С самого детства Фенела избегала даже мысли о физической боли, но теперь муки Николаса рождали живой отклик в ее душе.

Девушке казалось, что когда леди Коулби упоминает о ранах сына своим спокойным, безликим тоном, то говорит о ком-то чужом, постороннем, вот почему Фенелу однажды повергли в ужас слова My, случайно услышанные Фенелой, когда она неожиданно вошла в гостиную. Младшая сестренка просила Николаса показать ей свои раны.

— Боже, как ты можешь просить о таких вещах! — возмутилась Фенела.

Девушка тем больше сердилась и ругала сестру, чем явственней ощущала в глубине собственного сердца вину — вину оттого, что сама она, жена Николаса, была не в силах вынести зрелище его ран.

— А что такого? Мне интересно, — удивленно отвечала девочка. — Николас рассказывал мне о том, что с ним происходило, и если война затянется, я лучше стану медсестрой. Завод — это не по мне!

— Да ты же ненавидишь медицину! — укоризненно покачала головой Фенела. — У тебя ничего не получится. — Какой-то тайный, странно злобный инстинкт заставлял девушку обращаться сейчас с сестрой жестко, почти жестоко.

— Да откуда ты знаешь! — обиделась My. — Я же еще вообще в жизни ни одной профессии не успела попробовать…

— А ведь девочка права, — вмешался Николас. — Старайся, лови свой шанс и все получится, My.

— Ах, Ники, спасибо на добром слове, ты просто чудо!

И она сжала в объятиях своего новоявленного брата. Гнев Фенелы нарастал.

— My, отправляйся наверх и позови сюда детей. Попроси, чтобы Нэни проводила их вниз.

My нехотя повиновалась.

— Ага, ты просто хочешь от меня избавиться?

— Будь добра, делай, что сказано, — приказала Фенела.

Когда за My с грохотом захлопнулась дверь, девушка обратилась к Николасу.

— По-моему, потакать любому детскому вздору — это значит развращать ребенка, — заявила она. — Или ты таким способом стремишься завоевать дешевую популярность?

Фенела говорила колко, с горечью. Николас медленно поднялся на ноги.

— В чем дело, Фенела?

— Ни в чем, — отрезала та, однако сама дорого бы дала за то, чтобы понять: в чем же, собственно, дело?

Просто войдя в комнату и видя My, сидящую бок о бок с Николасом, Фенела почувствовала, что ее охватывает приступ горького одиночества.

Казалось, этим двоим так хорошо, так уютно друг с другом, что им больше никто не нужен и Фенела здесь лишняя, посторонняя, чуждая их интересам и обречена одна влачить бремя своих несчастий и рухнувших надежд.

И вот, стыдясь себя самой, стыдясь собственных вышедших из-под контроля эмоций, девушка поспешно бросилась к выходу.

— Вернись, Фенела, — окликнул Николас, однако она просто-напросто сбежала, зная, что муж не в состоянии догнать ее.

Эта короткая сценка долго не давала Фенеле покоя, вновь и вновь всплывая в памяти. Работая, девушка воссоздавала в уме жест за жестом, подробность за подробностью. Вслед за этим эпизодом следовали другие, тревожа и смущая ее.

«Ну почему я так страшно жестока, так ужасно несправедлива?» — спрашивала она себя и не находила удовлетворительного ответа.

Угроза общественного скандала, страх за семью — все эти уважительные причины больше не существовали; какое-то странное, глубинное течение чувств увлекало ее, скрываясь за внешним беспокойством о судьбе Илейн и повседневными проблемами, и сложностями жизни в Уетерби-Корт.

С одной стороны, Рекс, с другой — Николас… Вот две стороны, враждующие в ее сознании помимо ее воли, разрывающие ее на части. Порой Фенеле чудилось, что они оба действуют независимо от нее, вопреки ее желанию найти убежище и покой хоть где-нибудь.

Однажды вечером Фенела стояла одна в своей просторной спальне. К этому моменту она успела уже проработать в мастерских примерно с неделю, и теперь впервые серьезно задалась вопросом, насколько нынешняя жизнь удовлетворяет ее.

Казалось, внутри какой-то посторонний голос упрямо твердит: «Ты одинока. Чудовищно одинока. Но кто же виноват в этом?»

6

My ворвалась в комнату Фенелы.

— Тебя к телефону!

— Кто это еще? — недовольно отозвалась та, отрываясь от зеркала над туалетным столиком, где поправляла последние пряди наконец-то отлично уложенной прически. — Ты же знаешь, я и так опаздываю!

— Звонят по поручению Саймона, — пояснила My. — Сильные помехи на линии, я разобрала только, что хотят поговорить именно с тобой, и срочно!

— Господи, только еще одной его увольнительной нам и не хватало! — в сердцах воскликнула Фенела, откладывая в сторону расческу и поднимаясь с места. — Захвати мое пальто и чистый носовой платок, пожалуйста.

Фенела поспешно вышла из комнаты и сбежала вниз, в общую гостиную. Ей и так с большим трудом удавалось каждое утро заставлять себя вовремя вставать на работу, поэтому любая дополнительная задержка сильно раздражала ее.

Она торопливо схватила телефонную трубку.

— Алло?

— Алло, это леди Коулби?

— Да, это я.

Голос в трубке был мужской, и пока Фенела вслушивалась в его спокойный, безличный тон и осознавала смысл сказанного, рука ее невольно нащупывала опору — спинку стула.

«Нет, это невозможно, этого просто не может быть!» — назойливо вертелось у Фенелы в голове, а равнодушный голос все продолжал и продолжал свою тихую речь.

Положив в конце концов трубку на рычаг, Фенела с минуту сидела совершенно неподвижно, уставившись невидящими глазами в пространство прямо перед собой. Потом поднялась, огляделась по сторонам, так, будто впервые увидела окружающее и с трудом сознает, что ей теперь следует делать, с чего начать?

— My! Николас! — позвала она снизу, подойдя к лестнице. Затем взбежала по ступенькам и, задыхаясь, бросилась к дверям своей спальни.

— Что случилось? — встретила ее недоумевающая My, испуганно глядя на изменившееся лицо сестры.

— Николас! Ник! Иди сюда, скорее!

Она перешла уже на крик, крик отчаяния, заставивший Николаса мгновенно распахнуть дверь, разделяющую их спальни. Он возник на пороге в одной нижней рубашке и с гребешком в руке.

— Что случилось?

— Саймон… — Фенела всхлипнула.

— Да что, что такое с ним стряслось, наконец? Скажешь ты или нет? — взмолилась несчастная My.

— Он… ох, Господи, и выговорить-то страшно!

Фенела застонала, всхлипнула… My обвила сестру руками и нежно прижала к себе.

— Ах, Фенела, успокойся! — лепетала девочка, пока Николас доковылял до жены, по пути опираясь на попадавшуюся под руку мебель, и заботливо положил уверенную, сильную ладонь ей на плечо.

— Фенела, не переживай так сильно, — нежно сказал он.

— Мне уже лучше, просто все это слишком неожиданно обрушилось на меня, — прошептала Фенела. — Знаешь, и в голову не приходило, что с папой может что-нибудь плохое случиться.

— Да что же случилось?! — не выдержала больше My.

Фенела подняла поникшую голову и посмотрела на сестру широко раскрытыми глазами. Потом медленно, голосом, исполненным ужаса, она произнесла:

— Саймон… ослеп.

— Осле-е-еп?! Но почему?! Несчастный случай?

Вопросы посыпались со стороны Николаса, a My была не в силах вымолвить ни слова и просто смотрела на сестру, все еще не веря сказанному.

— Нет, отравление, — объяснила Фенела. — В общем, так считают врачи. Доктор сказал, что у Саймона редкое, почти неизвестное заболевание глаз. Они не совсем уверены в причине, но им кажется, что дело в кое-каких красках, которыми он пользовался. Для молодых, здоровых и сильных глаз подобное заболевание не повлекло бы за собой серьезных осложнений, однако зрение Саймона и так уже находилось в плачевном состоянии. Сейчас и я припоминаю, что он жаловался на зрение во время увольнительной, говорил, что глаза болят, но пришел в ярость, когда я посоветовала ему обратиться к окулисту. Сказал, что если ему пропишут очки, он совсем себя стариком почувствует.

— Но когда произошло несчастье? — участливо спросил Николас.