– Ну, это я так не оставлю! – Зорин схватил трубку, полистал записную книжку:
– Примите заказ. Срочный. Да, да, самый срочный! Институт ответил через несколько минут. Зорир. кивнул
Тане, она приблизила ухо к трубке. Он нервно кашлянул:
– Зорина Дмитрия Андреевича, пожалуйста. Дмитрий? Это я. Слушай, как получилось, что ампула Татьяны Аркадьевны оказалась в руках Саакяна? Почему он до сих пор не возвратил ее? Ты же знаешь, что для сына Татьяны Аркадьевны...
– Знаю. Я говорил ему. Он ссылается на какое-то законодательство и теперь, как директор института...
– Как бы мне соединиться с ним?
– Сейчас позвоню на коммутатор. Не вешай трубку. С минуту до них доносились лишь глухие шорохи. Наконец раздался знакомый самоуверенный баритон.
– Директор института слушает.
– Товарищ Саакян? Рубен Саакович, это Зорин из Кисловодска. Я звоню по очень важному делу. У вас случайно осталась ампула с радиоактивным препаратом врача Тропининой. Он был передан ей в свое время для поддержания здоровья ее сына и сейчас...
– Вы имеете в виду ампулу с нептунием? – перебил Саакян.
– Да, этот препарат срочно необходим здесь.
– Согласно имеющимся у меня инструкциям, радиоактивные элементы не могут находиться в руках частных лиц. Я не имею права передать вам или кому-либо другому ампулу с нептунием.
– Но это лечебный препарат.
– Вы можете представить утвержденную Минздравом методику лечения нептунием?
– Рубен Саакович, прошу вас, не будем формалиста ми. Я уже сказал: нептуний был передан Тропининой специально для лечения ее сына от редкой, единственной в своем роде болезни. Никакой официальной инструкции у нас нет. Но поскольку жизнь ребенка в опасности...
– Ничем не могу вам помочь. Нептуний не лечебный препарат. Институт не может передать его в частные руки.
– Да поймите, речь идет о жизни ребенка!
– Используйте для лечения другие лекарства.
– Никаких других лекарств против этой болезни нет. Оставшаяся у вас ампула – единственное средство...
– Простите, больше мне нечего вам сказать, – перебил Саакян и повесил трубку.
Зорин устало откинулся в кресле, больно закусил губу. Пальцы его, все еще лежавшие на телефоне, заметно вздрагивали.
Таня положила ладошку ему на руку:
– Не надо, Андрей Николаевич, не принимайте все близко к сердцу. Я чувствовала, что так будет. Этот Саакян – страшный человек. Мне уже доводилось с ним сталкиваться. С нептунием придется пока проститься. Вот разве когда построим генератор... Тогда, может быть...
– Ну нет, найдется управа и на такого троглодита! И мой совет: забирайте свою установку и, не теряя времени, на этой же неделе... Нет, завтра, прямо завтра летите в Москву, к президенту Академии наук.
– К президенту Академии наук?!
– Да-да! Только к самому президенту. И расскажите ему все. Включая ваши идеи, ваш контакт с представителями внеземной цивилизации, ваши успехи и неудачи в работе с установкой. И эту беспрецедентную историю с нептунием, конечно. Он поймет вас. Другие могут не понять.
– Спасибо, Андрей Николаевич. Вы правы. Это, наверное, единственно приемлемый вариант. Сегодня вечером мы все окончательно обдумаем и...
– Не вечером, а сейчас. Сию минуту! Слышите? Прямо сейчас ступайте посоветуйтесь с Максимом и готовьтесь я отъезду. Вову оставьте у меня, мы с ним старые друзья. О билетах я позабочусь. И, разумеется, никому ни слова об отъезде.
– Я понимаю, но...
– Никаких «но»! Теперь дорог каждый час. Идите, Таня! И ни о чем не беспокойтесь, ваш отпуск я оформлю. Максим, наверное, уже в лаборатории?
– Нет, ему нездоровится, он дома.
– Да, вы же сказали... Какое несчастье! Может, я смогу чем-нибудь помочь?
– Спасибо, я справлюсь сама. Сегодня это всего лишь обычная реакция после сильного переутомления. Пусть полежит до вечера. А завтра, я думаю, мы сможем все-таки выехать.
– Нет, Таня, тогда не стоит спешить. Здоровье Максима – прежде всего. Не будем беспокоить его дня два-три. Только вот ваша лаборатория... Там. значит, никого?
– Я запираю ее на два замка.
– На два замка! Таня, Таня, ничему-то вы не научились! Едем скорее!
– А что, вы думаете...
– До сих пор вам просто везло, что туда не наведался кто-нибудь из наших знакомых по Вормалею.
– Прежде мы ни на час не оставляли лабораторию без присмотра. Только в самые последние дни, когда Максиму стало совсем плохо. И потом, я же сказала, блок преобразования нейтрино...
– Ну да, блок будет уничтожен. А с ним, возможно, и вся установка, все ваши записи, расчеты. Но сейчас это самое страшное – с чем вы явитесь к президенту? Едем, Таня!
3
То, что называлось «лабораторией», было всего лишь чердачным помещением небольшого частного дома, словно вросшего в склон горы на самой окраине города. С трех сторон к дому подступал сад, так что окна чердака еле просматривались сквозь густые заросли деревьев, а с четвертой прямо над ним нависла гладкая, точно отполированная стена обрыва, кое-где прикрытая небольшими гнездами сухой колючки.
Вход на чердак оказался отдельным: туда вела крутая узкая лестница, заключенная в дощатый кожух. К тому же хозяева дома, сдавшие Максиму это полуразрушенное, непригодное для жилья помещение, на зиму уезжали из Кисловодска, поэтому вся усадьба фактически пустовала. То и другое было очень удобно для работы, особенно при проведении небезопасных экспериментов с радиоактивными материалами. Но в этом заключался и большой минус: в отсутствии Максима и Тани в лабораторию мог беспрепятственно проникнуть любой посторонний.
Вот почему так волновался Зорин, быстро поднимаясь по темной лестнице. И предчувствие не обмануло его: дверь в лабораторию была приоткрыта, там слышались чьи-то легкие крадущиеся шаги.
Зорин в два прыжка преодолел последние ступени, но не успел пересечь небольшую площадку, скупо освещенную крохотным пыльным оконцем, затянутым паутиной, как дверь резко распахнулась, и выскочивший из нее молодой высокий парень в капроновой куртке бросился было мимо него прямо к лестнице, но, видимо, заметив внизу слабо различимую в полутьме фигуру другого человека, круто развернулся и, выбив сильным ударом ноги несколько досок из ветхой стены, ограждающей лестницу, ринулся вниз, в густые заросли кустарника.
Зорин проводил его взглядом, вытер пот с лица:
– Все, Таня. Поднимайтесь!
Она осторожно заглянула в раскрытую дверь. Зорин первым шагнул в помещение лаборатории, раздвинул шторы:
– Ну, как, все в порядке?
Она медленно обвела взглядом комнату:
– Да, как будто ...Только вон, смотрите! – указала она на небольшую пластмассовую канистру, торчащую из нижнего ящика стола. В нос ударил резкий запах бензина.
– Все ясно. Еще минута – и нас встретила бы сплошная стена огня. Вовремя мы его спугнули, – сказал Зорин, извлекая канистру и старательно завинчивая полураскрытую горловину, сквозь которую натекла уже небольшая маслянистая лужица.
– Какой ужас! – зябко передернула плечами Таня. – Не поторопи вы меня прийти сюда... Ой, Андрей Николаевич!
– Что еще?
– Лабораторный журнал! Я точно помню: он лежал вот здесь, на столе. А теперь... Теперь его нет нигде.
– Значит, журнал похищен?
– Видимо, так, – она торопливо перебирала лежащие на столе бумаги. – Да, журнал исчез.
– И теперь эти записи не восстановить?
– Да, конечно. Но это не столь важно. Хуже, что они попали в чужие руки.
– Надо сегодня же заявить об этом куда следует. А теперь за дело. Установка, я вижу, небольшая. Вполне уместится в моем дорожном чемодане. Я уложу ее пока вот в эту пустую коробку. А вы осмотрите ящики столов, книжные полки, соберите все записи, схемы, эскизы. Все-все! До единой бумажки. Что не нужно, сразу сожжем. Главное, чтобы ничего не попало в руки тех, кто будет после нао здесь шарить. Кстати, дома перед отъездом нужно сделать то же самое.