Никоноров попил из-под крана, заправил под брюки выехавшую рубашку и подошёл к девочке. Присев на корточки, спросил:

— Как зовут тебя, малышка?

Девочка молчала.

— Немая она что ли? — проговорил Мишка, обращаясь к Казанкину и выпрямляясь. — Или забитая такая?

— Чего вы пристали? — недовольно воскликнул Казанкин. — Как зовут, как зовут? Муана Лоа, вот как зовут. Поняли? — и он погладил девочку по голове.

— Да-а! — Мишка сделал большие глаза. — Она что — с Азорских островов.

— С Таити, — ответил Васька и спросил: — Дали бы лучше что поесть.

— У меня нет, — отозвался Мишка. — Я ужинать домой хожу.

— У меня есть, — чуть слышно сказал Ермил, неожиданно подошедший сзади. — Я счас принесу. Есть хочешь? — спросил он девочку.

Та кивнула головой, во все глаза глядя на крепкое, словно рубленое из морёного дуба, лицо Ермила.

Он скрылся в боковом приделе, пошуршал там бумагой, постучал и через минуту появился с бутербродом и бутылкой молока.

— Пусть покушает, — сказал он. — Пойдём! — Он взял девочку за руку, — я тебя умою, а то и впрямь, как туземка.

Он её умыл, вытер лицо чистым концом общего полотенца, потом отвёл девочку в уголок, где не так жгло пламя печи.

— Саша, подай кружку? — крикнул он Лыткарину.

Лыткарин принёс алюминиевую кружку, стоявшую на полке рядом с краном водопровода.

Ермил налил в кружку молока, дал девочке бутерброд. Та взяла, взглянула на Ермила, и стала есть, вздрагивая плечами и посматривая исподлобья на штамповщиков.

— Хорошая девочка, — сказал Ермил. — Она упокоится и разговорится…

Для штамповщиков стало неожиданностью, что за такое короткое время Ермил сказал столько слов. Он стоял рядом с найдёнышем и смотрел, как она ест. Широкая рука застёгивала пуговицу рубашки у волосатой груди и не могла застегнуть — пуговица выскальзывала из шершавых чёрных пальцев.

Штамповщики стояли сзади. Подойдя к ним, Фунтиков, тихо сказал:

— Ну что — не видели ребенка? Марш за работу! Целый час кружитесь здесь.

Засобирался и Ермил. Фунтиков остановил его:

— А ты покорми, покорми ребёнка. Всем-то нечего лясы точить…

Из своей каптёрки, как называли кабинет мастера, вышел Колосов. Увидев скопление штамповщиков, подошел ближе.

— Что за шум? Принесли стекла? Что это такое? — почти закричал он, увидев девочку с хлебом в руке, спокойно доплетающую свой ужин. — Кто позволил водить детей в цех? Это ты, Никоноров?

— Чтой-то я! — независимо ответил Мишка, опуская руки в карманы и снисходительно смотря на мастера. — Моя спит дома с матерью.

— А чей же это ребенок? — Колосов поводил глазами по лицам штамповщиков.

— Наш, — ответил Лыткарин.

— Чей это ваш? — не понял Колосов и опять оглядел бригаду.

— А так — наш, — повторил Лыткарин. — Мы её нашли, значит, наш.

— Как это вы нашли её?

— Пошли за стеклом и нашли. Она заблудилась… Привели погреться…

Колосов посмотрел на Фунтикова, на девочку, на Ермила, стоявшего, скрестив руки на груди, и тихо сказал:

— В милицию её надо отвести. Там быстро найдут, чья она и кто родители.

— Сейчас отвести? — спросил Саша.

— Не надо пока, пусть отдохнёт. Вон как её разморило. Глаза слипаются. Попозже. После смены. В милиции дежурные есть. Так что время позднее — не помеха.

Мастеру, видимо, не хотелось, чтобы сейчас кто-либо из штамповщиков отлучался. Конец месяца, и надо было выполнять план.

— А кто её поведёт? — спросил Саша.

— Кто нашёл, пусть и ведёт, — вмешался в разговор Никоноров.

— Я отведу, — сказал Ермил, глядя на Мишку. — Мне всё равно в ту сторону идти.

— Разве тебе в ту. Тебе в обратную? — удивился Казанкин.

— Мне тоже в ту сторону, — добавил Лыткарин.

— Вы что — сговорились? — ничего не понял Мишка. — Вот чудаки!

— За работу, сынки! — махнул рукой Колосов. — Время идёт.

Ермил в боковом приделе постелил на фанеру свой длинный плащ и уложил девочку. Он с нею о чём-то шептался и она отвечала ему.

— Как Ермил с малыми детьми управляется, — удивился Коля Мячик. — Слушаются его.

Фунтиков улыбнулся:

— Мастак. Норов у него не крикливый, любой сироте хороший.

Скоро девочка спала. Саша отдал Ермилу свой пиджак, чтобы он укрыл её.

— Вера её зовут, — сообщил Ермил, вернувшись к станку. — Ей семь лет. Живёт с бабушкой…

— Ну, вот и наш кудесник заговорил, — гоготнул Мишка и нечаянно прожег горячим стеклом угол у тумбочки.

Запахло жженым деревом.

— Не порти оборудование, — сказал дядя Ваня. — Вычтут из зарплаты. Мастер увидит — крику не оберёшься.

— Да я немного. Из-за этой бестолочи. — Мишка посмотрел на Ермила. — Вера, — передразнил он Прошина.

Тот ничего не ответил. Озарённый пламенем, сел на табуретку и взял жигало.

9.

Окончив работу, штамповщики стали собираться домой. Третья смена была не укомплектована, и никто бригаду не менял. Быстрее всех ушёл Коля Мячик. Идти ему было дальше всех, за станцию, в деревню Подушкино, плохой шоссейной дорогой с канавами и ямами, потом по оскользлой тропинке. Не спеша собирался Сеня Дудкин, натягивая плащ на широкие плечи.

Собирались и остальные. Очистив с облепки остатки горячего стекла, положил на два штыря, вбитые в стену, жигало Казанкин. Долго мыл руки под краном Фунтиков.

Вера спала, положив руку под голову. Другая рука расслабленно лежала вдоль туловища, чуть свешиваясь с фанеры. Пальцы вздрагивали, вздрагивали и ресницы. Лицо во сне, то насупливалось, то расправлялось, уголки бровей поднимались, и рот тоже вздрагивал и принимал то весёлое, то плаксивое выражение.

Дежурным был Лыткарин. Он закрыл вентиль подачи мазута, выключил компресссор, и в штамповке стало тихо, словно всё вымерло. Слышалось только как в Сашкиных руках глухо бухает о под печки стальная кочерга, которой он счищал нагар и расплавленное стекло, сбежавшее с жигал зазевавшихся штамповщиков. Раскалённые кирпичи красно светились и излучали нестерпимое тепло.

Саша забросал под печки мокрым, взятым с улицы, песком, умылся, переоделся и подошёл к Ермилу. Тот тихо сидел на табуретке возле девочки, не решаясь будить, и держал её за руку.

— Пойдём? — спросил его Лыткарин.

— Секунду.

Уходя, крикнул Фунтиков:

— Ребята, не забудьте про девочку.

— Как можно забыть, — отозвался Ермил и стал будить Веру. — Вера-а, вставай!

Девочка приподнялась, несколько секунд тёрла глаза кулачком, не понимая после сна, где очутилась.

— Ну как, обсохла? — спросил Саша и сам ответил: — Обсохла. Сейчас пойдёшь с нами — смена кончилась.

— А куда пойдём? — спросила Вера.

— Домой тебя отведём, к бабушке.

Девочка подняла глаза на Лыткарина. Они были большие и тёмно-голубые.

— Наверно, соскучилась по бабушке?

— Соскучилась. — В глазах блеснули слезы.

— Ну что ты! — растерялся Саша. — Опять плакать?

— Я не плачу… — Она потёрла глаза кулачком. — А когда пойдём? Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. Ты не помнишь названия улицы, где живешь?

— Не помню. В деревне.

— В какой деревне?

— Комякино.

— Вот молодец. А номер дома не помнишь?

— Дом синенький-синенький…

— Это цвет. А номер?

— Не знаю.

Ермил стал одевать девочку в узкое пальтецо.

— Может, нам не стоит заходить в милицию, а сразу идти по адресу? — спросил Лыткарин у Ермила.

— Куда впотьмах по дождю топать, — ответил Ермил. — Найдём ли мы дом? Надо всех жителей будить… А далеко эта деревня?

— Рядом. Через поле.

— Большая она?

— Большая.

Ермил был приезжий и окрестности знал плохо.

— Ну вот. Сколько там домов: двадцать, пятьдесят или больше. Пока всех опросишь! Вера может дом и не узнать — ночь на улице.

— Зайдём в первый дом и спросим, — настаивал Саша. — Вера, как твоя фамилия?

— Константинова.

— Спросим, где Константиновы живут.