На хату к Шэхриэру они вернулись в еще большем составе. Настолько большем, что уединение на какое-то время Шани и Шэхриэра, оказалось совершенно не замеченным. Но пир пришлось через некоторое время прекратить, так как без богатого стола и халявная хата не мила.

Решили попробовать исполнить на бис аферу Шэхриэра. А если дело вызреет, то еще есть два обиора, чтобы вернуться в гостеприимный дом.

Авдей тоже вернулся домой и, войдя, впервые услышал, как Деш разговаривал несколько более напряженно, чем обычно.

— Мы пытаемся понять первопричину их действий. Она обязательно должна быть, — убеждал Деш. — Остановить мы это сможем, только устранив причину… Вряд ли. Ограничения решить проблемы полностью не смогут.

Деш закончил разговор и увидел Авдея.

— А ничего не понял, кроме интонации. Никогда раньше не слышал, чтобы пратиарийцы разговаривали на повышенных тонах, — заметил Авдей. — Я даже думал, что такие эмоции вам не присущи.

— Для таких эмоций обычно нет повода, — ответил Деш, переводя дух.

— А сейчас есть?

— Сейчас есть. Я не могу понять, почему. Чего людям не хватает? Комфортные условия есть, питание достаточное, занятие имеется, нагрузка не превышает допустимую, свободное время есть, чем его заполнить… — он задумался, — Тоже вроде есть.

Авдей тоже задумался. С одной стороны, с людьми ему было гораздо теплее, чем в семье Деша. Он успел приобщиться к развивающемуся процессу, ощущал себя на его стороне, и ему не было выгодно, помогать Дешу разобраться. С другой стороны, он Деша тоже воспринимает хорошо, как своего, привык к нему. Они очень много общались, и Деш объяснил Авдею много вещей, о которых он иначе бы не узнал.

— Нет основы! — неожиданно для Деша сказал Авдей.

— То есть? — не понял Деш.

— Им не на что опереться. Все чужое. Нет того, ради чего все. Не во что верить!

— Кому?

— Людям.

— У них есть вера. Они попали в Большой мир, к которому стремились с рождения, — уверенно заявил Деш.

— Значит, цель достигнута, — словно опровергая тезис Деша, ответил Авдей.

— Но это только должно поддержать веру, так как получено достоверное доказательство!

— Все верно! Только что дальше? Тем более, эта вера была не у всех?

— Ты, наверное, имеешь в виду землян. У вас разве не было точно такой же веры? С разницей в деталях только!

— Это была мечта о блаженстве!

— Здесь его разве нет? Здесь тепло, на Калипре, например, не бывает холодно или жарко. Здесь сыто, удобно.

— Сейчас не очень сыто, — улыбнулся Авдей.

— Я тоже как раз собирался поесть перед уходом. Поедим вместе и продолжим тему, если ты не возражаешь? — предложил Деш.

— Поговорить всегда рад, особенно о чем-то осмысленном? — согласился Авдей.

Они прошли в столовую, окно которой светилось от косых утренних или вечерних лучей Сиклана. Авдей так до сих пор и не решил, что здесь считать утром, а что вечером. Если судить по тому, что пратиарийцы встают, то это утро, но при этом Сиклан заходит, как Солнце по вечерам.

— Землянам даже позволено заниматься чем-либо посторонним по своему усмотрению, если есть такое желание, — продолжил прерванный разговор Деш.

— Люди не могут ничего не делать. Но и делать что-то, не ощущая зачем, тоже.

— Я это знаю. Это ваше главное свойство — деять. Но тогда ваше же желание, быть осмысленными, противоречит вашей мечте, не имеющей четких очертаний. А система Прата почему-то им не соответствует! Здесь, по крайней мере, на Калипре, даже не бывает пасмурно!

— Попав сюда, у людей рассыпалась главная идея — возрождение в новой жизни на Земле, — попытался найти разницу Авдей. — Стало очевидно, что это конец. У нас в религиях почти везде основной мыслью является возможность повторения.

— Да, да. Мы наблюдали ваши культуры. На наш взгляд, это ваше заблуждение крайне нелогично. Понятно, как такая идея у вас смогла сформироваться.

— До времен астрономии люди думали, что Солнце умирает вечером и возрождается утром, люди наблюдали гибель растительности зимой и возобновление жизни на том же месте весной, — предвосхитил объяснение Авдей.

— Согласен. И я об этом же. Но мы пытались отследить по вашей истории, как она могла настолько исказиться, потеряв всякий здравый смысл, и при этом закрепиться. Возрождение, как наказание за грехи, в противоположность вечному блаженству! Так же странно, как и деградировать без занятия и все равно мечтать о безделии!

— Ну, на этот счет… — Авдей не нашел аргументов в защиту.

— Собственно не логично не само предположение возрождения, перебил Деш. — А то, что в новой жизни человек может быть наказан за грехи свои и даже своих родственников, содеянные в прошлых жизнях. При этом в якобы новой жизни вы абсолютно ничего не помните о прошлых! Что не удивительно, ведь их не было! То есть получается, что вы соглашаетесь нести наказание просто ни за что!

— За грехи?! Ты сам сказал, — повторил Авдей догму, которую сам воспринимал уже даже не на уровне веры, а на уровне именно догмы.

— Какие именно? Человек не знает сам навязываемых ему грехов. Он ведь не помнит прошлой жизни! И ладно бы кто-то знал и не говорил! Но нет! Тишина!

Я, наверняка, не сообщу тебе ничего нового, если скажу, что в каждом тяжелом моменте жизни каждый человек думает одно и тоже. Как ты думаешь, что именно?

Авдей пожал плечами.

— Он думает: «За что?».

Потом люди выходят по-разному из этого вопроса, — продолжал Деш. — Одни быстро вспоминают вот это абсурдное оправдание «за грехи в прошлой жизни», кто-то просто смиряется, другие начинают искать возмездия. Разве не так?

Может, Деш и был в чем-то прав, но Авдею претило признавать это. Хотелось что-то возразить. Но что?

— И появляются разного рода мании. С чем вы, собственно, и столкнулись здесь.

Ближе к концу асана Макар, уже как ужаленный, носился по всему центру Манкоа и допрашивал каждого встретившегося, не видел ли кто Майкла. Эмили объяснила ему, что видела, но из ее слов Макар вынес для себя главное, что Майкла они видели вместе с Арамааном.

«Отлично, — мысленно отметил Макар. — С ним я поговорю по-своему, не нужно будет голову ломать. И когда же я выучу ее занудный язык, так чтобы все понимать?» — подумал он, понимая, что рано или поздно ему придется научиться понимать ее, ведь и клетионцы учат именно этот язык.

— Сначала Изингома зашел к Сенцеру, — объяснял Арамаан. — Потом он вышел и вернулся к нему с Майклом.

— А ты где был, что видел их?

— Мы с Эмили были у стойки администратора, разговаривали с нашими в центрах на других линиях. Потом все трое ушли: Сенцер, Майкл и Изингома.

— И никто их больше не видел?

— Я не видел, — ответил уверенно Арамаан.

— Что-нибудь другое я услышал бы с большей радостью! — встревожился Макар. — А что там на других линиях? — решил он узнать, раз уж зашла речь.

— Они снова в большинстве своем поддались пратиарийцам. Разъехались как ягни по яслям! — грустно произнес Арамаан.

— Слабаки! — завелся еще больше Макар. — Эти тряпки! Те пропали! — Макар уже сопел в обе ноздри от ярости.

К исходу асана он уже выстроил у себя в голове самые коварные причины исчезновения настолько четко, что убедить его в непричастности пратиарийцев к исчезновению его соратников никому не удавалось. Впрочем, не многие и старались это сделать, хотя и высказывались подобным образом.

В ответ Макар готов был на сверхадекватные меры.

— Завтра, — продумывал он шаги, — мы соберем всех, в том числе и самых домоседных. Мы напишем плакаты и пойдем… Они считают нас собственностью? Думают, что они нас сделали и знают все? Так мы им объясним, что это не так. Я предлагаю заблокировать им старты. Мы перегородим все подходы туда!

— Пратиарийцы могут парить, — скептически прищурившись на Макара, заметила Эмили.

— Хм, ля, — высопел Макар. Немного помолчав, он добавил: — Не хватает мне Изингомы, чтобы придумать, чем им парировать.