Рамозе, старшим сыном Изис-Неферт, двигали другие мысли. Знают ли эти ликующие люди о том, кто он такой? Должны же они понимать, что он ближе всех стоит к трону, что священная двойная корона по праву предназначена ему! По его мнению, на него обращали слишком мало внимания, он лишь изредка слышал свое имя в криках толпы. Он вспомнил, что внушал ему перед этой поездкой Незамун, жрец-чтец и правитель двора его матери:

— Ты должен привлечь жрецов Амона в Фивах на свою сторону! Я тоже попытаюсь сделать все, чтобы продвинуть тебя на принадлежащее тебе по праву место наследника престола. Прежде всего я привлеку на твою сторону верховного жреца Небунефа. Фараон доверяет ему больше всех, и, если он будет на твоей стороне, мы многого достигнем. Не забывай одного: будучи царем, ты перенесешь столицу снова в Фивы. В этом ты должен будешь им дать, если они станут настаивать, даже письменное обещание. Енам не может и не будет этого делать, это они знают точно.

Рамозе запомнил каждое слово, но он ни в коей мере не знал, как ему это осуществить, как привлечь жрецов Амона на свою сторону. Он чувствовал себя неуверенно, как-то даже униженно и страстно желал ехавшему перед ним Енаму как можно быстрее сломать себе шею. Любой бы принял это за знак Амона и больше бы не стал думать о том, кого назначить наследником.

Енам же, который знал, что отец определил его в преемники, чувствовал в себе отзвук божественного, искру, метнувшуюся с двойного венца Благого Бога на его золотой урей. Юноша чувствовал, как тело его пронизывает золотой луч, отдаляющий его от людей и приближающий к богам.

Мысли его матери, Великой Царской Супруги Нефертари, были о том, что в ней снова взошло священное семя Амона. С того момента, когда она узнала о своей беременности, храм Хнума в Мемфисе получал ежедневно в жертву двух белых коз и каждые десять дней по три золотых деба. Она хотела побудить божественного создателя людей к тому, чтобы он на своем гончарном круге сформировал тело мальчика на смену умершему Амани.

Ставший Озирисом принц покоился в раскрашенном саркофаге. Его почти забыли в народе. Он умер несколько месяцев назад, время траура давно прошло, и только одна его мать ежедневно с тоской вспоминала о нем, о времени, когда он был маленьким и беспомощным и радостно улыбался ей беззубым ртом. Нефертари была разочарована тем, что в Фивах их не встретила Мерит. Фараон не нашел ничего странного в том, что высокочтимая принцесса хотела собственной персоной проследить некоторое время за строительством храма. Она будет ждать Богоподобного и Великую Царскую Супругу в Куше, если только Благой Бог не имеет других приказов для своей послушной дочери, — так передал ее слова верховный жрец Небунеф.

Фараон ухмыльнулся, когда услышал эту новость.

— Послушная? Ну да… — Он взглянул на Нефертари. — У нас, правда, другое мнение об этом.

Нефертари, которая знала своих детей лучше, чем ее вечно занятый супруг, стало не по себе. Мерит так несвойственно желание проследить за строительством храма. За этим, должно быть, кроется что-то другое. Но что? Она осторожно расспросила маленький оставшийся в Фивах двор Мерит, но услышала лишь незначительные вещи, среди которых повторялось, что принцесса здесь, в Фивах, очень интересовалась строительными работами и часто беседовала о них с мастером Пиайем. «Ага, — подумала Нефертари, — Пиай в Фивах, и она тоже…» Однако она не захотела довести эту свою мысль до конца, пока не узнает обо всем подробнее.

В ближайшие дни в большом зале для аудиенций должен был состояться прием, на котором фараон хотел объявить наследником трона принца Рахерунемефа, которого все называли Енамом.

— После этого мы сразу поедем на юг, только мы вдвоем, и я покажу тебе твой храм, даже если показать пока можно очень немногое.

— А дети? — спросила Нефертари. — Мы оставим их здесь?

— Для старших детей пребывание в Фивах намного интереснее, чем поездка к месту стройки. Да и маленьким лучше остаться со своими няньками здесь, во дворце, чем отправляться в утомительное путешествием. Изис-Неферт будет представлять нас здесь — пусть жрецы Амона торжественно со всеми почестями принимают ее. Мерит мы встретим там, на юге. Я только спрашиваю себя, как ей удастся так долго продержаться там.

У Нефертари были на этот счет мысли, но она предпочла промолчать.

18

С полной отдачей и громадной заботой Пиай работал над фигурой своей любимой почти в человеческий рост. Она должна была стоять со своей сестрой Хенут у ног царицы. Стоять? Нет, фараон придумал для этого храма нечто особенное. Каждый в Кеми, а не только занятые этой работой ремесленники, знал, что женские фигуры по традициям стоят рядом друг с другом или изображаются с чуть выступающими вперед ногами, в то время как мужчины изображаются выходящими из ниш гробниц или храмов.

Этот храм Рамзес постановил сделать чисто женским, он был посвящен Хатор и Нефертари, и здесь изображения должны были сделать по-другому. Следовало показать Нефертари и ее дочерей смело выходящими вперед, а ноги сыновей следовало лишь наметить.

— А ты сам, Богоподобный? Твои ноги тоже следует лишь наметить?

— Нет! — гневно проревел Рамзес. — Поберегись и дальше задавать такие глупые вопросы! Ко мне это, конечно, не относится.

Пиай снова забыл, что разговаривает с Благим Богом, а не с простым человеком.

Как раз в тот момент, когда он любовно шлифовал маленькие груди, он услышал крик Хотепа:

— Мастер Пиай! Мастер Пиай!

Хотеп работал над фигурой Хенут у левой ноги Нефертари, потому что Пиай хотел одновременно изваять статуи обеих принцесс. Сейчас Хотеп взволнованно показывал на север, и Пиай увидел то, чего он так жаждал в последние несколько дней. На ладье сияла золотая маска Хатор, а искусно разукрашенная палубная надстройка, в которой располагались покои принцессы, была похожа на драгоценный сундук.

«Сундук, скрывающий сокровище», — подумал Пиай и послал Хотепа к надсмотрщикам, чтобы они позаботились о достойном приеме. Он сам закончил груди скульптуры, спрыгнул со своего помоста в локоть высотой и старательно вымылся в ванной. Пристань для кораблей была сооружена южнее обоих храмов, чтобы не мешать вывозу строительных отходов.

Пиай встретил принцессу с несколькими старшими надсмотрщиками. Носилки для нее были уже приготовлены, но она сказала:

— Нет, несколько шагов к храму я могу сделать и сама.

На Пиайя она бросила лишь беглый взгляд. Никто, даже самый подозрительный, не предположил бы, что между двумя этими людьми существует связь. Как всегда, от принцессы исходило царственное сияние. Над ее лбом сверкал, угрожающе приподнявшись, урей, воротник из золота и ляписа прикрывал ее шею и плечи. Белоснежное воздушное льняное платье было вышито по краям золотом и тихо шелестело, в то время как Пиай на положенном отдалении шагал слева от принцессы.

— Насколько вы продвинулись с Большим храмом, мастер Пиай?

— Сейчас готовится пещера для самого последнего помещения. Стенные росписи в большом зале уже закончены. Мои лучшие скульпторы работают над фигурами Благого Бога в виде Озириса на пилястрах.

— А почему ты не делаешь это сам? Мой высокочтимый отец ценит твою руку выше всех.

«Ты ценишь ее не меньше, когда она бродит по определенным частям твоего тела», — подумал Пиай, а вслух ответил:

— Для этого у меня, к сожалению, нет времени. Богоподобный приказал мне выполнить фигуры на фасаде обоих храмов, а также рельеф о битве при Кадеше. Уже эти работы задержат меня здесь на несколько лет.

Мерит остановилась, выражение безразличия исчезло с ее лица. Она знала, конечно, что у Пиайя здесь много работы. А теперь она сама увидела громадные храмы, над которыми будет годами трудиться ее любимый, и то, что она до этого вытесняла из своего сознания, вдруг угрожающе предстало перед ее глазами, — призрак разлуки. И у нее не было никакого средства это предотвратить.

— Несколько лет, — повторила она растерянно, — а разве нет никого, кто мог бы сменить или заменить тебя? Благой Бог, конечно же, не захочет, чтобы ты подорвал свое драгоценное здоровье, потому что есть еще много других дел в Фивах, в Пер-Рамзесе, в Мемфисе…