Мы шли медленно, прислушиваясь к тишине, царившей вокруг нас, и вдруг совсем близко, в первом ложке, услышали голос Черни. Василий Николаевич сейчас же свернул вправо и, налегая на лыжи, пошёл полным ходом.

На этот раз «казак» засел в дупле тонкого кедра, куда попал он по пустотелому корню. Промышленник долго осматривал дерево.

— Будто нет отверстий, попробую выкурить его, — говорил он, выстукивая ствол и прислушиваясь к ворчанию соболя.

Прежде всего мы заткнули мохом и забили снегом входное отверстие в корнях; затем, на высоте меньше метра, прорубили небольшое окно в дупло, такое, чтобы свободно пролезала внутрь рука, и от этого отверстия до основания дерева всю пустоту тоже забили снегом. Окончив с подготовкой, Василий Николаевич достал кисет с самосадом, закурил и передал его мне.

— Твоё дело только подсыпать табачку в трубку, а с остальным я управлюсь и сам, — говорил он, надевая на левую руку лосёвую рукавицу и просовывая её через прорубленное отверстие внутрь дерева.

Я с любопытством наблюдал за промышленником. Усевшись поудобнее, он стал жадно сосать трубку, пуская дым в дупло. Соболь сразу завозился и разразился страшным гневом. Он бросился выше, но именно туда и шёл дым, заполняя вначале верхнюю часть пустоты, тогда «казак» стал спускаться ниже, а промышленник всё продолжал дымить, и я еле поспевал подсыпать в трубку самосад. Мы хорошо слышали, как соболь всё ближе и ближе спускался к отверстию и скоро Василий Николаевич заулыбался — это «казак» коснулся лапкой рукавицы. Трубка сделала последний вздох и выпала изо рта. Ещё секунда — и «казак» забился в руке промышленника.

Он вытащил его из дупла и, держа левой рукой за загривок, достал нож. Одного удара обушка ножа по переносице оказалось достаточно, чтобы оборвалась жизнь «казака».

В полдень мы вернулись к палатке. День был мрачный, по долине гулял ветер, и серые облака окутывали горы. Но на душе было легко и радостно…

Кабарга

Чем дальше мы отходили от Кизыра, подбираясь к водораздельному хребту, тем глубже становился снег. В последние дни было тепло, снег размяк, стал водянистым, и мы буквально плыли по нему. Так и не удалось нам в этот день выбраться на перевал.

Мы шли к зубчатому гольцу Чебулак. Мои спутники — Прокопий Днепровский и Павел Назарович Зудов — были людьми испытанными, не боящимися трудностей. Прокопий Днепровский — прекрасный охотник и замечательный следопыт — много лет сопровождал наши экспедиции по разным районам Сибири. Слегка сгорбленная фигура, крупные размашистые шаги придавали этому человеку особую силу и уверенность. Природа наградила его шестым чувством, пользуясь которым, он никогда не блуждал в горах и часто выручал нас из беды.

Под пару ему был и наш проводник в экспедиции по Восточному Саяну — Павел Назарович Зудов. Он был жителем Можарской заимки, много лет промышлял в этой тайге и хорошо мал её. Седой, но ещё крепкий старик, он бодро шагал впереди нас, погружённый в свои думы.

Четвёртым спутником был Лёвка — зверовая лайка, весёлый и ласковый пёс, верно служивший нам много времени.

Можно представить нашу радость, когда мы, промокшие и изрядно промёрзшие, наконец-то, были обогреты костром. Мы заночевали в небольшом сыролесье, сохранившемся от лесных вредителей в вершине перевального ключа. А небо всё продолжало хмуриться, и ветер не стихал. Лёвка, зарывшись в мох под старым кедром и воткнув морду в хвост, спал.

— Собака опять непогоду чует, голодная уснула, — сказал Павел Назарович, поглядывая на потемневшее небо.

И, действительно, ещё не успел свариться ужин, как на огонь стали падать мокрые пушинки снега. Ночь обещала быть холодной и неприятной. Шесть толстых брёвен попарно сложенных концами друг на друга, должны были обогреть нас. Я постелил вблизи огня хвойные ветки, положил под голову котомку, и укрывшись плащом, уснул раньше всех.

Ночью, не переставая, шёл снег. Спали неспокойно. Если повернёшь спину к огню, то мёрзнет грудь или наоборот. И так всю ночь, то один бок греешь, то другой.

В полночь меня всё же разбудил холод. Днепровский и Павел Назарович спали. С одной стороны они были завалены снегом, а с той части одежды, которая была обращена к огню, клубился пар. Несмотря на то, что они находились одновременно под действием высокой и низкой температуры и спали в сырой одежде, всё же они отдыхали, — это привычка.

Я поправил костёр, пододвинул поближе к нему свою постель и тоже уснул.

Пасмурное, неприветливое утро предвещало плохой день. Наскоро позавтракав, мы тронулись дальше на север и в 10 часов были на перевале. Отсюда хорошо были видны долины рек Кизыра, Нички. Всюду — серое поле безжизненной тайги да уходящие в безграничную даль белогорья. Вблизи перевала нет нагромождений, всё пологое, и только вдали, с левой стороны, был виден зубчатый голец Чебулак, приковавший наше внимание своей грандиозностью.

На перевале пришлось задержаться. Мои спутники развели костёр, и пока грелись, я сделал необходимые мне записи, дополнил маршрутку.

К Ничке спускались крутым ключом, забитым глубоким снегом. Неприятное впечатление оставила у нас эта река. Какая стремительная сила! Сколько злости в её потоке, несущемся неудержимо вниз по долине! Её перекаты завалены крупными валунами, всюду на поворотах — наносник и карчи. Мы и думать не могли перейти её вброд. Пришлось сделать плот.

Три часа мы трудились над устройством этого примитивного судёнышка, которое нам нужно было всего лишь для того, чтобы пересечь реку шириной не более восьмидесяти метров.

Когда плот был готов, мы оттолкнулись от берега и, подхваченные течением, понеслись вниз по реке. Я и Днепровский стояли на гребях, а Павел Назарович командовал.

— Бейте вправо, камни!

Плот, отворачивая нос или корму, проносился мимо препятствия. Не успевали мы прийти в себя, как он снова кричал:

— Скала, гребите влево, разобьёт! И мы всей силой налегали на вёсла.

Река не давала нам передышки. Плот то зарывался в волны, то, скользя, прыгал через камни, бился о крутые берега, а мы гребли и гребли что было сил.

Наконец, справа показался пологий берег, там было устье неизвестного ключа, и мы решили прибиться к нему, И вот у последнего поворота плот совсем неожиданно влетел в крутую шиверу. Все растерялись. Никто не знал, куда отбиваться: справа, слева и впереди, словно ожидая добычу, торчали из воды крупные камни. Вода вокруг них пенилась, ревела, плот, как щепку, бросало в стороны, било о камни, захлёстывало волнами. По какой-то случайности, всё обошлось благополучно, мы уцелели и уже готовы были благодарить судьбу, как снова услышали команду Зудова:

— Залом!.. бейте!.. — и, не досказав последнего слова, старик бросился ко мне, схватил за гребь, но уже было поздно.

Впереди неожиданно вырос огромный наносник. Он делил реку пополам и принимал на себя всю силу потока Плот с невероятной скоростью летел на него. Развязка надвигалась быстрее мысли. Я выхватил нож и только успел перерезать на Лёвке ошейник, как раздался треск. Плот налетел на наносник, и от удара — нас как не было на нём. Я повис на бревне, а Днепровского выбросило далеко вперёд. Разбитый плот, приподняв высоко переднюю часть, вывернулся как бы на спину и, ломая греби, исчез под наносником.

— Помогите!.. — услышал я сквозь рёв бушующей реки. Только теперь я увидел Павла Назаровича. Он, держась руками за жердь, висевшую низко над водою, пытался вскарабкаться на неё, но поток уже тащил его под наносник. Он захлёбывался, бил ногами, пытаясь приподняться, но напрасно — силы его покидали. Пока я добрался до старика, у него оборвались ослабевшие руки, и я уж в последний миг поймал его за фуфайку. На помощь подоспел Прокопий.

Как только голова Павла Назаровича появилась не поверхности воды, он стал умолять:

— Братцы, табачок за пазухой мокнет, достаньте, слышите!