Мануэль не знал, как ему обезопасить близких людей, когда это произойдет. Не знал, как использовать свой дар. И сколько он об этом ни думал, никакой конкретный план действий в нем так и не созревал.

В пути корабль сделал остановку на острове Гомера. Гуляя по его булыжникам и заново привыкая к узким улицам и каменным стенам домов, Мануэль не мог не думать, что ведь и здесь, на Канарских островах, еще совсем недавно жил народ гуанчей. Почти сто лет сопротивлялись они кастильцам, в результате чего были уничтожены или обращены в рабство. Потому что для европейцев они были «дикарями».

Что же можно будет сделать, чтобы спасти семью и остальных людей коки от того, что им угрожало? Может быть, оформить передачу детям дворянского титула? Мануэль тут же отбросил эту идею как совершенно нелепую. Для христиан его брак с Зуимако был жизнью в грехе. Она не была крещеной, они не состояли в таинстве брака, а их дети родились от этого, не освященного церковью, союза. Его дети-индейцы для Кастилии не были наследниками благородного титула своего отца.

Мануэль думал об этом, сидя в портовом трактире, когда неожиданно ему пришла в голову новая мысль. Он подумал, что сможет посоветоваться обо всем этом с матушкой, потому что она всегда его понимала и принимала. В любом случае он собирался рассказать ей о своей новой семье и о своем новом народе. Почему-то ему стало казаться, что Росарио сможет дать ему разумный совет.

И Алонсо — тоже.

Ну конечно! Алонсо — вот с кем еще необходимо было посоветоваться!

До Мануэля вдруг дошло, что, в сущности, Алонсо дважды спас его от смерти. В первый раз, когда нашел его лежащим без сознания после нападения разбойников у въезда в Кордову и привез в дом своего дяди, где его выходили. А во второй раз — когда рассказал Мануэлю, что жизнь подобна сновидению. Ведь без этого знания Мануэль никогда не открыл бы своей способности менять явь и никогда не стал бы Равакой. Вместо этого его кости уже шестнадцать лет назад истлели бы в тропическом лесу страны Сибао после того, как его ранила отравленная карибская стрела.

«Ну что ж, дружище Алонсо, с тебя началась эта история, ты подарил мне последние шестнадцать лет жизни в том виде, в каком я их получил. Вот ты и помоги придумать, как мне спасти дорогих людей!» — думал Мануэль, чувствуя, как на душе становится легче.

Приняв решение посоветоваться с Росарио и Алонсо, Мануэль почти перестал тревожиться. Правда, он все еще не знал, как ему принять старение близких, если сам он наделен вечной молодостью, но он и об этом решил посоветоваться с матерью. Ведь старый Маникатекс сказал тогда правду. Ему можно было верить, а это означало, что и мать Мануэля тоже не состарилась. Бехике говорил и о ней. Если Росарио вечно молода, то и она вынуждена смотреть в лицо дорогим людям, стареющим на ее глазах. Она прекрасно поймет сына, а уж вместе они обязательно что-нибудь придумают!

В последние годы Мануэль не раз задумывался над тем, связана ли его неподверженность старению с даром менять реальность. Такое предположение казалось обоснованным, ведь и то и другое любой обычный человек счел бы чудом. Именно поэтому Мануэль до сих пор ни разу не попытался проверить, получили ли этот дар по наследству его дети. Он опасался, что если кто-то из них обнаружит в себе подобные способности, то непременно начнет ими пользоваться и тогда рискует навсегда остаться ребенком.

Конечно, уверенности в том, что это именно так, у Мануэля не было. Но на всякий случай он решил проверить детей не раньше, чем те достигнут двадцатилетнего возраста. А проверить было необходимо. Дар давал его обладателю неоспоримое преимущество перед остальными людьми.

По мере приближения судна к южным берегам Кастилии Мануэль все чаще думал о матушке. Он не знал, дошло ли до нее письмо, отправленное с моряком из Изабеллы в 1494 году. Он с этой целью тайком побывал тогда на Эспаньоле, где находился меньше суток. «Я жив и нахожусь в полной безопасности, — говорилось в письме. — Люблю. Приехать пока не могу. Мы обязательно увидимся, только наберись терпения. Искать меня не надо. Твой Манолито». Ниже он пририсовал фигуру единорога с фамильного герба.

3 марта 1509 года, через шесть дней после отплытия с Гомеры, корабль бросил якорь в порту Кадиса. Мануэль не был в Кастилии с августа 1492 года. Волнение, связанное с прибытием на родину после почти семнадцатилетнего отсутствия, охватывавшее его на корабле всякий раз, когда он об этом думал, теперь почему-то улеглось. Гораздо сильнее было ощущение неправдоподобности происходящего.

Был уже вечер, и Мануэль решил переночевать в Кадисе, а на следующий день отправиться на север, в Саламанку.

Он шел по тесным улицам старого андалуского города, кутаясь от пронизывающего ветра в меховую накидку — давно ему не было так холодно, — и думал о том, что уже на следующий день прибудет в Лас-Вильяс и повидается с матушкой. Осознавать это было странно и радостно: после стольких лет осталось ждать всего сутки! В первую очередь он, конечно, поедет в Каса де Фуэнтес. В Кордову, чтобы повидаться с Алонсо, — позже. Однако предвосхищение встречи с другом тоже наполняло его приятным трепетом. Кроме того, Мануэль очень надеялся увидеть Пепе Круса живым и здоровым.

Неожиданно внимание привлекло давно забытое зрелище. На проселочной дороге стоял длинный ряд виселиц, и ветер раскачивал болтающиеся на них тела. Грязный мальчишка мавританского вида бросил камень в сторону одного из тел, распугав расположившихся на нем ворон.

Мануэль поспешил покинуть неприятное место и, пройдя несколько улиц, снова вышел к морю. Ему надо было найти какую-нибудь гостиницу или трактир. Неожиданно берег наполнился людьми, распевающими церковный гимн. Тут и там мелькали капюшоны доминиканцев. Многие держали в руках факелы.

— Что это за шествие? — спросил Мануэль у похожей на ведьму старухи, проходившей мимо него.

Женщина открыла беззубый рот, перекрестилась и возбужденно провозгласила:

— Аутодафе! Будут сжигать еретиков!

Мануэль отшатнулся. Факельное шествие вскоре покинуло берег, направившись в сторону широкой площади, где стояли трибуны, заполненные пышно разодетыми людьми, и пока еще пустой эшафот.

— Здравствуй, родина, — пробормотал Мануэль.

По утрам Фрэнсис Кинг никогда не торопился. Несколько лет назад его босс Джек Холдинг после некоторого сопротивления согласился с тем, что он будет приходить на работу в любое удобное для Кинга время. Да и как было Джеку не согласиться? Не всякий дворник способен управиться с бесчинствующей в подворотнях массой подростков с их кричащими транзисторами, нечесаными патлами, а иногда и с припрятанными за пазухой ножами. У Кинга это всегда получалось.

В девять утра, приняв душ и с наслаждением вкушая утреннее яблоко, Фрэнсис изучал свежий номер «Нью-Йорк таймс» в своем двухэтажном викторианском особняке в Бруклин-Хайтс. На столе были аккуратно разложены несколько журналов — в основном посвященных современным технологиям — теме, которая живо интересовала хозяина дома.

Вот и сейчас внимание Кинга привлекла заметка о создании Всемирной паутины, концепция которой зародилась еще шесть лет назад. Кинг не сомневался, что так называемые «веб-страницы», создаваемые на основе разработанного учеными специального протокола и языка разметки, станут основной частью компьютерной сети Интернет. Через некоторое время эта сеть неизбежно превратится в самый важный источник информации практически для всех слоев общества. Впрочем, вне всякого сомнения, она же породит и новые формы зависимости. Как показывал немалый жизненный опыт Фрэнсиса, без зависимостей люди не обходились ни в какие эпохи. Менялись лишь их формы.