Я и в самом деле почувствовал нечто вроде признательности механику: огромный груз сразу свалился с моих плеч.

– Товарищ следователь, я хотел бы поговорить с вами наедине.

– Иены или доллары, Волков?

– Да нет, что вы! Я же вижу, с кем имею дело. Другое…

– Через час, Волков! Товарищи, ведите его куда условлено.

– Куда вы меня хотите посадить?

– В канатный ящик левого станового якоря.

– А если придется отдать якорь? Ведь это же гибель!

– Что вы! Разве мы допустим? Вы для нас дороже золота, которое вы готовили японцам.

– Тут какое-то недоразумение. Конечно, я проявил малодушие, но обвинять меня, красного партизана…

– Возможно, возможно… Ступайте вперед! Придется бежать через палубу – держитесь за леера. Прыгать за борт не рекомендую, – пристрелим…

– Привет, Литвак! Ну, как настроение? Слышали – наши подошли? Серафимов наладил двухстороннюю связь с «Красиным». Все идет хорошо.

– Да, да… Очень важно, что вы не поддались этим отсталым настроениям и нас удержали от необдуманного шага.

– Вот, вот… С места не вставайте, руки на стол! Ладонями вверх, пальцами можете шевелить. Впрочем, мы быстро. Записывайте, товарищи: бумажник с документами, пистолет «Намбу», две запасные обоймы… Где получали, Литвак? В Токио или Иокогаме? А иены где? В каюте?..

Литвак дрогнул и молчал, пока я тщательно обшаривал его одежду. Когда личный обыск был закончен, он сказал со вздохом:

– Иены обменял на доллары. В рундуке они, в правом углу, под бельем… Ничего не буду скрывать, для меня все уже понятно. Только не разберусь – как и почему?

– Я так и думал, что мы найдем общий язык. Вы – человек воспитанный и достаточно умный.

– Спасибо за комплимент! Я – офицер генерального штаба.

– Японского?

– Нет, русского, царского. Хотя знаком и с некоторыми японскими штабистами. Из второго отдела. Черт побери!.. Как все это глупо! Безбожно глупо! Собственно, я предвидел. И камчатскому консулу докладывал: авантюра. Меня не послушали, и вот – результат…

– Сообщите состав группы, Литвак!

– Не Литвак, а подполковник Николаев. Волкова взяли? Тогда остается кок Рожков. Начальник группы – я. Ничего скрывать не намерен, прошу учесть…

– Безусловно. Капитан Корганов?

– О, нет! Просто бесхарактерный тип.

– Так. Старпом Сергеев? Радист Серафимов?..

– Да нет же!.. Что это вам пришло в голову?

Чувствовалось, что о телеграмме-шифровке он ничего не знал.

– Товарищи, отведите! Идите вперед, Литвак-Николаев!

– Учтите, – арестованный предупреждающе поднял руку. – У них еще будет эсминец. Так, для демонстрации и психического воздействия… Возможно сообщение, что Россия и Япония начали войну…

– Поздно, наши корабли подошли.

Литвака-Николаева увели, и тогда я сказал Барабанову:

– Проверь, как шифр оказался у японцев. Чего смотришь? Вот, взгляни: с «Красина» ответили.

Я передал Барабанову только что сунутую мне Серафимовым РД – ответ на нашу «поверочную».

«Шифровка номер 608 дробь С нами не посылалась тчк Шифр исключен из кода тчк Дальнейшем не считайтесь».

– Так, – сказал Барабанов. – Очевидно, Токио позаботилось?

И я ответил:

– Так, очевидно. Ну, пойдем к знаменитому пассажирскому коку!

– Что на обед, товарищ повар? Рожков, кажется?

– Так точно! Рожков мое фамилие. Арестуете? За расторгуевские балыки?

– А вы что думали? Хранили спекулянтское добро – извольте отвечать. Снимите фартук. Руки – за голову, на затылок! Не шевелиться! Записывайте… Сверток с пачкой долларов… Тысяча, или уже распочали?

– Девятьсот шестьдесят…

– Так и запишем: девятьсот шестьдесят. Доходное дело – кетовые балыки! Оружие, Рожков?

– Зачем мне? Человек мирный, и мухи не убью… Впрочем, все равно каюту перероете.

– Обязательно!

– Под койкой… вон в том чемодане.

– Давайте чемоданчик, ребята! Сюрпризов нет, Рожков? Учтите: я успею всадить вам пулю в затылок.

– Да нет, ей-богу!

– Хорошо! Еще доллары? Ага!

Чекисты извлекли что-то тяжелое, завернутое в суконку и в пергамент.

Это был третий пистолет «Намбу».

– В «убежище» номер три его!

– Это куда? – насторожился кок.

– В канатный ящик кормового якоря.

– Не имеете права. Закон запрещает.

– Ну-ка шагай, сволочь законная! – прикрикнул на него конвоир.

Шли пятнадцатые сутки страшного рейса.

Тайфун начал сдавать, терял силу. Час за часом стихал ветер, и все чаще среди тяжелых громад свинцовых туч появлялась солнечная дорожка. Тогда светлел горизонт и чашечки анемометров кружились уже не в бешеной коловерти. Только волны все еще были гороподобны.

К нам подошли все три советских корабля, и Корганов по радио согласовывал методику спасательных работ с капитанами «Уэллена» и «Красина».

Мы с Барабановым разбирали документы, когда страшный удар потряс корабль. Миноносец? Снаряд?..

В каюту вбежал старпом Сергеев.

– Буксир «Уэллена» приняли на кнехт, но корабль положило влево, а нас – вправо, и кнехт вырвало! Буксирный трос как бритвой прошел! Часть мостика срезало, девять человек смыты за борт…

– Кто распорядился принимать буксир на кнехт? Неужели вы, военный моряк, не знаете заделки через клюзы?

– Я говорил Корганову, но он раскричался и прогнал меня. Он после того судового совета меня ненавидит.

– Где он?

– В каюте: ногу повредил…

– Принимайте командование!

– Есть!

В коридорах шла все та же напряженная работа. Люди с ведрами шатались от усталости, помпы хрипели, и их поминутно приходилось чистить, но воды в машинном отделении все же убавилось наполовину.

– Казанцев, как дела?

– Кингстон довернули. Резьба была сорвана лишь в одном месте, посередине… Донки еще не работают.

– А вообще – много мусора выбрали?

– Уйму!

Казанцев махнул рукой. Вторая засунута за матросский пояс.

– Что у тебя с левой?

– Кажись, сломана. Когда нырял, двинулся обо что-то…

– Так какого черта не идешь в лазарет?

– Там и без меня полно. Трос много народу перекалечил.

У верхней аварийной динамо возились двое с гаечными ключами – огромный старик с длинными волосами и обвисшими брылями на щетинистых щеках и молодой человек в форменном флотском кителе.

– Ну что, Владимир Владимирович? – спросил старика Барабанов.

– Если дадут пар – гарантирую свет. Якорь динамо перемотали, повреждения устранили. Вот с мотором ничего не получается: поршневые кольца полопались, а запасных нет. Да тут никто никогда и не заглядывал в мотор.

– Спасибо, Владимир Владимирович! Напишу обо всем. Быть может, зачтется…

– Кто это? – спросил я чекиста.

– Да Самарин же! Он по профессии инженер-электрик. А второй судовой электрик – Балахонов, кажется, по фамилии, пьянствовал весь рейс в своей каюте. Самарин разыскал его и избил как Сидорову козу. Вдвоем и работали. Ты представляешь, что это за труд: сделать перемотку якоря в полутьме, при свечах, в наших условиях.

– Да, труд, так сказать, многометровый… Ну, давай наверх, на мостик!

Но мостика не было. Остался левый открылок, и только. Всю лобовую разнесло в щепки. Теперь долетающая сюда соленая пена то и дело покалывала лицо миллионами невидимых иголок.

Обледеневший Сергеев указал рукавицей куда-то вправо. Ага, вот оно что: от японских спасателей отделилось узкое длинное тело эскадренного миноносца. Он начал описывать циркуляцию вокруг «Свердловска», непрерывно мигая клотиковой лампой.

«Требую покинуть территориальные воды Японии», – перевожу я Барабанову.

Сергеев, стряхивая с дождевика комья мокрого снега, кричит вахтенному:

– Сигнальщиков – на фалы! Бего-о-ом!

Наверное, впервые раздалась такая команда на «Свердловске», потому что вахтенный недоуменно посмотрел на старпома.

– Бего-о-ом, сволочь!

Вот и сигнальщики. Что он задумал, этот больной, неврастеничный человек?..