией и откровением, на котором та основывалась, а менять религию и откровение у них охоты не было.

Соответственно заимствования ограничивались тем, что можно было тут же с пользой применить, — вооружением, судостроением, практической медициной, а также некоторыми приборами, из которых самыми важными были стенные и карманные часы, очки и телескопы, по возможности лишенные культурных ассоциаций и низведенные до состояния мертвых артефактов без корней. Никто не стремился изучать европейские языки, не интересовался европейским искусством и литературой, что могло пригодиться хотя бы как источник политических разведданных. Составленная в Османской империи шеститомная история, охватывающая период с 1590 по 1660 год, подробно описывает османско-габс-бургские войны, но Тридцатилетней войне отводит всего пару страниц, заполненных в основном случайными и не слишком точными деталями. Что-что, а междоусобные свары в стане главных врагов неподалеку от собственных границ, кажется, могли бы заинтересовать османских читателей, но не тут-то было.

Сохранившиеся документы свидетельствуют, впрочем, что по меньшей мере некоторые государственные деятели и должностные лица были информированы лучше, очень рано распознали грозившую опасность и пытались привлечь к ней внимание. Лютфи-паша, великий визирь султана Сулеймана Великолепного, по его собственному свидетельству, предупреждал своего венценосного господина: «Из прежних султанов многие властвовали на земле, но немногие на море. В морских боях неверные сильнее нас. Мы должны их превзойти»[9]. Около 1580 года османский географ во введении к первому исламскому описанию Нового Света предупредил своего патрона, султана Мурада III, об опасностях, проистекающих от утверждения европейцев на берегах Америки, Индии и Персидского залива, о грядущих помехах мусульманской торговле и об угрозе исламским землям. Возрождая проект, обсуждавшийся еще в тридцатых годах XVI века, он советовал султану прорыть канал через Суэцкий перешеек и послать флот «захватить индийские порты и изгнать оттуда неверных»[10].

В 1625 году другой османский автор в комментарии на тот же труд ощущал опасность куда более остро[11]. Европейские суда плавали по всему свету и всюду доставляли товары, вытесняя мусульманскую торговлю и наживая крупные суммы денег. От этого в землях ислама начинало недоставать золота и серебра. Единственным выходом представлялось контролировать побережье Йемена и проходящие там торговые пути.

Нельзя сказать, чтобы к этим советам совсем не прислушивались. После завоевания в 1527 году Египта и несколькими годами позже Ирака османы снарядили морские экспедиции в Красное море, Персидский залив и Индийский океан для противостояния португальцам, и даже отправили эскадру на Суматру, дабы помочь местным мусульманам в борьбе с их новыми врагами-христианами, но эти меры ничего не дали. Турецкие суда, рассчитанные на Средиземноморье, не могли сравниться с португальскими и голландскими, бросавшими вызов Атлантике. Более прочные суда, более тяжелое вооружение и лучшая выучка европейцев сорвали попытку османов освободиться из клещей и утвердили превосходство христиан-европейцев в Индийском океане. В отсутствие мощного флота рытье канала через Суэцкий перешеек становилось бессмысленным, и идея эта была оставлена.

В 1569 году османы, более озабоченные в тот момент непосредственной персидской угрозой, чем отдаленной русской, рассматривали план прорыть канал между Доном и Волгой и тем распространить действие своего флота с Черного моря на Каспий, однако и от этого проекта отказались, а затем под натиском России был утерян и контроль за Черным морем.

Для мусульман христианский мир, сначала в Средиземноморье, а затем в Восточной Европе, был чем-то вроде приграничья, на которое они смотрели приблизительно как англичане на колониальную Америку или как уже обретшие независимость американцы на свои западные земли. Сначала то был еще не завоеванный Дикий Запад ислама, предлагавший на выбор одинаково соблазнительные для разных типов людей добычу, землю или мученичество. Затем, когда запад был завоеван и заселен, он стал землей надежд и благоприятных возможностей, где делались состояния и где, среди вольного духа границы, преследуемые, свободомыслящие и обездоленные, надеялись обрести дом и прибежище. Для средневековых арабов только что завоеванные Северная Африка и Испания были именно такой землей, пока со временем исламский запад, разбогатев, не сбросил власть востока и не основал независимые государства, одно из которых, Фатимидский халифат, стало ведущей силой и на самом востоке. Несколькими столетиями спустя османы, в свою очередь, стали пионерами ислама, открывая, завоевывая и колонизуя новые земли и неся мусульманскую веру и цивилизацию изнеженным и покоренным грекам и отсталым европейским варварам. Закрытие границы после того, как турки натолкнулись на непреодолимые препятствия, поставило серьезные проблемы перед обществом и государством, которые веками формировались и поддерживались постоянным завоеванием и колонизацией.