А потомок, как-то сидя за шахматами с Макаровым и цедя сквозь зубы свою неизменную философскую песенку, вдруг поставил пешку на старое место.

– А ведь мы расстаемся, Макар Иваныч. Решил я перейти на оседлый образ жизни, хотя это, конечно, не в Питере и не в Екатеринбурге, а в сибирской дыре. Я открываю свой магазин. Ювелирный. Одним словом, становлюсь нэпманом. Если не погнушаетесь – будем продолжать наши симпатичные встречи… – Досифей Ерофеевич пожевал губами. – Кстати, сосед, как ваши денежные дела? Не поправились? Я к тому, что сейчас все свои финансы собираю. Впрочем, вы могли бы рассчитаться со мной и чем-нибудь другим. Ну, например, извлечь какое-нибудь золотишко или камешки. В нашем ювелирном ремесле всякая вещь может сгодиться: поплевал, почистил мелом, щеточкой потер – ан заиграла, засверкала, товарный вид приняла вещица!..

Затем он спросил загадочным шепотом:

– Возможно, у вас сохранилась царская валюта? Бумажки сотенные или пятисотки?

– Гм…- промолвил Макар Иванович и заерзал на месте.

– Разумеется, – продолжал кредитор, – я не смогу царскими принять, как говорится, баш на баш, но в пятидесяти процентах от номинала – извольте! В Харбине и в Монголии крупные царские кредитки все еще ходят, голубчики! А почему, спросите? А потому, что за рубежом никто в серьезность советской власти не верит, и большевики, кстати, сами это неплохо доказывают: ввели же нэп с частным капиталом. Отсюда недалеко и до реставрации. Понимаете? Тем более, что и Англия, и Франция, и Америка требуют уплатить царские должишки… Надежда, надежда, дорогой Макар Иванович, и вера горами двигают! Да-с… Дальновидный человек, сохранивший сейчас «петьки» и «катеринки», уже теперь может большие дела делать. Так что учтите, соседушка! А должок ваш, батенька, могу принять или современной валютцей – червонцами по номиналу, или царскими купюрами: две сотенки царских за сотню червонцами. Только это – ни-ни: между нами!

До полуночи Макар Иванович перебирал дрожавшими пальцами тугие пачки сторублевок, обандероленные бумажными лентами с царским двуглавым орлом. Миф оборачивался реальностью, но реальность была какая-то половинчатая, «пятидесятипроцентная».

Утром Макар Иванович решился на поверочный эксперимент.

Он пришел к соседу и выложил на стол перед своим кредитором две кучки кредиток. В одной было десять белых бумажек с сеятелем; в другой лежали две сторублевки с пышным бюстом императрицы Екатерины.

– Прошу, Досифей Ерофеевич: хотите – эту кучку, а желаете – вот эту…

– Ага! – подмигнул кредитор. – Значит, долг платежом красен? Ну, в таком случае, с вашего позволения возьму… – Он чуть поразмыслил, стоя над столом. – Возьму вот эти две «катеньки». А «мужичков» советских, сеятелей этих, оставьте себе на развод. Между нами: скоро поеду в Монголию за серебром, уже и командировка имеется от кредитного товарищества. Так что, если у вас царские имеются, – приберегите. Чуете, батенька?..

Миновала неделя.

Демидов заарендовал дощатый павильончик-киоск, заказал столяру оборудование – столик-прилавок и шкафчик-витрину; выбрал в финотделе патент, положенный всем кустарям, водрузил вывеску:

ЮВЕЛИРНАЯ И ГРАВЕРНАЯ МАСТЕРСКАЯ

РЕМОНТ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

♦Д. Е. ДЕМИДОВ♦

наследник известной уральской фирмы.

Еще через несколько дней Досифей Ерофеевич (он возвращался теперь домой поздно, засиживаясь в своей мастерской) постучался к Макарову.

– Ну, готовьте царские накопления: еду на днях в Улан-Батор, пропуск уже имею и даже дали разрешение на скупку серебра. А у потомков Чингис-хана этого добра полно!.. Понимаете существо операции? Я скупаю рублевки серебряные и прочие там «тугрики» за царские бумажки, везу металлы сюда для переливки, отливаю серебряные чайные и столовые ложки и… открываю уже не мастерскую, а свой магазин… Сибирский Мюр и Мерилиз. Каково?

– Завидую вам… Сколько же вы у меня, Досифей Ерофеевич, возьмете царских-то? И почем сотня пойдет?

– Цена-то на прежних условиях: полсотни червонных советских за сотню царских, а сколько… Тут надо исходить из соображений безопасности перевозки. Поездом и думать нечего: в Соловьевске или в Борзе – таможенный досмотр, пограничники. Надо продумать, потолковать с нашими людьми из Внешторга… Но, ориентировочно, если крупные купюры, пожалуй… миллиончиков десять прихвачу. Найдете, вероятно?

– Де-десять? – опешил Макар Иванович. – Вы сказали – десять миллионов?

– А что – мало, считаете? Не жадничайте, Макар Иванович, это же начало, первая операция.

– Да у меня такой суммы нет…

– Ну, готовьте, сколько найдется. На днях… Впрочем, до переговоров с внешторговцами ничего детализировать не будем. Согласны?

Макаров только хлопал глазами, но бес сквалыжничества уже цепко схватил его за сердце. Подумать только: десять, деленное пополам, – пять миллионов!.. Пять миллионов червонцев! Сидя дома, не сходя с места, ничем не рискуя!..

Досифей Ерофеевич ушел.

Началась ночь – страшная ночь надежд, колебаний, опасений многоопытного, не раз проученного жизнью человека, кассира, профессионально скованного осторожностью: «не фальшь ли?»…

«А вдруг? – размышлял Макар Иванович. – Вдруг таможенники перехватят «внешторговский груз», или… или пограничники найдут тючок с банкнотами? А что, коли и сам Досифей Ерофеевич сжульничает, присвоит их? Ведь все в его власти, в милицию не заявишь. Ведь это – последний шанс, а жизнь подходит к рубежам…»

Утром Макаров встретил соседа в кухне. Прошептал застенчиво:

– Решил рискнуть половиной состояния. То есть, полмиллиона.

– Тю!.. – протянул Демидов. – Значит, вам – двести пятьдесят тысяч всего? Эх, нет у вас коммерческого размаха, Макар Иваныч!.. Ну, хорошо, быть по сему! Только, смотрите, потом не пожалейте. Впрочем, я еще не раз съезжу в Монголию. Да, еще вот что: разъездные расходы пополам. Согласны?

– Конечно! По справедливости.

Макар Иванович пошел на службу. Компромиссное решение несколько успокоило его. Если уж рисковать, так рискнуть полтинником, нежели целковым. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность!..

А Досифей Ерофеевич из дому прошел в аптеку, покрутил телефонную ручку, вызвал Льнопенькотрест и спросил главбуха Пал Палыча:

– Можно сегодня за сданную пеньку расчет получить? Я из кооператива.

– Приходите, – ответил Пал Палыч. – Сегодня будем рассчитываться со всеми артелями.

– Нам около четырех тысяч причитается, – на всякий случай предупредил Досифей Ерофеевич.

Ему ответили:

– Не беспокойтесь, дорогой контрагент! Сегодня и на десять артелей хватит. Приходите после двух…

Досифей Ерофеевич поблагодарил фармацевта за телефон, вернулся в мастерскую, вывесил табличку «закрыто на учет» и принялся тщательно вырезать на серебряном бюваре замысловатый вензель какого-то юбиляра.

За окном шли люди…

…И Макаров тоже шел с чемоданчиком в банк, чтоб получить двадцать тысяч. Двадцать тысяч советскими червонцами.

Следует попутно отметить, что в тысяча девятьсот двадцать пятом году был установлен так называемый партмаксимум – 116 рублей, и ни один коммунист-руководитель не имел права получать больше. А дойная корова-«ведерница» стоила тогда тридцатку, и пятистенный дом можно было приобрести за семьсот – восемьсот рублей.

Такое было время. Таким был этот самый беленький червонец с отпечатанным на нем сеятелем с лукошком в руках…

Получив в банке тугие тысячерублевые пачки и уложив их в чемоданчик, Макар Иванович возвращался домой, когда к нему подошел незнакомец с иссиня-бритым лицом, худой и желтый.

– Простите меня, – сказал незнакомец с сильным акцентом. – Почитайт, пожалуйста, эта бумажка…

Недоумевая, Макар Иванович взял листик в руки. Он прочитал, что гражданин Вацлав Цибульский, поляк, был осужден фильтрационной комиссией губчека в тысяча девятьсот двадцать первом году за службу в карательных частях Польской армии на три года и освобожден по истечении срока.