Он осторожно, боясь потревожить спящую Таню, поднялся с кровати, подошел к открытому окну. Этот атомный кошмар преследовал его из ночи в ночь, и, казалось, с ним и были связаны страшные головные боли, от которых мутилось сознание. Он вытер пот и, отодвинув штору, подставил лицо и грудь потоку свежего ночного воздуха.
Но головокружение не проходило. В висках стучало. К горлу волнами подкатывала тошнота. Издали, со стороны Минутки, послышался шум приближающегося поезда. В черном, усеянном звездами небе показалась движущаяся светящаяся точка: спутник, наш или американский, быстро скользил над Землей, ощупывая сверхчувствительными объективами спящие города и села. Максим прислонился лбом к оконному стеклу, облизал пересохшие губы. Опустошающая слабость тянула к земле, подкашивала ноги. В памяти всплыл последний разговор с Этаной.
Нет, не все сказала она на прощанье. Видимо, не только его детям, но и ему самому не жить на Земле... А генератор так и не снижает интенсивности распада больше чем на сорок процентов. Неужели все впустую?.. И снова перед глазами пронеслись обрывки ночного кошмара: море огня и пепла... толпы бегущих в панике людей... скрюченные, неподвижные тела Тани и Вовки...
И все это лишь цепкая реакция небольшого куска урана. Цепная реакция... Цепная реакция... – точно удары метронома бились в его мозгу. Реакция, вызванная людьми. Реакция, которая начинается при определенной интенсивности естественного радиоактивного распада и критической массе, угаданной человеком. При определенной интенсивности естественного радиоактивного распада.., Стоп!
Максим чуть не вскрикнул от внезапно озарившей его догадки: при определенной интенсивности... а если интенсивность уменьшится? Тогда не начнется цепная реакция? Да, по-видимому. По крайней мере в той критической массе, какая входит сейчас в атомные заряды. Но это значит... Это значит – они давно уже ломятся в открытую дверь! Им совсем ни к чему добиваться полного прекращения радиоактивного распада. Тех сорока процентов уменьшения интенсивности, какую дает генератор, вполне хватит, чтобы вывести из строя любое атомное оружие. Так неужели – конец? Неужели так просто? Нет, надо еще раз проверить все расчеты.
Он осторожно, на цыпочках прошел на кухню и, плотно прикрыв дверь, включил свет.
Однако долго считать не пришлось. Скоро стало ясно, что для предотвращения цепной реакции вполне достаточно и меньшего сокращения интенсивности, а значит, и меньшей плотности потока нейтрино, меньших затрат энергии.
Максим бросил карандаш:
– Таня!
– Я здесь.
Он поднял глаза, обернулся на голос. Таня стояла у него за спиной, видно, только что с постели, в ночкой сорочке, едва набросив на плечи халатик. В глазах ее блестели слезы:
– Я здесь, Максим. Я давно уже стою здесь, рядом с тобой. А ты и не замечаешь.
– Прости, Таня, но смотри, что получается...
– Вижу, милый. Вижу, что ты снова всю ночь сидишь и работаешь. Ну разве можно так истязать себя! Ведь я чувствую, знаю, ты очень болен. Тебе нужен отдых, немедленный, абсолютный. А ты... – она прижалась лицом к его щеке, обхватила руками за голову. – Иди ляг, ляг и усни.
– Нет, Таня, сейчас я не усну, не смогу уснуть. А отдых... Отдых мы действительно заслужили. И какой отдых! Ведь мы победили, Танюша! Давно победили! Но я только сейчас понял свою ошибку. И как никто из нас сразу не сообразил, что мы должны подавить не любой распад, а лишь цепную реакцию! А для этого... – он начал торопливо излагать суть расчетов.
– Все ясно, милый. Какие же мы были чудаки! Значит, все? Конец?
– Все, Танюша! – он вскочил со стула, обнял ее за талию, хотел закружить по кухне. Но вдруг побледнел, пошатнулся, снова опустился на стул:
– Прости, родная, мне действительно лучше лечь. Устал я очень...
2
Это было впервые, что она влетела в кабинет главного врача без стука, прямо с улицы, даже не сняв пальто.
– Андрей Николаевич, дорогой мой, поздравьте меня! И всех нас! Все кончено! Больше нам не страшны никакие бомбы, никакая война!
– Генератор работает?
– Он давно работает. Но только сегодня ночью Максим понял, что излучаемого потока достаточно, чтобы предотвратить цепную реакцию.
– Значит, победа?
– Победа!
– Поздравляю, Танюша! – он взял ее за руки.
– Да поцелуйте же меня, мой добрый милый рыцарь! И не успел он опомниться, как гибкие руки Тани обвились вокруг его шеи и губы обжег ее быстрый поцелуй.
– А вечером, пожалуйста, к нам. Надо отметить такое событие. Максим очень просил.
– Спасибо, Танюша. Но еще до вечера я хотел бы поговорить с вами вот о чем... Да вы разденьтесь, разденьтесь! – он помог ей снять пальто. – Так вот, у вас сейчас, наверное, от радости душа нараспашку. А именно теперь надо быть предельно осторожными. И прежде всего: о том, что вы мне рассказали, – никому ни слова! Даже самым близким друзьям. Особенно никто не должен знать порога достигнутой вами интенсивности потока.
– Ясно, Андрей Николаевич. Но ведь мы можем менять интенсивность потока в широких пределах.
– Это очень хорошо, Таня, и все-таки... Теперь самое главное – что вы собираетесь делать дальше?
– Мы еще не думали об этом.
– А надо подумать. Сообщать что-либо в институт Дмитрия я бы не советовал. Недавно получил от него письмо. Тему нейтринной стабилизации ядер там у них прикрыли окончательно. Но это не помешало Саакяну многое из того, что он узнал от Дмитрия, опубликовать в закрытой печати. Более того, результаты этих «трудов» уже выдвинуты на соискание Государственной премии, а сам Саакян занял пост директора института. Но это пустяки. Самое страшное: как бы эти «закрытые работы» не попали туда, на запад. Ведь основываясь на них, можно, навернбе, воспроизвести вашу установку. Я не знаю, о чем конкретно написал Саакян. Но он мог выведать у Дмитрия все. Таня с улыбкой покачала головой:
– Ему просто нечего было выведывать у Дмитрия Андреевича.
– То есть?
– Может быть, это и не совсем этично со стороны Максима, но он сдержал слово, данное Зтане, и не раскрыл даже Дмитрию один секрет: устройство главного блока преобразования нейтрино. Он смонтировал его тайно от всех и включил в схему под видом одного из добавочных сопротивлений. Нашу установку не сможет воспроизвести никто. А устройство блока умрет вместе со мной и Максимом. Такова воля Этаны. И мы вполне согласны с ней и выполним ее волю: дальнейшая разработка блока преобразования может заложить основу такого оружия, которое способно уничтожить не только всю Землю, но и всю Солнечную систему.
– А если кто-то все-таки доберется до этого блока, разберет его?
Она снова с улыбкой покачала головой:
– Вы думаете, Максим зря провел время на корабле Этаны? Он снабдил блок механизмом мгновенного само уничтожения при малейшей попытке проникнуть в его тайну.
– Да, но...
– Я знаю, о чем вы подумали. Так вот, мы с Максимом можем лишить себя жизни практически мгновенно, при любых обстоятельствах, без применения какого бы то ни было оружия.
– Не говорите об этом, Таня!
– Из песни слова не выкинешь. Мы предусмотрели все. Нельзя избавить человечество от одного оружия и вложить ему в руки другое, еще более грозное. Мы не хотим повторить ошибку физиков Лос-Аламоса. Потому и не решили еще, как поступить дальше. К тому же... – голос Тани дрогнул. – Я не говорила вам до сих пор... Максим очень, очень болен.
– Что с ним?
– Не знаю... Общее недомогание, почти полное отсутствие иммунных реакций, непрерывные воспалительные процессы... Видимо, длительное пребывание в безмикробной атмосфере звездолета подавило защитные силы организма...
– И вы не в силах ему помочь?
– Я могла бы... Но у меня кончился радиоактивный препарат, а единственная ампула с нептунием осталась в институте Дмитрия Андреевича.
– Как осталась в институте? Почему?
– Перед отъездом в Вормалей Саакян уговорил Максима и Дмитрия Андреевича спрятать ампулу к нему в сейф, а потом, когда мы уже по приезде сюда позвонили ему, заявил, что не имеет права возвращать ее в частные руки. И вот... Главное – что теперь будет с Вовой! – Таня глотнула слезы и поспешно отвернулась к окну.