Первое предложение: «Сосны — это деревья мифов и легенд. Они глубоко пустили корни в традиции древних миров, а ветер и звезды по-прежнему любят их вершины. И музыкой звучит в ветвях сосен шум ветерка…» — Вирджиния услышала, как Ральф говорил ей эти слова, когда они шли под соснами.

Так, значит, Ральф и был Фрэнк Стеджер!

Почему-то ее даже не удивило это открытие. Может быть, потому, что этот день и без того был полон поразительных открытий. Она только безразлично подумала: «Так вот чем все это объясняется».

А объяснение требовалось тому, что случайно запечатлелось в ее сознании, хотя сначала она не придавала этому значения. Вскоре после того, как Ральф принес жене последнюю книгу Фрэнка Стеджера, Вирджиния заходила в книжный магазин в Порт-Роузе и слышала, как покупатель интересовался новой книгой Фрэнка Стеджера. Продавщица ответила: «Еще не вышла в свет. Будет на следующей неделе».

Вирджиния открыла было рот, чтобы сказать: «Нет, книга уже вышла», но тут же опять сжала губы. Это не ее дело. Она решила тогда, что продавщица не выставляет книгу на продажу, пока не прочитает сама. Сейчас Вирджиния поняла, что книга, которую подарил ей Ральф, была его авторским экземпляром, присланным ему из издательства.

Ну, хорошо. Вирджиния отодвинула в сторону рукопись, села и начала писать. Она не собиралась излагать на бумаге ничего, кроме фактов.

«Милый Ральф!

Я ходила сегодня утром к доктору Стинеру и выяснила, что он послал мне по ошибке не то письмо. Оказалось, что с моим сердцем все не так плохо, и я сейчас совсем здорова.

У меня не было цели обмануть тебя. Пожалуйста, поверь мне. Я не перенесу, если ты мне не поверишь. Мне очень жаль, что произошла такая ошибка. Но ты можешь оформить развод, поскольку я ухожу от тебя. Является ли уход от мужа основанием для получения развода? Конечно, если я могу как-то помочь тебе в этом, ускорить процесс, я непременно это сделаю, если твой адвокат сообщит мне об этом.

Я очень благодарна тебе за доброту. Никогда не забуду этого. Вспоминай меня тоже добром, насколько сможешь, потому что я не хотела дурачить тебя. Всего хорошего.

Искренне твоя, Вирджиния».

Вирджиния понимала, что письмо получилось у нее очень сухим и холодным. Но попытаться сказать что-то другое было опасно: могло прорвать дамбу. Вирджиния не знала, куда унесет ее стремнина, если эта дамба прорвется. В постскриптуме она добавила: «Сегодня здесь были твой отец и дядя. Завтра они снова приедут. Я думаю, тебе лучше вернуться домой. Отец очень тоскует без тебя».

Вирджиния положила письмо в конверт, надписала: «Ральфу» и оставила на столе. Поверх конверта она положила нитку жемчуга. Если бы они были поддельными, она оставила бы их на память об этом удивительном времени, проведенном с ним. Но она не могла оставить у себя подарок стоимостью в 15 тысяч долларов, преподнесенный ей мужчиной, женившимся на ней из жалости, мужчиной, которого она сейчас оставляла. Вирджинии было жаль расставаться с этим жемчугом. Она понимала, что вещь эта была восхитительна. Тот факт, что она уходит от Ральфа, не приносил Вирджинии огорчения. Это легло ей на сердце холодным, бесчувственным камнем. Но такова жизнь. Вирджиния вздохнула и вышла.

Она надела шляпу, механически накормила Везучего и Банджо, заперла дверь и заботливо спрятала ключ в старой сосне. Затем пересекла озеро и добралась до другого берега на лодке. С минуту Вирджиния постояла на берегу, глядя на свой Голубой Замок. Дождя еще не было, но небо потемнело, и озеро стало черным и зловещим. Дом под соснами казался очень символичным — хранилище ее драгоценностей, лампа с потухшим огнем.

«Я никогда больше не услышу, как по ночам завывает ветер над озером», — подумала Вирджиния. Это тронуло ее. Раньше она могла бы рассмеяться при мысли, что такой пустяк может тронуть ее в такой момент.

45

Вирджиния с минуту постояла на крыльце каменного дома на Элм-стрит. Она почувствовала, что ей лучше постучать, как посторонней. Ее розовый куст, как она заметила мимоходом, был покрыт бутонами. Фикус стоял сразу же за входной дверью. В какой-то момент Вирджинию охватил ужас, ужас того существования, к которому она возвращается. Она открыла дверь и вошла.

«Интересно, чувствовал ли себя блудный сын снова как дома после своего возвращения», — подумала женщина.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра находились в гостиной. Здесь же был дядя Роберт. Они пустым взглядом посмотрели на Вирджинию, понимая, что что-то не так. Это пришла не та дерзкая, непокорная девчонка, потешавшаяся над ними здесь же прошлым летом. Это стояла женщина с посеревшим лицом и пустыми от горя глазами.

Вирджиния безучастно оглядела комнату. Комната и переменилась, и осталась прежней. Те же самые картины висели на стенах. Маленькая сирота стояла коленопреклоненная в своей молитве, которая так никогда и не закончится. А рядом был изображен черный котенок, из которого никогда не получится кот. Серая стальная гравюра Кватре Брас, на которой британский полк навечно останется в заливе. Увеличенная фотография мальчишки-отца, которого Вирджиния никогда не знала. Все висело на своих местах. Зеленый каскад «Дивящегося еврея» все еще возвышался на гранитном блюдце на окне. Тот же самый громоздкий, совершенно бесполезный кувшин стоял под тем же самым углом на полке посудного шкафа. Голубые с позолотой вазы из свадебных подарков матери торжественно красовались на камине, соседствуя с усыпанными розами, но никогда не работавшими китайскими часами. Стулья на тех же раз и навсегда определенных местах. Мать и кузина Мелисандра, тоже совершенно не изменившиеся, встретили вошедшую с каменным равнодушием.

Вирджинии пришлось заговорить первой.

— Я вернулась домой, мама, — устало сказала она.

— Это я вижу, — прозвучал ледяной голос миссис Джексон. Она уже смирилась с бегством Вирджинии и почти преуспела в забвении того, что дочь когда-то существовала. Она сумела изменить и организовать по-новому свою повседневную жизнь, где не было места ее неблагодарному, изменившему ей ребенку. Миссис Джексон снова заняла достойное положение в обществе, которое сочувственно отнеслось к несчастной женщине, жалело ее, если это можно назвать жалостью, во всяком случае шепталось и злословило только у нее за спиной. Истина заключалась в том, что к этому времени миссис Джексон совсем не хотела возвращения Вирджинии домой, не хотела видеть дочь и даже слышать про нее.

И вот вам, пожалуйста, Вирджиния явилась. С явными признаками трагедии, позора, скандала.

— Это я вижу, — сказала миссис Джексон. — Могу я узнать, почему?

— Потому что… я… не собираюсь больше умирать, — резко ответила Вирджиния.

— Прости мою душу грешную, господи! — проговорил дядя Роберт. — А кто тебе сказал, что ты собираешься умирать?

— Мне кажется, — зловеще сказала кузина Мелисандра, которая тоже не хотела возвращения Вирджинии, — я думаю, ты узнала, что у него есть другая жена, в чем мы все давно были уверены.

— Нет, но как бы я хотела, чтобы именно так и было, — ответила Вирджиния. Она не особенно страдала, но очень устала. Только бы скорей закончились все объяснения и оказаться бы в одиночестве в своей старой, уродливой комнате наверху. В полном одиночестве! Постукивание бусинок на рукавах материнского платья почти сводило ее с ума. Вирджинии было абсолютно все безразлично, но неожиданно она почувствовала, что не может выносить это едва слышное, настойчивое постукивание.

— Мой дом, как я и говорила, всегда открыт для тебя, — каменным голосом сказала миссис Джексон. — Но я никогда не смогу простить тебя.

Вирджиния безразлично засмеялась.

— Меня это очень мало заботит, вот только бы я сама смогла простить себя, — сказала она.

— Заходи, заходи, — любезно проговорил дядя Роберт. Он очень радовался, почувствовав, что Вирджиния снова у него под каблуком. — Хватит нам тайн. Что случилось? Почему ты оставила этого парня? Нет сомнений, что для этого была веская причина, но какая именно?