Напротив, европейцы и мусульмане знали — или считали, что знают — друг о друге много всякой всячины. Они были соседями с самого зарождения ислама в VII веке, поддерживали постоянные контакты и связи, часто как соперники, иногда как враги, чье отношение друг к другу формировалось и утверждалось столетиями общения и, со стороны европейцев, страха. Европейский образ мусульманина весьма отличался от образа индийца или китайца. Индийцы, в конце концов, никогда не вторгались в Испанию и не переваливали через Пиренеи, а китайцы никогда не брали Константинополь и не осаждали Вену. Никто из них не пытался обратить христиан в свою веру, да и природа их верований была в то время неизвестна и скорее всего недоступна европейцам. Кроме того — и это, возможно, было главным, — они не объявляли Библию устаревшей и не предлагали вместо нее нового писания. Европа и ислам были старыми знакомыми, близкими врагами, чьему нескончаемому спору общие корни и общие цели придавали особую ожесточенность.
И в самом деле, весь сложный процесс европейской экспансии и имперской политики на протяжении последних пяти столетий коренится в столкновении ислама и христианского мира. Он начался с долгой и трудной борьбы завоеванных народов запада и востока Европы за возвращение своих родных земель в лоно христианства и изгнание завоевавших и подчинивших их мусульман. Вряд ли можно было ожидать, что торжествующие испанцы или португальцы остановятся на берегах Гибралтарского пролива или что русские дадут татарам спокойно отойти и перегруппироваться на своих базах в среднем и нижнем течении Волги, тем более что в то же самое время мусульмане предприняли новое, смертельно опасное наступление на христианский мир: продвижение турок с Босфора за Дунай угрожало самому сердцу Европы. Триумфаторы-освободители, вернув собственные земли, стремились загнать своих бывших владык туда, откуда они пришли. Тот же порыв, тот же импульс, что позволил испанцам и португальцам вытеснить мавров с Иберийского полуострова, увлек их через проливы в Африку, вокруг Африки и в невообразимые земли, лежащие далеко за Африкой. Тот же порыв, тот же импульс увлек победоносных русских от стен освобожденной Москвы к Каспийскому и Черному морям и на просторы Азии. Два взаимосвязанных процесса, реконкиста и следующее за ней собирание империи, происходили почти одновременно в противоположных концах Европы. В 1480 году русские окончательно сбросили татарское иго и изготовились к наступлению на собственно татарские земли; в 1492 году испанцы уничтожили последнее мусульманское государство в Испании и рьяно включились в процесс открытия новых земель, уже начатый португальцами. Прочие европейские народы, никогда не испытывавшие гнета мавров или татар, если не считать сухопутных и морских набегов для захвата рабов, тоже не остались в стороне от мощного движения, ведшего христианскую Европу от реконкисты к имперской политике.
Для многих Великие географические открытия были сами по себе частью религиозной войны, продолжением крестовых походов и реконкисты против того же мусульманского врага. Когда португальцы появились в Южных морях, их главными противниками стали мусульманские правители, безуспешно пытавшиеся их остановить. Даже на далеких Цейлоне и Филиппинах португальцы продолжали считать и называть своих врагов-мусульман «маврами».
Долгое время успешные христианские контратаки ограничивались периферией, евразийскими степями и отдаленными уголками Южной и Юго-Восточной Азии, тогда как в центре, в сердце мусульманских земель по берегам Средиземного моря, христиане были остановлены, а кое-где отброшены назад. Османское завоевание Сирии и Египта в 1517 году, за которым последовало расширение османского сюзеренитета в Северной Африке вплоть до марокканской границы, заметно укрепило позиции мусульман в Средиземноморье, так что даже нашумевшая победа христианского флота при Лепанто в 1571 году не внесла серьезных изменений в баланс сил. На западе наступление испанцев и португальцев на североафриканское побережье от Туниса до Марокко было отбито османскими и марокканскими войсками. На востоке попытки португальцев проникнуть со своих новых баз в Индии в Красное море и Персидский залив были пресечены турками и персами. На центральном театре христианско-мусульманских военных действий, на Европейском континенте, османская угроза Вене и Центральной Европе казалась как никогда реальной.
12 сентября 1683 года, после двухмесячной осады, стоявшие лагерем под Веной турецкие войска начали отходить. То была их вторая попытка взять город и вторая неудача, но со времени первой осады утекло много воды. В 1529 году, когда войска османского султана Сулеймана Великолепного впервые подошли к стенам Вены, они находились на гребне волны завоеваний. Штурм не удался, но неудача не была ни окончательной, ни сокрушительной. Они отступили в порядке, и поражение их было относительным, а за осадой последовали полтора века патовой ситуации, когда две империи, Габсбургов и Османов, бились за контроль над Венгрией и, соответственно, над Центральной Европой.
Вторая осада и второе отступление смотрелись совсем по-другому. На этот раз неудача была явной и недвусмысленной. За отступлением от Вены последовали поражения в битвах и потери городов и провинций. Победы австрийцев и их союзников были подтверждены и закреплены Карловицким мирным договором, подписанным 26 января 1699 года.
Этот договор ознаменовал поворотный пункт не только в отношениях между Османской империей и империей Габсбургов, но и между Европой и исламом. Много веков Османский султанат был ведущей силой мусульманского мира, его представителем в тысячелетнем споре с западными соседями-христианами, теперь же мощь ислама по отношению к Европе во многом пошла на убыль. Наступление из Восточной Европы в степи, из Западной Европы за моря и океаны грозило взять исконные исламские территории в клещи. Собственно, клещи на флангах были уже готовы и ждали только момента, чтобы сомкнуться, а теперь и военные действия в центре показали, что османское войско, некогда сильнейшее и лучшее в мире, начало уступать своим европейским противникам в вооружении, военном искусстве и даже дисциплине и выучке.
Мусульманский мир начал заодно уступать Европе и экономически, особенно в мобилизации и развертывании хозяйственной мощи. Подъем меркантилизма на Западе помог европейским государствам и компаниям достичь невиданного в исламских землях уровня коммерческой организации и концентрации капитала. Экстерриториальные привилегии, в порядке снисхождения предоставлявшиеся мусульманскими владыками европейцам, облегчили последним эксплуатацию открытых рынков исламского мира и со временем обеспечили преобладание на них.
До поры до времени эти перемены были скрыты от глаз как христиан, так и мусульман все еще внушительным фасадом военной мощи Османской империи. После отступления от Вены и последовавших за этим военных и политических поражений новое соотношение сил стало ясно обеим сторонам.
Турецкая проблема по-прежнему стояла перед Европой, поскольку Турция оставалась важным фактором в европейском балансе сил, но теперь это была проблема турецкой слабости, а не турецкой силы. А ислам, который христианские церкви давно перестали считать серьезным идеологическим противником, перестал быть и серьезной военной угрозой.
Перемены ясно проявились и в условиях завершившего войну договора, и в том, каким образом велись предварительные переговоры. Для турок началась дипломатия совершенно нового типа. На ранних этапах османского продвижения в глубь Европы договоров в полном смысле слова не существовало, да и переговоров было очень мало. Состояние войны между наступающей исламской державой и ее неверными врагами, понимавшееся как постоянный религиозный долг, иногда прерывали перемирия, продиктованные в Стамбуле победоносными турками разбитому неприятелю. Только в Шитватёрёкском договоре, подписанном в ноябре 1606 года, султан впервые титуловал монарха из династии Габсбургов, дотоле презрительно именовавшегося в турецких официальных документах «королем Вены», императором, и держался с ним более или менее на равных.