По берегам Виркинсельги сосновые боры, кое-где березы и осины, — они в этот день были особенно заметны, нарядно и ярко вспыхнули среди хвойной зелени. Замечательное озеро: много отмелых берегов, заливов и ериков, густо поросших различными водяными растениями. Дни оказались самыми пролетными, утка шла верхом, иногда присаживаясь; много ее было и по камышовым берегам озера. Один из нас, стрелок, стоял на носу лодки, а другой осторожно длинной пропешкой с тупым концом внизу толкал лодку, раздвигая ее носом то камыши, то тресту, а иногда с трудом пробираясь по густым водорослям. Тут обнаружилось, что условие, которое мы приняли, оказалось невыполнимым: стрелять до первого промаха, после него замена. Промахов не было, пришлось толкача заменять по часам. На той охоте я понял, что ученик сравнялся с учителем. Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться, скажу, что в дальнейшем по дробовой стрельбе Модест стал значительно сильнее меня, на стенде он дошел до кандидата в мастера спорта. В лесу случалось так, что во время охоты с гончими Модест успевал попутно добыть одного-двух рябчиков, «ныряющих» с вершин деревьев, — труднейшие выстрелы. И во время охот с легавой Модест частенько стрелял без промаха.

Пожалуй, из всех моих друзей-охотников никто столько не добывал вальдшнепов, уток, зайцев и другой дичи, как он. Однако с годами Модест стал меньше обращать внимание на результаты охоты: интересуется природой в самом широком смысле, ходом процесса охоты, а не количеством взятой дичи, дарит ее друзьям и спутникам. Еще характерная черта: не может снять шкурку с убитой пушнины или — еще труднее — добить подранка. Охоту и природу знает лучше всех из нашей компании — правда, это не удивительно, это его специальность.

Как компаньон по охоте приятен, не отказывается ни от какой работы: у костра, у машины и на стоянке в деревнях. Но самое хорошее в нем как в охотнике — верность делу. Такой пример. Многие мои гончие, особенно последние, отличались чрезвычайно высокой вязкостью; когда со мной Модест, я спокоен. Если заяц или лисица вовремя не взяты, наступает кризис: вечер, надо торопиться с отъездом, а в таинственной глубине леса идет и идет неустанный и неумолчный гон. Снять с гона собаку чрезвычайно трудно. Надо по лесу в темноте подобраться к гону, остановить и взять на поводок обазартившуюся собаку. И вот тут-то, бывало, многие мои спутники, смущенно извиняясь, уезжали в город. И в какой-то мере были правы — им надо рано на работу. Модест никогда, ни при каких обстоятельствах гончую в лесу не бросит.

Дополню к этой характеристике, что, начав, как и все мы, в ранние годы с очень плохих ружей, он имел и имеет ружья высокого класса. Практика охоты с собаками начиналась с наших собак, потом были, конечно, и свои. Я навсегда запомнил его англичанку Диву, величайшего мастера работы по вальдшнепам. Несколько раз бывал с ней на осенних высыпках. Незабываема обстановка этих охот: высокое небо, нарядные леса, гогот пролетных гусей и… работа Дивы. Надо было видеть, как она осмысленно, прямо как человек, обыскивает припойменные ольшаники, как осторожничает, как, прихватив малейший запах, какие-то флюиды, оставшиеся на палой листве, уверенно ведет и четко становится. Ни один вальдшнеп не уйдет… вот он, длинноклювый красавец, взрывающийся воркующими крыльями неожиданно и резко!

Сегодня Модесту Владимировичу Калинину немало лет, сильно побелела голова, не очень уж хорошее здоровье, пожертвованное, как ни странно, тому же охотничьему делу, но по-прежнему великая к нему страсть. Свое научное мышление по охотоведению он обосновал на двойной основе: лесохозяйственном образовании и биологическом. По моему мнению, на сегодняшний день старший научный сотрудник ЛЕННИЛХа Калинин — один из самых знающих и ведущих охотоведов страны. Он широко наблюдает у нас и в соседних странах охотничье дело, пишет о нем, занимается составлением альманаха «Наша охота», страстно защищает природу и оскорбляется душевно, если кто-нибудь, спутав охотников с браконьерами, укоризненно выскажется об этой извечной человеческой страсти.

Модест Калинин с братьями Ливеровскими на выставке собак. 1973 г.

Моя дочь Ольга — член нашего охотничьего братства. Это несколько необычно, но иначе и быть не могло. В семье, весь уклад жизни которой отражал мою увлеченность охотничьей страстью, где использовалась любая возможность, чтобы уехать в лес, на озеро, в новгородское приволье, — в этой семье не было сына, росла дочь. А впервые я взял Ольгу в лес, когда ей было без малого три месяца. Из лесной деревушки Колмышино принес ее на полотенце к любимому озеру Городно. На высокой горе Мулёвке положил в одеяльце прямо на брусничник. Рядом мы с женой собирали ягоды. Вдруг девочка, обычно спокойная, зашлась отчаянным криком. Распеленав, увидели маленького рыжего муравья, — по себе знаю, рыжие самые кусачие. Так моя Ольга встретилась с первым в ее жизни «зверем». Потом было много разных зверей — и прежде всего собаки. Девочка относилась к ним без должного уважения. Подползала к моему свирепому Ошкую и тыкала пальчиком прямо в глаза. И тот безропотно терпел. Когда Ольга подросла, я научил ее ходить на лыжах, плавать и ухаживать за собаками. С семи-восьми лет стал брать в лес. Помнится, иду на тягу, а сзади поспевает моя кнопка, важно вышагивая по лужам в резиновых сапогах. Брал ее и на глухариные тока. Уходил от костра довольно надолго, а она спокойно оставалась одна, следила за огнем, помешивала кашу, играла какими-то палочками, тихонько напевала. Быстро научилась распознавать следы на снегу, узнавать голоса птиц. Помню, как я был доволен, когда она, повзрослев, стала стрелять на стенде и вполне прилично освоила дробовую стрельбу.

Не знаю, что первично: то ли общение с лесом делает человека поэтом, то ли поэтичность натуры помогает человеку почувствовать красоту природы, но связь несомненная.

Обучение охотничьему делу.

Я привел отрывок из стихотворения Ольги, напечатанного в журнале «Охота». Там у нее глухарь —

Я хорошо помню первого Ольгиного глухаря. Мы с ней затаборились на краю просеки в 59-м квартале Лисинского лесничества. Прилет был неплохой, штук шесть-семь. И надо же так случиться, что неподалеку от нас с вечера запел мошник. Темнеет, а глухарь все точит и точит. Не люблю стрелять на подслухе, а тут подумалось: «Затучило. Хорошей зари не жди. Может, и не запоют…» Дал Ольге свое «Лебо», сказал: «Скачи!» Невысокая фигурка с длинным ружьем на плече исчезла в сумерках, а я сидел, привалясь к стволу дерева, слушал. Тянулось настороженное ожидание. Глухарь пел, пел и наконец смолк. Тишина. Совсем стемнело. Ясно, охота у Ольги не получилась, но что она делает там, в ночном лесу? Пойти поискать? И тут — вспышка света, гром выстрела и шум падающей птицы. Подошла Ольга, я осветил ее фонариком. Повесив ружье за спину, она несла перед собой огромную птицу, прижимая ее к груди двумя руками. Успокоилась, рассказала, что очень боялась спугнуть, не скакала, а делала к глухарю по два осторожных шага, четко прослушивая конец глухой песни. Когда подошла близко, глухарь смолк. Оглядела, но стрелять боялась — темно. Ждала, смиряя сердцебиение, думала: «Хоть бы луна показалась из-за тучки, на минутку бы выглянула!» Потом вспомнила мой совет: «Если темно, плохо видно, — не целься, обязательно обнизишь. Взгляни пристально на глухаря и стреляй навскидку, как на стенде». Так и сделала, а дальше — «разве из „Лебо“ могут быть подранки?» Надо сказать, что у нашей молодежи мое садочное ружье считалось легендарным по бою.