— Приходи к нам, — сказал ему Борис. — Вместе со мной твой сосед Толька работает, приятель твой. Работа, конечно, не лёгкая, но заработки хорошие. До армии перекантуемся.

Тяпин говорил как взрослый рабочий. И то правда, он определился на работу сразу же после получения аттестата зрелости. Он жил без отца в очень бедной семье, такой бедной, что классе в четвертом или пятом, ему собирали вещи: кто, что мог принести из дома. После войны многие на посёлке жили не шикарно, но Тяпины из рук вон плохо. Один только Борис и сумел окончить десять классов — он был младшим в семье, а брат с сестрой рано ушли зарабатывать себе на кусок хлеба. Но и теперь он не мог позволить себе роскоши — пойти учиться, поэтому сразу стал работать на производстве.

После его рассказа Саша соблазнился. Больше от сознания того, что рядом с ним будут работать друзья, а это значит, не будет так одиноко осваивать новую специальность и вообще сообща шагнуть в трудовую жизнь с теми, кого знал десять лет, неплохо. Колебался он не долго. Отец и мать после небольших раздумий согласились с его выбором.

— Что молчишь? — спросил его мастер, видя затянувшуюся паузу, вынул из стола авторучку, открутил колпачок и подписал заявление. — Здоровье как у тебя?

— Не жалуюсь, — ответил Саша.

— Это хорошо, что не жалуешься, но всё равно пройди освидетельствование в больнце. Такой порядок. Потом придёшь ко мне, получишь заявление и понесёшь к начальнику цеха. Понял?

— Понял.

Со справкой, выданной в больнице, Лыткарин вернулся в кабинет Колосова.

— Теперь порядок, — проговорил Колосов, прочитав справку. — Принимаю тебя. — Он испытующе посмотрел на вновь испечённого штамповщика. — Ребята твои за тебя ручаются… Только работать так, как надо. А то тут есть у нас один — Вася Ерусалимский. Всё шуточки ему да хаханьки… Поставлю тебя к хорошему бригадиру. За две недели обучишься работе.

Попал Саша не в ту бригаду, куда хотел. Он рвался к ребятам, работавшим у Петра Кобылина, а определили его в бригаду Фунтикова. Делать было нечего, и Саша смирился с мыслью, что ему придется работать без старых приятелей и друзей.

6.

Фунтиков показал ему станок, за который надо было садиться. Сходил в кладовку и принёс стальной прут миллиметров двенадцати в диаметре, длиной около метра, кусок медной проволоки и деревянную ручку с просверлённым отверстием.

— Сделаешь себе жигало, — сказал он. — Такое же, — он вытащил из печурки своё и показал. — Здесь каждый делает себе всё сам, нянек у нас нету. Насади сначала на прут ручку. Показать, как надо делать?

— Да я сам, — ответил Лыткарин, подумав: эка невидаль ручку на прут насадить — дома он от работы не отлынивал да и в школе уроки труда были…

— Ради Бога, — отозвался бригадир, усаживаясь на своё место.

— Где мне взять молоток? — спросил Саша у Фунтикова.

— Молоток? — переспросил бригадир и, подумав, обратился к штамповщикам: — Ребята, кто молоток видал?

— Я видал, — отозвался рыжеватый мужичок с острым носом. — Недели две назад в слесарке. А у нас, отродясь, молотка не бывало. Кувалда есть, пассатижи, а вот молотка… Зачем он тебе, молодой?…

Над ним подшучивали. Так понял Саша. А молоток был нужен. Отверстие в деревянной ручке было слишком узко, и прут не проходил в него, а забить было нечем.

Он растерянно огляделся. Штамповщики сосредоточенно работали. Слишком сосредоточенно. Внутренним чутьем Саша понимал, что они следят за ним, за его действиями и оцениваю, что за человек к ним пожаловал: сноровистый или лентяй, маменькин сынок или парень хват. Саша был не тем, ни другим. И сынком маменьким его нельзя было назвать, и в хваты он по своим параметрам не подходил.

К нему подошёл высокий штамповщик, с худощавым, выбритым до синевы лицом, работавший через станок от него, без слов взял у него прут и сунул в печь.

— Ого, Ермиша новичков взялся обучать, — хихикнул Мишка Никоноров, рыжий мужичок. — Теперь дело будет.

Ермил ничего не ответил, и пока прут калился, сходил в дальний угол, пошарил в старой прожжённой тумбочке и принёс монтёрские пассатижи. Конец прута раскалился быстро, и Ермил сунул его в отверстие деревянной ручки. Пошел едучий дым. Просунув прута столько, сколько было нужно, Ермил опустил ручку в ведро с водой. От воды поднялся пар и зашипело. Ручка держалась плотно и крепко.

— Спасибо, — сказал Саша.

Ермил ничего не ответил, сосредоточенный и неспешный. В проточенное отверстие на другом конце прута он просунул проволоку, загнул кончик, чтобы не вываливалась, и пихнул в печь. Проволока моментально покраснела и стала мягкой. Он выхватил прут из огня и спиралью легко закрутил проволоку на конце, потом остудил в воде.

К ним подошёл черномазый паренеё в клетчатой тёмной рубашке со смешливыми большими глазами. Кепка была сбита на затылок курчавой чёрной головы, и вид у паренька от этого был страшно залихватский и бесшабашный. Он открыл белозубый рот:

— Привет, новенький! Вася Новоиерусалимский, — он протянул грязную руку, — штамповщик третьего разряду, а вас как?

— Саша, — ответил Лыткарин.

Вася взял у Ермила жигало.

— Давай я ему облепку сделаю, все равно курить иду.

Ермил отдал Новоиерусалимскому жигало и вернулся за свой станок.

— Пойдём, покажу, как облепку делать, — сказал новый знакомый Лыткарину и сунул сигарету в рот. — Привет, штампачи, — крикнул он в дверях бригаде. — Как видите, фокус не удался.

Они выбрались на улицу, в огороженный забором двор с северной стороны, небольшой и продолговатый. Саша увидел у стены большую цистерну с мазутом, из которой топливо поступало в печь. В заборе были ворота на большом замке с внутренней стороны, валялись пустые ящики со стружками, куски труб и проволоки, в кучу был свален огнеупорный кирпич, а в большом железном ящике наподобие вагонетки Саша увидел белую глину.

Васька отколол от огнеупорного кирпича половинку и кувалдой на стальном листе растолок его в порошок. Затем взял горсть белой глины и стал смешивать, поливая водой из банки.

— Теперь это намажем на спираль, и облепка будет готова, — улыбнулся он.

Он аккуратно размял глину руками, намазал на спираль. Получилось нечто напоминающее маленький початок кукурузы.

— Готово, — сказал Казанкин, выпрямляясь.

Он затянулся, выбросил окурок и выпустил из носа густую струю дыма.

— Просушишь облепку на порожке печурки, и можно будет работать. На порожке поворачивай её полегоньку, а то может треснуть, тогда долго не наработаешь — отвалится вместе со стеклом.

Когда облепка просохла, Саша набрал на неё стекла. Подошёл бригадир и показал, как надо работать.

— Понял, — спросил он, взглянув на молодого рабочего.

— Понял, — ответил Лыткарин и сунул жигало в печь.

Когда оковалок стекла на жигале разогрелся, он закатал его в виде редьки, тонкий хвостик подсунул под штамп и нажал рычаг. Однако, как он не пытался протянуть жилку, у него не получалось: стекло липло к штампу, и он барабанил по одному и тому же месту, пока в жилке не образовывалась дыра. Стекло быстро остывало и трескалось. Раза два подходил Фунтиков и наставлял, как надо лучше сделать. Но все равно у Саши не выходило.

— Не всё сразу, — утешал его бригадир, видя расстроенное лицо ученика, — научишься. Не жалей масла для иглы. Смазывай лучше штамп. И не спеши: нажал рычаг — опустил штамп, оттяни жилку, подними рычаг, просунь дальше жилку, снова нажми и оттяни. И помедленнее, не спеши…

Глядя, как другие работают ловко и непринужденно, Саша завидовал им. Бусы у них в жилку ложились ровно, одна к одной, располагались друг от друга на одинаковом расстоянии и словно смеялись. Стекло было прозрачное и чистое. А у него бусинки отстояли на разном расстоянии друг от друга, где меньше, где больше, то налезали друг на друга, то разбегались далеко, были мутные и неровные.

— Стекло мутное, потому что перекаливаешь в печи, — объяснил ему Ермил. — Все быстро работают, и стекло срабатывают быстро. А ты «редьку» не срабатываешь и за полчаса — вот стекло и мутнеет.