Милая Таня...
Он прикрыл глаза и будто снова ощутил на груди ласкающий холодок ее рук, увидел добрый внимательный взгляд, услышал мягкий пришептывающий голос. Резкий телефонный звонок вернул его к действительности. Он взял трубку.
– Кисловодск? Зорин? Сейчас с вами будет говорить институт ядерной физики.
Несколько мгновений тревожных шорохов. И густой самоуверенный мужской голос:
– Андрей Николаевич? С вами говорит профессор Саакян, научный руководитель вашего сына. Вы слышите меня? Так вот, я хотел бы связаться с Дмитрием Андреевичем.
– Это не так просто. Он работает за городом, довольно далеко отсюда. Телефона там нет.
– В таком случае, передайте сыну, что его работа по слабым взаимодействиям заняла первое место на институтском конкурсе научных работ.
– Благодарю вас.
– И потом... Сами понимаете, конец года, время отчетов. Надо, чтобы он приехал сюда, доложил о результатах своих исследований в Кисловодске. Иначе тему могут автоматически закрыть.
– Хорошо, я передам ему. Когда он должен приехать?
– Чем скорее, тем лучше.
– Один или с Колесниковым?
– С каким Колесниковым? Ах да... Так Колесников давно уволен из института.
– Уволен?! Почему?
– Видите ли... Он оказался всего лишь авантюристом От науки, и в таком солидном институте, как наш...
– Понятно. Вы уведомили его об этом?
– Приказ вывешен для всеобщего обозрения.
– Где вывешен, у вас в институте?
– Разумеется.
– Но ведь Колесников в командировке, совсем в другом городе.
– Никто никуда Колесникова не командировал. Я командировал и выслал соответствующий документ лишь Дмитрию Андреевичу.
– Как никто не командировал? Это какая-то ошибка, недоразумение.
– Никакой ошибки. Колесников давно уволен. Никакого приказа о его командировке не было. И никаких претензий, насколько мне известно, от него в институт не поступало. О чем же говорить? Если человек больше трех месяцев не получает зарплаты и не удосужился поинтересоваться, чем это вызвано, то сами понимаете... Я поражаюсь только, как этот тип, не имея даже командировочного удостоверения, столько времени живет в другом городе и до сих пор выдает себя за работника института. Я бы на вашем месте...
– Я все понял, – перебил Зорин, – Вы далеко пойдете.
– Что вы сказали?
– Я сказал: вы далеко пойдете, профессор! – он бросил трубку и, положив под язык таблетку валидола, долго сидел, не двигаясь, рассеянно провожая взглядом падающие за окном снежинки. Потом достал сберкнижку, взглянул на оставшуюся там сумму и, быстро переодевшись, пошел к выходу.
5
Возвратившись из сберкассы, он с минуту походил по кабинету, затем сел к столу, набрал номер телефона:
– Татьяна Аркадьевна? Таня, если вы не очень заняты, зайдите, пожалуйста, ко мне.
Она вошла, как всегда, с хорошей теплой улыбкой, привычным движением откинула волосы, с изящной, одной ей свойственной грацией опускаясь в кресло:
– Я слушаю вас, Андрей Николаевич. Вам плохо? Вы выглядите отнюдь не лучшим образом.
– Нет, ничего. Как там дела у ребят, Таня? Дмитрий уже неделю не ночует дома.
– Все то же, Андрей Николаевич. Мала плотность по тока. Второй месяц бьются и – ни с места! А ведь все сделали так, как я узнала из диска. Или я не поняла чего-то... Но вы определенно чем-то расстроены?
– Да. Звонил сейчас этот... профессор Саакян и сказал, что Максима Владимировича уволили из института,
– Я ждала этого. А Диму?
– А Дмитрию, наоборот, присудили первое место на конкурсе научных работ.
– Очень рада за него.
– А я усматриваю во всем этом какую-то хитрую нечестную игру. Боюсь, они просто хотят купить Дмитрия, поссорить его с Максимом.
– Что вы! Максим не обратит на это ни малейшего внимания, И потом... Что бы ни случилось, он не бросит работы.
– Я знаю. И поэтому,,, Скажите, Таня, как у вас со средствами?
Она смутилась:
– Много ли нам надо, Андрей Николаевич.
– Сколько вам надо, я знаю. Все эти транзисторы, резисторы... А Максим, оказывается, третий месяц не получает зарплаты.
– Мы обходимся пока...
– Обходитесь! Хорошо, что этот прохвост позвонил мне сейчас. У меня вот тут... скопилось немного денег.
– Нет, нет, Андрей Николаевич! Мы, честное слово...
– Таня, я даю их вам в долг, как ваш друг, как соратник. Вы знаете: ваше дело – мое дело. И потом, дороже вас...
– Милый Андрей Николаевич! Если бы вы знали, как вы мне тоже дороги! – она порывисто встала, обхватила его за плечи и, прижав к себе его большую красивую голову, поцеловала в висок.
6
– Как же ты решишь поступить? – спросил Зорин сына, коротко передав суть телефонного разговора с Саакяном.
– Право, не знаю... Это, конечно, хамство, что они уволили Максима, Я так прямо им и скажу.
– Но ты знал, что Саакян выслал командировочное удостоверение только тебе?
– Откуда же? Я был уверен, что командировка оформлена и Максиму.
– А то, что он уже три месяца не получает зарплату, тоже не знал?
– Понятия не имел...
– Хорош товарищ!
– Но Максим ни разу даже не заговорил об этом. Кто бы мог подумать...
– Ты должен был подумать! И трижды проверить все. Откуда Максиму знать все тонкости ваших крючкотворов. Особенно этого Саакяна! А теперь вот... Неужели ты бросишь Максима и поедешь к нему?
– Максима бросать я не собираюсь. Но поехать отчитаться придется. Иначе действительно закроют тему. Тогда я вообще не смогу работать здесь. Аннулируют и мою командировку.
– А если тему закроют и после твоего отчета?
– Придется заниматься тем, что прикажут, Ты же понимаешь...
– Нет, я не совсем понимаю, сын. А если бы Максиму предложили остаться в институте и заниматься тем, что прикажут, он тоже бы согласился?
– Максим? Нет, он умрет – не бросит своей машины.
– Так почему ты так легко можешь согласиться делать то, что тебе прикажут?
– Почему-почему... Что ты сегодня, как Мефистофель? Я же не на необитаемом острове живу. Я сотрудник института, работающего по строго очерченной тематике. И потом, у каждого своя программа жизни.
– Что же у тебя за программа, если не секрет?
– Будто ты не знаешь. Я должен стать доктором, потом, может быть, членкором, должен сделать существенный вклад в науку о строении ядра. Работа над генератором для меня лишь эпизод. А работа в институте – все!
– Вон ты как к этому относишься!
– Не придирайся к словам, папа. Над установкой я работаю, как проклятый. Значение ее мне понятно больше, чем многим другим. Но ведь с завершением этой работы жизнь не кончится. Я изложил тебе свою глобальную программу.
– Та-ак... А у Максима такой программы нет?
– Нет. Понимаешь, папка, – нет! Мне кажется, вот сделает он этот прибор, и ему просто нечем будет заняться в жизни.
– Ну, это как сказать! Что же касается программы... Ты знаешь, сын, в жизни бывает так, что одним человеком движет программа; другим – страсть. Программу можно выполнить или не выполнить. Страсть можно удовлетворить, добиться ее реализации или... умереть.
– Ты, кажется, готов видеть в Колесникове эдакого «камикадзе» от науки. А между тем... Да если бы у меня была жена, как у него, я б и не на такую страсть был способен. Эх, да что говорить!
– А может быть, как раз наоборот?
– Не понимаю...
– Может, такая женщина, как Татьяна Аркадьевна, и способна полюбить лишь человека, одержимого подобной страстью?
– Возможно, и так. Но для меня это не имеет никакого значения. Я не могу вернуться в то время, когда она делала свой первый выбор. А другой Татьяны Аркадьевны нет. И хватит об этом! Вернемся к твоему телефонному разговору. Скажи прямо, что ты посоветуешь?
– Мне не хотелось бы ничего советовать. Но могу
рассказать тебе одну историю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году в Москве произошли крупные студенческие волнения, связанные с отказом церковников похоронить Льва Николаевича Толстого по православному обряду. Против студентов были брошены жандармы и казаки. Их пытались силой загнать во двор университета. В защиту студентов выступил ректор Мануйлов. По его настоянию студентов оставили в покое. Но через день приказом министра народного просвещения Мануйлов был уволен. А еще через день в знак солидарности со своим ректором двести семь профессоров и доцентов университета подали в отставку! И среди них – основатель науки о биосфере Земли академик Вернадский. Я понимаю, все это слишком далеко от нашей сегодняшней ситуации, и все же...