Автором сценария, вдохновленного Боккаччо и Эдгаром По, был Фриц Ланг. Сын венского архитектора, он родился в 1890 году, учился архитектуре — сначала в Вене, потом в Париже. В двадцать лет бросил учение и отправился в кругосветное путешествие; средства на существование добывал, разрисовывая и продавая почтовые открытки, делая модели для костюмеров, рисуя карикатуры для газет. Он объездил весь Старый свет — европейский и азиатский материки; война застигла его в Париже. Он отправился в Вену как офицер запаса; попав на фронт, был ранен и награжден.

На досуге, которым он располагал, пока шло выздоровление, Фриц Ланг решил писать сценарии. По его сценариям Джоэ Май поставил в серии „Джоэ Деббс” фильм „Свадьба в Эксцентрик-клубе”, а затем фантастическую картину „Гильда Варрен и смерть”.

Фриц Ланг стал постоянным сценаристом в „Декле”, которой руководил Эрих Поммер; многие фильмы по сценарию Ланга были поставлены Отто Риппертом и Альбертом Нойесом, режиссерами „Гомункулуса”. Их оператор Карл Гофман, редкий мастер своего дела, снимал для Рип-перта „Чуму во Флоренции”. Когда приступили к постановке этого грандиозного фильма, успех которого, однако, на мировом кинорынке был невелик, его сценарист Фриц Ланг дебютировал как кинорежиссер в „Декле” постановкой фильма „Полукровка” (1919) — банальной истории с участием „женщины-вампа”.

Сценарий „Чума во Флоренции” свидетельствовал о вкусе к социальным метафорам, которые были отличительным признаком таланта Фрица Ланга. В то время как возводили монументальные декорации в огромных, отрезанных от мира студиях, „красная чума” охватила всю Германию. В октябре внезапно — хотя сначала продвижение союзников во Франции было не очень значительным — немецкий боевой дух ослаб. Сателлиты разбежались.

В октябре Австрия запросила мира, в ноябре Карл Габсбургский, изгнанный республикой, укрылся в Швейцарии; Чехословакия и Венгрия объявили себя независимыми, а Балканы сбросили иго немецкого генерального штаба…

Германия дошла до предела обнищания, была обескровлена. Вся молодежь страны, миллионы мужчин погибли на полях сражений. В начале ноября снова вспыхнул пожар восстаний во флоте. Революция началась с Киля. Моряки и солдаты, наученные примером русских, повторяли: „Теперь мы возьмем свою судьбу в собственные руки”. Они начали образовывать Сонеты и водружать красные знамена на крейсерах и казармах. За Килем Аль-тона, Бремен, Гамбург, Любек, Кёльн, Франкфурт, Лейпциг перешли на сторону революции. Прусские офицеры, потеряв всю свою спесь, ложились под розги или самым жалким образом удирали. Кайзер сделал то же, поселившись в Спа, затем в Голландии.

Размах революционной волны, идущей из самых глубин, встревожил союзников не меньше, чем владельцев немецкой тяжелой промышленности. Французские генералы поклялись кончить войну в Берлине, а еще не достигли и бельгийских границ. Но повсюду, до самого Эльзаса, формировались Советы. Французские войска во время тысячекилометрового перехода по революционной Германии могли попасть под влияние революционных идей. Чтобы не подвергаться подобному риску, Фош и Клемансо предпочли пойти на перемирие. Оно было подписано 11 ноября в Компьене, а не в Берлине, где разразилась всеобщая забастовка.

Была провозглашена республика. Председателя временного правительства социалиста Эберта тревожил рост роли солдатских комитетов, тождественных русским Советам. Он вступил в сношения с главным немецким штабом через посредника— прусского дворянина фон Гарбоу^[326]. Влияние „спартаковцев”, вождями которых были Карл Либкнехт и Роза Люксембург, непрестанно возрастало. Демонстрация 6 декабря, руководимая ими, поколебала буржуазную республику. Накануне рождества красные моряки и „спартаковцы” заняли императорский дворец в Берлине и оказали победоносное сопротивление пушкам генерального штаба и Эберта. Торжество немецкой революции, казалось, было обеспечено. Сотни тысяч вооруженных берлинцев наводнили улицы, тщетно ожидая, что „Спартак” возьмет власть в свои руки.

Но проходят часы, затем дни, и ток идет в обратном направлении. Прусские дворяне, юнкера, образовывают добровольческие части. Социалист Носке, который уже в ноябре „установил порядок” в Киле, призван Эбертом в Берлин и облечен всеми полномочиями. Носке опирается на добровольческие отряды и бросает их в тяжелые уличные бои, которые длятся неделю (с 5 по 12 января). Юнкера бросают бомбы, производят массовые расстрелы, постепенно занимают ключевые позиции Берлина. 15 января 1919 года они захватывают и убивают Карла Либкнехта и Розу Люксембург…

Немецкую революцию, оставшуюся без вождей, постигла судьба, сходная с судьбой Парижской коммуны 1871 года. Тогда Бисмарк снабдил Версаль оружием. Клемансо тоже дает пулеметы и пушки юнкерам, сведенным в добровольческие отряды, — из них впоследствии был сформирован гитлеровский вермахт. В феврале Носке и отряды добровольцев уничтожили спартаковское правительство, обосновавшееся в Руре, затем в марте они проводят такие же операции в Гамбурге, Бремене, Галле, Брауншвейге, а в апреле уничтожают баварские Советы. Среди этих бурь обсуждается и голосуется веймарская конституция. Версальские переговоры заканчиваются мирным договором, а немецкий флот топит себя в Скапа-Флоу.

В начале осени 1919 года Носке, казалось, окончательно „установил порядок”. Адольф Гитлер, фельдфебель не у дел, берется руководить крошечной „немецкой рабочей партией” и немедленно дебютирует как оратор. В это же время в честь торжественного открытия великолепного берлинского кинотеатра „Палас”, принадлежавшего фирме УФА, самого роскошного из всех больших немецких театров, демонстрируется новый боевик выпуска УФА — „Мадам дю Барри” (19 сентября 1919 г.).

Успех нового постановочного фильма Любича открыл для немецкого кино мировой кинорынок. Трудно понять все это, если не знать событий, театром которых только что была вся Германия. Зигфрид Кракауэр так вкратце излагает сценарий, который Ганс Крали написал для Любича:

„Став всемогущей любовницей Людовика XV, графиня дю Барри, бывшая служанка модистки, освобождает своего возлюбленного Армана де Фуа, заключенного в тюрьму из-за дуэли, и добивается назначения его начальником королевской стражи. Не мирясь со своим новым положением, Арман составляет заговор и доверяет сапожнику Пэйе исполнение своих революционных планом. Пэйе ведет депутацию во дворец в тот день, когда король чуть не умер от оспы. Встретив сапожника, дю Барри велит отправить его в Бастилию. Дальше сценарист вольно распоряжается историческим материалом. Арман призывает массы восстать против такого произвола абсолютной монархии. Людовик XV умирает, а его любовница, изгнанная из дворца, предстает перед революционным трибуналом, где председательствует Арман. Он пытается ее спасти. Но Пэйе противится его любовным планам, убивает Армана и выносит смертный приговор г-же дю Барри. В заключительных кадрах мы видим ее в окружении толпы фанатиков, жаждущих мести; неистовствующая чернь спешит увидеть, как из-под ножа гильотины упадет ее прекрасная головка”.

Сооружение грандиозных декораций для фильма УФА поручила Карлу Махусу — крупнейшему мастеру, работа которого легко выдержала сравнение с лучшими итальянскими и немецкими постановками, в частности с фильмом „Мадам Талльен” Гуаццони, который, по-видимому, вдохновил Любича и своим сюжетом и постановкой.

Образ г-жи дю Барри создала Пола Негри, достигшая тогда вершины своей славы; она покоряла сердца и была своего рода „историческим вампиром”; ради ее прекрасных глаз и печального конца прощались ошибки, вкравшиеся в фильм. Яннингс играл Людовика XV, а Гарри Лидтке — несчастного красавца Армана. Не жалели средств ни на декорации, ни на статистов. С особенной тщательностью сделали концовку фильма: гильотину окружали революционеры, жаждущие крови и представленные грубо и карикатурно. По их красным колпакам элегантная толпа, создавшая успех картине „Мадам дю Барри” в кинотеатре „УФА-Палас”, поняла, что постановщик от ее лица сводил счеты с побежденными в начале года „спартаковцами”. Элегантная публика радовалась, усматривая в фильме сатиру на упадничество, царившее во Франции после Версальского диктата. Итак, внутриполитические задачи взяли верх в этом мастерском произведении, где в замечательных массовых сценах угадывалось влияние Макса Рейнгардта. Фильм пользовался огромным успехом; это было начало блистательного берлинского сезона, проходившего под знаком „гражданского мира”. „Красную чуму” отстранили. Богачи из „Herrenclubs” могли выходить из своих салонов и свободно прохаживаться по улицам, откуда только что убрали трупы. После войны и угрозы революции для них, наконец, наступил праздник. Заточению, похожему на то, что они видели в „Чуме во Флоренции”, приходил конец.