Нарследователь перестал мерять кабинет и взялся за телефон.
– Нарсуд второго участка, барышня… Это ты, товарищ Мудрецов?.. Слушай, дело кружилинской шайки почти закончено: ждем последнего обвиняемого, его уже этапируют. На днях передадим дело тебе. Что? Жаль парня?.. Конечно – дурак, и конечно – очень жаль, да что теперь сделаешь?.. Одно нам остается: на всю катушку этим мерзавцам отвесить, по миру подлецов пустить, дома отобрать! Разумеется, и я возмущаюсь до глубины души!.. Подлости вокруг нас еще очень много, товарищ судья… Да, чтобы не забыть, я представление сделал, в окружном партии написал, чтобы тебе самому… того, вливание сделали… выговор получишь, судья. Как за что? За то, что ты, сорокалетний коммунист, проглядел, как на твоих глазах пили кровь у двадцатидвухлетнего парнишки!.. А ты как думал?.. А кому же отвечать, как не нам?.. – И, положив телефонную трубку, скомандовал мне:
– Забирайте оба дела и проваливайте, работать надо…
– Товарищ нарследователь, а не съездить ли все же в Энск?..
– Зачем? Его уже везут по этапу… Там мой практикант все сделал, что надо было…
– Кого везут?
– Последнего обвиняемого: Кружилина Валентина Александровича… Третьего брата… Ювелира и гравера.
Когда я уходил, в голове стучало молоточками древнее: «Мертвые срама не имут», «не имут…», «не имут»… Хорошо Володе Андрееву – мертвому!.. А мне, живому? Стыд и срам!.. Стыд и срам!.. Стыд и срам! – не мог дело довести до конца без помочей…
Прошли годы, годы… десятилетия… Отмерли в Советском Союзе нэп и вексельная система, исчезли с наших горизонтов ласковые и вежливенькие деятели «от охоты» – Кружилины, Проскуряковы, Кошкины, Жихаревы…
А я все еще хожу к березкам-близнецам иногда и, сидя на садовом диванчике, вспоминаю Володю Андреева…
ДЕМИДОВСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ
В 1925 году у кассира Льнопенькотреста Макара Ивановича Макарова случился юбилей: стукнуло пятьдесят.
Это значительное событие Макар Иванович, будучи по натуре своей необщительным и бережливым, ознаменовал весьма скромно: чокнулся коньячной рюмкой с квартирным соседом, Досифеем Ерофеевичем Демидовым, и только. Даже сослуживцев не пригласил – расходно.
Проводив соседа, Макар Иванович предался раздумьям о прожитой жизни. Так была она переполнена серятиной обыденности и столь монотонна, что собственное свое существование представлялось ему некими странными часами. Будто кто завел во вселенной эдакие особые часы для него, Макарова: тик-так – восемь утра, пора облачаться в сатиновую толстовку и отправляться на службу; тик-так – полдень, час термоса и бутербродов; тик-так – уже четыре. Можно сдать кассу охраннику и шагать домой…
Макар Иванович жил бобылем. В гражданскую войну сыпняк унес в могилу жену и сына, а обзаводиться новой семьей Макаров не пожелал, рассудив так: жена – только сырость в дому разводить, а дети – это же пеленочная вонь, бессонные ночи и утренняя мигрень. Нет уж, увольте!..
Обед себе Макар Иванович готовил сам. Это был ритуал, почти священнодействие, программа которого тщательно обдумывалась загодя, с вечера, назавтра и на послезавтра. Он кулинарил по особому рецептурному справочнику, составленному во времена боксерского восстания в Китае некой штабс-капитаншей Еленой Молоховец, как значилось на обложке книжечки. Кулинарил с толком, с чувством, с гастрономическими догадками и соображениями.
Потом вкушал свою самодеятельность опять же один на один, с наслаждением, клоня голову набок, будто прислушивался к благости пищеварения. Отобедав, ложился на продавленную и скрипучую тахту и предавался мечтаниям.
Да, при всей несложности такого существования Макар Иванович был мечтатель. Правда, мечты его носили сугубо односторонний характер, они укладывались – мягко и быстро – всего лишь в одно слово: богатство.
По мысли Макарова, богатство должно было явиться к нему способом экстраординарным: допустим, вдруг помрет американский дядюшка, бежавший за океан в гражданскую войну в возрасте семидесяти лет и уже тогда богач. То мнилось Макару Ивановичу, что советская власть возродила знаменитый царский заем-лотерею с духсоттысячными выигрышами, – пять этаких билетов хранилось и у него. Наконец в его распаленном воображении возникали царские сторублевки с портретом пухленькой царицы, которым, возможно, совнарком разрешит «ходить» наравне с советскими червонцами. Что ж, Макар Иванович вполне мог мечтать об этом, так как имелся у него на всякий случай чемодан, набитый пятисотрублевыми «Петрами» и «катюшами» – примерно, около миллиона отмененной валюты.
Но шли годы. Известий из Америки не поступало, и советский червонец шагал по стране уверенно и твердо, не нуждаясь в царских золотых и серебряных костылях.
Правда, в жизни Макарова случилось однажды, что мечты его едва не сбылись…
В декабре 1919 года Макаров служил кассиром-артельщиком на железной дороге и в особом вагоне развозил получку. Тогда она выплачивалась колчаковскими казначейскими билетами, которые именовались «краткосрочными обязательствами». На этих дензнаках было по приказу «верховного правителя» напечатано, что «обязательства» подлежат оплате в мае 1920 года. В какой валюте будут оплачивать – не говорилось.
Как известно, дожить до мая двадцатого года ни самому Колчаку, ни его правительству не довелось…
Уже тысячеверстной лентой протянулись в восточном направлении колчаковские поезда; уже валялись под откосами паровозы и сожженные теплушки, и магистральные станции, одну за другой, занимали новые коменданты – в буденновках или с алыми партизанскими лентами на папахах, а вагон путевого артельщика продолжал катиться на восток.
И Макаров уже почитал себя единоличным владельцем адмиральских банкнот: и впрямь, авось удастся в суматохе повального бегства достигнуть в «своем» вагоне Харбина, а там объявить охранника большевиком и сдать в контразведку за солидный куш офицерне. Вот тогда и ищи-свищи Макара Ивановича Макарова, новоявленного харбинского миллионера!..
Такими думками и был переполнен остаток длинного пути, покуда вагон катился до станции Иннокентьевской. Там отвели его на запасный путь, как это случалось всегда.
Ночь прошла спокойно: на станции никто ни с кем не воевал, а утром охранник, взяв винтовку, ушел на вокзал – узнать, что к чему и чья тут нынче власть. Вскоре он воротился, однако, без винтовки и в сопровождении рябого парня в грязно-белом полушубке, перекрещенном ремнями.
К чему-то подмигнув Макару Ивановичу, рябой сказал вполне миролюбиво:
– Здрасьте, папаша! Оружие имеется? Сдавай! Я от совдепа, комендант станции.
Украсив свой поясной ремень пятой или седьмой по счету кобурой, безропотно переданной новой власти Макаром Ивановичем, комендант пошел было к выходу, но тут кассир-артельщик кротко осведомился:
– А меня-то отправят когда?
– Тебя? – удивился рябой. – А какие у тебя, папаша, деньги?
Макар Иванович достал из железного ящика пачку пятидесятирублевок – сто штук – и подал рябому, подмигнув ему в свою очередь. Но тот, повертев пачку, сощурился с усмешкою:
– «Языки» колчаковские? Эх!.. А других нету? Советских, то ись? А може, керенки, али царские сотельные?
Макар Иванович развел руками.
Комендант вздохнул и проговорил с некоторой даже печалью:
– Тогда, папаша, катись отсель колбаской! Я тебя до дому до хаты отправлю. А в вагоне сам буду жить. У тебя тепло. Понял?
– А… деньги? – ужаснулся Макаров.
– Теперь ими, папаша, замест лопуха середь зимы только и пользоваться! Ан-н-улированы! Ну, бывай!..
Макар Иванович побледнел и опустился на табурет.
Так он просидел некоторое время, осмысливая случившееся. Наконец, покончив с первоначальными эмоциями, облачился в шинель и отправился на станцию. Мела поземка и уносила с загаженного перрона разбросанные повсюду «краткосрочные обязательства «верховного правителя». Бывшие деньги…