— Старая перечница, кончай зудеть. Идем с нами.

Это говорил полицейский полковник с добродушным крестьянским лицом и симпатичной улыбкой.

— Это вы мне? — удивилась Анна Лаврентьевна.

— А тут больше нет перечниц. — Полковник толкнул ее, и она, потеряв равновесие, упала. Двое полицейских подхватили ее под руки и поволокли по коридору. Она пробовала протестовать. С одной ноги ее соскочила туфля. Мальчик бежал следом, хватал полицейских, и полковник отшвырнул его, как щенка. Анну Лаврентьевну выволокли из дома, вбросили в железный фургон, где она, полубосая, в разорванной кофте, оказалась рядом с другими арестантами. Было слышно, как снаружи смеялись полицейские.

Шаман Василий Васильев уже несколько дней не касался своего магического бубна, а размышлял над системой звездной навигации для космического корабля, которую разрабатывал в советское время и которая осталась незавершенной после разрушения научного центра. Спектральное излучение звезды 114 Лео попадало в бортовой анализатор, обретало форму цифрового сигнала, который воздействовал на рули корабля, летящего в созвездие Льва. Василий Васильев с наслаждением писал математическую формулу, когда в его квартиру позвонили. Он открыл дверь, и несколько полицейских выволокли его на лестничную клетку, а полицейский полковник, смеясь, стал топтаться на месте, выпучивая глаза и изображая шамана:

— Колдун, хватит народ дурить. Помоги себе самому!

Василия Васильева сволокли вниз по лестнице, зашвырнули в автозак, и полковник напоследок скорчил страшную рожу, видимо, изображая ритуальную маску.

Колокольных дел мастера, Игната Трофимовича Верхоустина, взяли на литейном дворе, когда рабочие поднимали на лебедке большой коричневый колокол с золотым образом Богоматери и славянской надписью: «Богородица, Дева, радуйся». Крепкого сложения полковник сгреб в охапку мастера и ткнул головой в колокол, который печально и гулко охнул. Оглушенного мастера сунули в автозак, машина уехала, а в колоколе все еще жил рыдающий звук.

Хранителя мемориала Аристарха Петухова схватили в момент, когда он поправлял на барачных нарах бирку с номером заключенного. Его пинками выгнали из барака, и на вопрос, куда его тащат, веселый полковник ответил:

— Товарищ Берия тебя вызывает.

И дверь автозака захлопнулась.

Ученик Коля Скалкин только что прочитал бабушке свое сочинение про звездную пушку, и бабушка умилялась, гладила внука по пшеничным волосам. В это время в садик, где проходило чтение, вбежали полицейские, схватили Колю Скалкина, отбросили голосящую бабушку и потащили мальчика в автозак. Следом шагал полковник, рвал на куски тетрадь, приговаривая:

— Пушка, говоришь? Звездная, говоришь? Говна-пирога, говоришь?

И мальчика поглотил железный зев автозака.

Священник Павел Зябликов, в окружении верующих, читал литию, поминая усопшего прихожанина. Кругом были черные платки, золотились свечи, темнел чудотворный Спас. Когда в храм ворвались полицейские, потащили к выходу отца Павла, он только и успел крикнуть обомлевшим прихожанам:

— До встречи на кресте!

И крик утонул в реве тяжелого грузовика.

«Мерседес» и автозак выехали на окраину города, где размещались ангары и склады. Остановились у ребристого железного ангара, где прежде размещалась авторемонтная мастерская. Арестантов провели сквозь отсек, где с потолка свисали цепи, на ржавых верстаках были разбросаны молотки и отвертки, стояли паяльные лампы и тиски. В соседнем отсеке было пусто, земляной пол был пропитан машинным маслом, а сквозь отверстие в крыше пробивался яркий солнечный луч. Арестанты оглядывались, отец Павел читал молитву, а ученик Коля Скалкин протянул к лучу руки, словно хотел выбраться по нему из мрачной тюрьмы.

Глава двадцать первая

Пробуждение Веры было великолепным и напоминало ее детские пробуждения, когда брызнувшее в глаза утро, лазурь за окном, запах цветов на невидимой клумбе вызывали в ней ликованье. Каждая клеточка детского тела, каждый вздох, каждое дрожанье зрачка говорили о счастье, о чуде, о бесконечной любви, во имя которой она родилась и существовала на этом свете.

Любимый человек был рядом с ней, ее голова лежала у него на груди, и она слышала ровные биения его сильного доброго сердца. Никола с воздетым мечом стоял на верстаке, и на его лобастой голове был венок из садовых ромашек, который она сплела накануне, и синие деревянные глаза праведника наивно смотрели из-под белых соцветий.

Вера дождалась, когда ресницы Садовникова задрожали, его серые глаза раскрылись, а потом прищурились, спасаясь от полыхнувшего солнца. Его рука погрузилась в ее волосы, скользнула по плечу, поймала в ладонь мягкую девичью грудь. И он, целуя ее, сказал:

— Доброе утро, милая.

Они не торопились вставать, предвкушая долгий летний день, который им было даровано провести вместе, проживая каждую минуту, как маленький драгоценный слиток, из которых теперь состояла вся их жизнь.

— Я хотела тебя спросить, — Вера играла красной бусинкой, которая лежала на груди Садовникова, — амулет, оставшийся от его покойной жены, — ты столько сделал для меня. Исцелил, приютил, сделал счастливой. От тебя исходит сила и благородство. Ты спасаешь, вдохновляешь, обладаешь неведомыми знаниями, которые побеждают зло. Кто ты такой? Почему ты один? Кто были твои друзья? Мне кажется, ты находишься в постоянном ожидании каких-то огромных событий, о которых знаешь и которым помогаешь свершиться. В тебе есть какая-то тайна, которую ты не пускаешь наружу, заслоняешь ее, но она вдруг сверкнет в твоих глазах голубым лучом, как отблеск той звезды, которую ты мне показал. Что это за тайна? Каких ты ожидаешь событий? Кто ты, мой милый?

Садовников чувствовал, как трепещет в нем его тайна. Как откликается на ее слова бестелесными вспышками. Стремится себя обнаружить, перелиться из глубины его разума в ее чистую наивную душу. Он любил ее душу, верил ей, что спасала его от печального одиночества. Тайна не пугалась ее, не стремилась спрятаться в глубины его подсознания, под защиту множества непроницаемых, непроглядных оболочек. Осторожный и мнительный, окруженный опасностям, он все эти годы сберегал драгоценный кристалл, как сберегают во время нашествий бесценный шедевр. Прячут его под землю, забрасывают ворохом мусора и ненужных вещей, дожидаясь часа, когда враг отступит. И тогда будет явлена чудотворная, в драгоценном окладе икона.

— Ты хочешь знать мою тайну? Хочешь знать, каких событий я ожидаю? Тогда вставай. Я тебе откроюсь.

Они подъехали к речному затону, где у причалов белели нарядные яхты, изысканные катера, и среди лодок, прикованная тонкой стальной цепочкой, покачивалась моторка Садовникова. Было удивительно, что отсутствует Ефремыч, любитель порассуждать о политике. Всякий раз, когда встречался с Садовниковым, он спрашивал, скоро ли коммунисты возьмут власть, и народ сможет пахать землю и строить звездолеты.

Садовников помог Вере сесть в лодку. Отпихнулся он пирса и включил мотор. Почти бесшумно, с легким птичьим стрекотом, мотор погнал лодку по затону, мимо ветхого теплохода «Оскар Уайльд», к открытой воде. И когда река сверкнула своим огромным солнечным блеском, дунула синим ветром, Садовников увеличил скорость, и лодка, ударяясь о встречные волны, помчалась на простор.

Вера, поместившись на носу моторки, сражалась с ветром, который путал волосы, рвал платье, сыпал в лицо сверкающую росу. На крутом берегу белел город, блестели главы соборов, зеленели парки. И все это уплывало, оставалось позади. Остроносая лодка мчалась на просторе, среди слепящих огней, синих вспышек, перепрыгивая через волны. Вера видела, как на корме Садовников отворачивается от ветра, за его спиной разбегается кружевной клин, а над его головой дрожит прозрачная радуга. Он улыбался ей, словно спрашивал, хорошо ли ей. И она улыбалась в ответ, отвечая, что ей чудесно.

Не было ни города, ни прибрежных деревень, ни встречных кораблей. Была огромная сверкающая пустота и зеленые лесные берега, словно они плыли по первобытной, девственно чистой реке, среди молодой земли. Из воды внезапно выскакивали большие серебристые рыбы, изумленно взглядывали крутящимися глазами и снова проваливались в пучину. Вере казалось, что река опустилась на землю из неба, захватила с собой небесные силы, голубые струи, огненные стихии. Подхваченная этой рекой, она поплывет по ней, а потом река унесет ее в небо.