Николас судорожно сжал рукоятку трости, и Фенела увидела, как побелели от напряжения костяшки его пальцев.
— Я кое о чем еще не договорил, — сдавленно произнес он. — Я не все еще успел сказать вам.
— Что же?
— Что я вас люблю, — выговорил Ник.
Он повернулся лицом к Фенеле, а трость его со стуком упала в траву.
— Я люблю вас, Фенела, и это настоящая и единственная причина, по которой я прошу вашей руки.
— Могу я воспользоваться случаем первым поздравить вас, леди Коулби?
Фенела автоматически пробормотала слова благодарности. Какой-то боковой частью сознания, словно со стороны наблюдающей за всей процедурой, она отметила плохо подогнанные вставные зубы регистратора и заученное безразличие как тона, каким он произносил слова поздравления, так и сопровождающей их улыбки, видимо, навык многолетней регулярной службы.
На улице стоял пасмурный серый день, собирался дождь, облака сгущались, и комната тонула в тусклых сумерках, в общем, «обстановка подходящая», как неожиданно пронеслось в голове у исполненной тревоги и отчаяния Фенелы.
Девушка услышала звон монет, увидела, как Николас взялся за свою трость и поняла — церемония окончена.
Свидетели — престарелый конторский служащий в потертом костюме и неряшливая женщина, на вид уборщица, оттарабанили им свои наилучшие пожелания с той заученной бойкостью, какой отличалась и речь регистратора. Для них все это было всего лишь повседневным приработком — и вновь деньги перешли из рук в руки.
И вот Фенела с Николасом уже за порогом: оба одновременно вздохнули с облегчением.
Снаружи их ждала машина. Они усаживались в полном молчании, и Фенела не сделала ни малейшей попытки помочь Николасу, с трудом забравшемуся на водительское место: она чувствовала, что он предпочитает со всем справляться сам.
Сразу трогаться Ник не стал, сначала порылся в карманах, нашел портсигар, открыл и предложил Фенеле. Та отрицательно качнула головой:
— Спасибо, не курю.
— Ох, мне бы следовало это знать…
Они переглянулись и неожиданно разразились дружным хохотом, причем целых несколько секунд не могли перестать.
Получилось так, что звук их смеха разрушил оковы отчуждения, пробил брешь во всеобъемлющей непроницаемой скорби, которая томила сердце Фенелы в течение последних четырех дней.
— И что нас так рассмешило? Сама не знаю! — произнесла наконец Фенела.
— Регистратор, наверное? — предположил Ник.
— Зубы его вставные, — подхватила Фенела, — И свидетели эти, жутко развязные!
— Меньше всего на свете мне хотелось бы тащить тебя в эту дыру, — сказал Ник, причем вновь со всей своей обычной серьезностью.
— Ах, что ты! Ничего страшного… — отвечала Фенела, — в конце концов нам здорово повезло: никаких репортеров нет и в помине!
— Боже мой! А я и забыл о них совсем! — всполошился Ник. — Ну-ка, давай уносить отсюда ноги, пока не поздно. Вдруг один из них шныряет где-нибудь поблизости, случайные сенсации вынюхивает?!
Он рванул автомобиль с места и помчался по ветренной улице небольшого провинциального городка, пока не достиг предместья, где притормозил перед старинной дорожной гостиницей.
— Что ты задумал? — удивленно спросила Фенела.
— Я задумал выпить за здоровье моей жены, — отвечал Ник.
При неожиданно произнесенном вслух непривычном для девушки слове горячая краска прилила к ее щекам.
Она ничего не сказала в ответ, только вышла из машины и впереди Ника вошла в дверь. Их встретило причудливое помещение в старинном вкусе, с тяжелым переплетом дубовых балок и широкими, открытыми очагами. В гостиной никого не было, и Фенела присела в низкое кресло, пока Николас отправился на поиски хозяев.
Оставшись одна, она прикрыла веки, словно хотела отгородиться не только от настоящего, но и от будущего. Внутри нее все словно оцепенело, Фенела с трудом отдавала себе отчет в происходящем вокруг.
Три дня прошло с того момента, как сэр Николас предложил выйти за него замуж, и за это время ей ни разу так и не удалось хотя бы на секунду сосредоточиться и связно о чем-нибудь подумать.
События столь быстро сменяли друг друга, что даже когда она еще произносила слова отказа от брачного предложения, то уже понимала, что с неизбежностью должна будет принять его; а что, спрашивается, лучшее можно было придумать для My, для детей, для всех вообще?
Это был выход, спасительный выход из кошмарного мрака, поглотившего Фор-Гейбл, бегство от ужасных последствий, от неуклонно ухудшающейся ситуации, на которую обрекла их Илейн своей выходкой.
Илейн, кстати, была еще жива, без сознания, в безнадежном состоянии, но все еще жива. «Все равно что висеть на краю пропасти, — так думалось Фенеле, — и ждать, ждать неминуемой смерти и заведомо неотвратимого скандала, который разразится следом над их бедными головами».
Ну, а в случае выздоровления Илейн все обернулось бы еще худшим образом, ибо полиция немедленно возбудит судебный процесс по обвинению Илейн в попытке самоубийства. В любом случае перед девушкой неизбежно вставал только один путь к хотя бы частичному спасению — выйти замуж за Ника.
И пока Фенела в скорбном одиночестве брела домой после знаменательного разговора с Ником в лесу, она уже в глубине души твердо знала, каков должен быть ее ответ.
Она пообещала дать его вечером, но еще прежде, чем добраться до дома, прежде чем сказать My о неожиданном предложении и увидеть проблеск надежды и бьющее через край радостное оживление, загоревшееся при этом известии в глазенках младшей сестренки, она уже понимала, что на самом деле иного выхода ей не дано.
Тем не менее каждая клеточка ее крови кричала, вопила, билась у нее в жилах, протестуя против непосильной жертвы. Свадьба с Николасом, в то время как любящая душа всеми силами рвется к Рексу и только к Рексу, определенно означала полный крах всех жизненных целей, всего, ради чего и стоит жить…
Она мысленно отшвыривала прочь всякую мысль о Рексе. Она боялась упоминать о нем даже втайне.
Но, к стыду своему, Фенела в то же время сознавала, что Николас ей просто необходим, потому что он единственный, кто в трудную минуту протянул спасительную соломинку и буквально вернул ее к жизни. И она обязана принимать свое замужество так, как оно сложилось, даже если все-таки и есть некая доля унижения в этой спешке, в этом желании сохранить все в тайне, ибо Николас со своей стороны весьма заботился о полной секретности предпринимаемых им шагов (как стало ясно Фенеле в первый же вечер).
— Итак, сначала мы поженимся, а потом уже обо всем и поговорим, — рассудил Ник, и Фенела поняла, что именно осталось недосказанным.
Встречу они назначили неподалеку от дома. О, как же она ненавидела себя, когда под благовидным предлогом оставляла отца с Рексом за обеденным столом, надевала поверх вечернего платья теплое пальто и, выскользнув сквозь заднюю дверь, спешила к зарослям кустарника, где, она твердо знала, уже поджидал ее Николас.
Он предусмотрительно оставил машину у самого поворота на Фор-Гейбл, а все оставшееся расстояние прошел пешком по узенькой тропинке, петлявшей между кустиков рододендронов и приведшей его прямо к старому заброшенному летнему домику, выстроенному на границе участка, прилегающего к Фор-Гейбл, и обширных владений семейства Коулби.
«Еще немного — и я не вынесу больше!» — не раз думала Фенела в течение долгих, мучительно медленно тянувшихся дневных часов. И не успела она вступить в заросли кустарника, как слова эти сами собой вырвались у нее вместо приветствия.
— Совсем немножко осталось, — откликнулся Николас. — Я уже разузнал насчет специального разрешения. Нам придется устроить все как можно осторожнее, чтобы избежать малейшей огласки. Я уверен, ты сама хочешь, чтобы все прошло незаметно.
— Ах, конечно! — вздохнула Фенела, и в ту же секунду до нее дошло, что она ведет себя так, словно для них обоих их брак — уже давно решенное дело.
Как и предполагал Николас, понадобилась немалая изворотливость, чтобы уладить формальности быстро и втайне, но в конце концов им повезло… ну, и щедрые чаевые, которые Николас совал направо и налево, разумеется, возымели нужное действие.