Сделай он ещё несколько прыжков, трудно сказать, успели бы промышленники предупредить его молниеносное движение или нет. Но этого не случилось. Он в упор взглянул на меня, как бы не понимая своей ошибки, зло рявкнул и, круто повернувшись на задних ногах, с шумом скрылся своим следом. Рявкнул он как-то особенно, именно — зло.

Через несколько минут из-за далёкого горизонта брызнули лучи восходящего солнца. На соседнем хребте, будто приветствуя утро, протяжно заревел бык, ему с вершины Буртуя коротко ответил второй, и всё в тайге смолкло…

Мать

Был жаркий день июля. В тайге всё притаилось, спряталось, и даже листья берёзы привяли от горячих лучей солнца. Я с проводником Тиманчиком — колхозником из Угоянского стойбища, возвращался на свою базу. Ни тяжёлые рюкзаки, ни жаркие лучи летнего солнца так не изнуряли нас, как гнус. Утром нам не дали спокойно позавтракать комары, их было так много и они проявляли такую активность, что буквально нельзя было открыть рот, вздохнуть. Когда же мы стали собираться в путь, навалилась мошка, а затем появился и паут. Вся эта масса отвратительных насекомых сопровождала нас весь день… Вначале мы отбивались от них руками, отмахивались головами, но скоро это утомительное занятие до того надо ело, что мы решили не сопротивляться и сдаться «на милость победителей».

Тропа, по которой мы шли, вывела нас на верх пологого хребта и, не меняя направления, потянулась прямо на восток. Солнце продолжало немилосердно палить. Мы торопились, зная, что по пути к реке, на расстоянии двадцати километров, нигде не сможем утолить жажду, а следовательно, и отдохнуть. Наши собаки Чирва и её сын Майто буквально изнывали от жары.

Тиманчик меньше заботился о себе, чем о своих собаках. Хорошая собака для эвенка — это его друг в походах, это благополучие всей семьи. Только неудачник живёт в тайге без лайки, — говорят эвенки.

В каждом распадке собаки бросались искать воду, но напрасно. Вот уже третья неделя, как на небе не появлялись облака, и влага исчезла, её нет в распадках, в мелких ключах, даже таёжные речонки обмелели до неузнаваемости.

Не доходя километров десять до реки, мы, пересекая высохший ручей, вдруг услышали лай. Зная, что наши зверовые собаки не облаивают птиц, бурундуков, а белку — только в охотничий сезон, и что в этом районе не бывает сохатого, — подумали о медведе. При мысли, что собаки держат косолапого, слетела усталость и сердце забилось знакомой тревогой. Ещё несколько минут, и мы, оставив рюкзаки на тропе, бросились на лай. Чем ближе подбирались мы к собакам, тем осторожнее вели себя; стараясь быть незамеченными. То ползли бесшумно по траве, то, нагнувшись, пробирались по чаще, а лай становился всё слышнее, всё настойчивее. Вот мы уже совсем близко, метрах в ста. До слуха доносился треск сучьев и возня. Ползём ещё вперёд. У меня в руках готовое к выстрелу ружьё.

— Нет, не медведь, — произнёс громко мой спутник, поднимаясь во весь рост, и минуты напряжения сразу оборвались. Я тоже встал, и какое-то непонятное разочарование овладело мной. Собаки, увидев нас, начали лаять с ещё большим азартом. Мы подошли к ним. Предметом их внимания был небольшой ворох наносника, обнимавший корни старой ели. Видимо, в дождливое время ручей, в русле которого мы находились, заполняется водой, иначе наносник никак не мог бы попасть под ель. Но странно: собаки, до крови разорвав морды, грызли зубами палки, работали лапами, пытаясь разбросать этот наносник и проникнуть вглубь. Сколько было азарта в их работе! Мы не могли понять, кого они загнали туда. Когда же собаки были пойманы, несмотря на их страшное возмущение, я заглянул под наносник. Странный звук донёсся до моего слуха. Он напомнил мне ворчание кошки, когда у неё пытаются отобрать кусок мяса, который она только что стащила из-под рук хозяйки. Я долго всматривался в темноту и, наконец, увидел две пары светящихся точек, прямо смотревших на меня. Ещё несколько секунд, и в корнях ели я заметил две усатые мордочки. Собаки, увидев, что я пытаюсь разобрать наносник, стали ещё более нетерпеливы.

— Наверно, маленький рысь, — сказал Тиманчик, не заглядывая внутрь. — Тут, видишь, всякие разные косточки есть, это они кушают.

Он оказался прав. Под елью, корни которой прикрывались наносником и хламом, прятались маленькие рыси.

Мы решили разобрать сушник и унести малышей к себе на стойбище. Сколько в глазах этих крошечных животных было страха и возмущения, когда мы добрались до них. Прижавшись друг к другу спинками, они дружно отбивались от нас лапками и злобно, как взрослые, ворчали. Я снял гимнастёрку, завязал воротник, и мы пленили малышей.

Солнце было в зените. В тайге стало душно, даже в тени не было прохлады. Хотелось пить, но мы могли только мечтать о тех блаженных минутах, когда, наконец, доберёмся до воды. Я приподнял свою ношу и хотел было итти, но Тиманчик остановил меня.

— Наверно, близко вода есть, без воды рысь тут жить не может, — сказал он и стал внимательно всматриваться в окружающую обстановку.

Действительно, ведь не могли же малыши жить без воды, тем более, что они уже питались мясом. Тиманчик быстро, что свойственно эвенку, разыскал еле уловимую глазом тропу и пошёл по ней. Освобождённые собаки побежали вперёд. Вдруг снова раздался лай, и до слуха долетел треск и шум.

— Не старая ли рысь? — подумал я.

Когда шум стих, мы разыскали воду, вернее маленькое болотце, к которому ходили на водопой рысята. Вода в нём была далеко не свежая и тёплая, но мы, правда без наслаждения, всё же утолили жажду.

Через полчаса мы продолжали свой путь по тропе. Собак ещё не было. Малышей я нёс в рюкзаке, который мы освободили для них. Малейший толчок и неловкое движение рюкзака раздражали их. Они, не переставая, ворчали, выражая этим своё негодование.

Солнце уже склонилось к лесу, но жара не уменьшилась, и мы снова изнывали от жажды. Я старался не думать о воде, но мысли о ней, как назойливая мошкара, неотступно преследовала. Наконец, — это было уже вечером, — пологий хребет кончился, и мы стали спускаться в долину.

Ничего не хотелось, кроме воды и прохлады, даже предстоящий отдых после длительного пути не соблазнял нас.

Но вот окончился крутой спуск, скоро остался позади и сосновый бор, граничащий с береговыми елями. Ещё полкилометра пути, показавшегося нам бесконечным, — и мы увидели знакомую поляну, затем услышали и долгожданный шум реки. Только тут нас догнали собаки. Не задерживаясь на поляне, мы добрались до реки и дали волю своим желаниям. Мы пили, купались, радуясь, как дети, прохладе. Много ли человеку нужно! Буквально через десять минут на наших лицах уже не осталось и следа от усталости.

Предстояла ночёвка. Хотелось есть, но в наших котомках, кроме маленького кусочка пышки, ничего не было, если, конечно, не считать чайника и небольшой сковороды, в которой мы обычно жарили рыбу. Но ведь мы находились в тайге, отсутствие в наших рюкзаках запасов продовольствия не смущало нас. Пока я устраивал ночлег, привязывал собак и возился со своими юными питомцами, Тиманчик что-то делал, усевшись на гальку. Я стал наблюдать за ним. Он вытащил нож и срезал на голове небольшую прядь волос, затем достал из шапки два голубых пёрышка кедровки и белой ниткой стал всё это прикреплять к маленькому рыболовному крючку. Через несколько минут я уже видел в его руках искусно сделанную мушку, на которую он собирался ловить хариусов. Но вода в реке была настолько прозрачной, что нужно было прикрепить крючок к бесцветному поводку, иначе рыбы не обманешь. Он нашёл в своей дорожной сумочке оленью жилу, чем починяют эвенки олочи[9], осторожно отделил от неё три тончайших нитки и из них сделал поводок.