— Удивлен? — спросил Мануэль, похлопав Фелипе-Атуэя по плечу. Парнишка, в отличие от сестры и младшего брата, больше походил на отца.

— Такие лодки… — прошептал юноша. — Как в сказаниях о великих духах.

— Их построили не духи, а люди, сын мой. Таино тоже могут научиться строить такие дома и корабли.

— И все же они выглядят как дело рук богов, — поддержала сына Зуимако.

— Эти «боги» нередко погибают от желтой лихорадки и цинги, — мягко возразил Мануэль, — потому что не знают, как их лечить.

Он вспомнил выражение беспомощности на лице магистра Хуана, когда тот говорил, что ничем не может помочь колонистам форта, умиравшим от лихорадки. Вспомнил двоюродную сестру Алонсо, погибшую от цинги в голодной Гранаде.

— А я умею лечить эти болезни, — добавил он. — Умею, благодаря искусству, которому научил меня бехике-таино Маникатекс, а не белолицые лекари. Каждый народ может научиться чему-то полезному или вредному у другого народа.

Маленький Алонсо-Мабо потянулся к сестре, Наикуто взяла его на руки и передала отцу. Мануэль прижал его к щеке и пощекотал усами. Мальчик стал хохотать и вырываться.

— Как странно смотреть на тебя, когда ты носишь все эти накидки, — сказала Наикуто, когда Мануэль опустил сына на землю.

— До сих пор не привыкла? У тебя было достаточно времени.

Мануэль был облачен в европейскую одежду. Помещик-энкомендеро, получивший в опеку землю ее высочества королевы Кастилии, не мог ходить полуголым, как таино. Пришлось заново привыкать к стеснявшим движение и дыхание рубашкам, камзолам, плащам, сапогам, чулкам со шнурками.

Другие энкомендеро на островах, используя свое положение, заставляли индейцев трудиться сверх всякой человеческой меры. По сути, они использовали «попечительство» для того, чтобы превратить индейцев в крепостных. Но попадались и исключения. Например, друг Мануэля, Бартоломе, несостоявшийся «двойник Алонсо», несколько лет назад прибывший в Новый Свет, чтобы вступить в права владельца обширной энкомьенды на Эспаньоле, когда умер ее прежний владелец, отец Бартоломе, Педро де Лас Касас.

Разумеется, и сам Мануэль никогда не стал бы притеснять людей своего народа, добрых людей таино. Для них он по-прежнему оставался чем-то вроде бехике. Они нередко обращались к нему за помощью, и он назначал им притирания, мази и травяные настои.

Платить налог короне было нетрудно. Для этого вполне хватало продажи в Капарре некоторой части собранных людьми коки плодов или наловленной Арасибо и другими рыбы. Особым спросом пользовались ананасы.

Прошлогодние усилия Мануэля и нескольких нитаино и бехике не прошли даром. Хуан Понсе де Леон, назначенный губернатором острова Сан-Хуан, и верховный касик Агуэйбана провели древний индейский ритуал братания гуатьяо. Затем дон Хуан окрестил мать касика, дав ей имя Инес. Обе стороны придерживались принятых на себя обязательств, и если таино на острове и были недовольны возложенной на них в большинстве энкомьенд тяжкой работой, то авторитет касика удерживал их от бунта. Помещики тоже не решались проявлять неумеренной жестокости, поскольку это могло навлечь гнев губернатора.

Мануэль, прекрасно осознавая временный характер сложившейся ситуации, решил воспользоваться тем, что племенам коки, скорпиона и каймана на вверенной ему территории никакие опасности пока не грозили, для того, чтобы нанести непродолжительный визит в Кастилию и повидать свою мать, донью Росарио.

— Я не привыкла, чтобы тебя не было рядом, — прошептала Зуимако. — Кто теперь будет делать мне «бесо»?

— Дети прекрасно владеют этим искусством, родная. — Он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. — Не скучай слишком сильно! Я ведь вернусь через три-четыре луны. Это совсем недолго.

— Когда ты вернешься, Зуимако будет совсем старой.

— Ты вовсе не старая! — рассмеялся он, хотя в сердце что-то укололо. — С каких это пор тридцать три года являются старостью?

— Но я ведь старею, — упорствовала жена. — А ты нет! Когда ты стал моим мужем, я была совсем молодой. А теперь ты моложе меня. Что же будет потом? Твои собственные дети станут старше тебя?

Мануэль не знал, что будет потом. Он, конечно, не сомневался в своих чувствах к родным. Они нисколько не зависели от их возраста. Но как он переживет старение и смерть жены и детей? Мысли об этом были неприятны, однако время шло, и он понимал, что думать об этом все же придется.

— Отец, ты привезешь мне кусок льда? — спросила Росарио-Наикуто.

— Нет, моя дорогая, в дороге он растает и снова превратится в воду.

— Тогда привези мне что-нибудь красивое из стекла.

— Я привезу тебе зеркальце. Ты сможешь видеть в нем отражение своего красивого личика намного яснее, чем в ручье.

— А мне привези меч, как у тебя, — попросил Атуэй.

— Обязательно, Фелипе. Я привезу тебе настоящий рыцарский меч.

— А мне? — пропищал малыш Мабо.

— Тебе я привезу маленькую виуэлу, сделанную специально для детей, и научу на ней играть.

Мальчик не знал, что означает это слово, но все равно очень обрадовался.

— Видите, как те люди машут руками? — Мануэль указал на группу кастильцев.

— Да. Зачем они это делают? — спросила Зуимако.

— Потому что те, кого они любят, находятся сейчас вон в той большой лодке с белыми полотнами, которые мы называем парусами. Люди на берегу машут им руками, чтобы показать своим близким, что будут помнить и любить их и тогда, когда те уплывут вдаль.

— Тогда мы тебе тоже будем махать руками! — воскликнул Атуэй.

— А ты, Арасибо? — спросил Мануэль. — А вы, Таигуасе, Гуаярико, Баямон, Дагуао? Вы будете махать мне руками?

Мужчины стали подходить прощаться с Мануэлем.

— Будь внимателен к земле, Равака, — произнес тщедушный Таигуасе. — Ты получил ее не в дар от родителей, а во временное пользование от детей.

— Будь защищен, Равака, — пожелал здоровяк Дагуао. — Когда я тебе понадоблюсь, шепни мое имя в собственном сердце, и я буду рядом.

— Не позволяй вчерашнему дню пожирать сегодняшний, Равака, — напутствовал Мануэля увалень Гуаярико.

— Мысли подобны стрелам, Равака. — Баямон говорил серьезно, словно лишившись своей обычной смешливости. — Будь осторожен со своими мыслями, чтобы не пасть их жертвой.

— Не ступайте на тропу войны без оправданной причины и достойной цели, — ответил им всем сразу Мануэль. И, повернувшись к своей семье, добавил: — Зуимако, Фелипе, Росарио, Алонсо! Пусть надежда навсегда сотрет слезы с ваших глаз!

Они долго махали ему руками. Даже когда порт скрылся из вида, а корабль отошел от него настолько далеко, что очертания острова Борикен стали лишь небольшой частью обширной морской панорамы, Мануэль был уверен, что его родственники и друзья — люди его народа — все еще машут ему вслед.

В пути он не вступал в общение ни с другими пассажирами, ни с матросами. После стольких лет жизни на открытом просторе гор и дождевых лесов его в некоторой степени тяготила необходимость делить небольшое пространство палубы с незнакомыми людьми. Но куда сильнее его мучило странное чувство, будто ему отрубили какую-то часть тела. Мануэль никогда не думал, что ему так сильно будет недоставать жены и детей.

Потянулась длинная череда однообразных дней посреди гулко дышащего пространства океана. Чем больше удалялся Мануэль от Борикена, тем сильнее росла его тревога о судьбе таино, и в первую очередь собственной семьи. У него не было никакого плана на случай, если что-то пойдет не так.

Точнее было бы сказать, на случай, когда что-то пойдет не так. Когда дона Хуана сменит другой губернатор, не связанный с местным касиком узами братания. Когда умрет Агуэйбана. Когда где-то какой-нибудь индеец не выдержит каторжных условий жизни и нападет на обидчика. Рано или поздно что-то такое непременно произойдет, и Борикен разделит судьбу Гаити. Уроженцев острова будут преследовать специально дрессированными для этой цели мастифами. Будут рубить их надвое мечом, вешать, разбивать тела младенцев о скалы на глазах у родителей.