«На его отделку денег, видимо, не пожалели. Стены были обшиты деревянными панелями, огромное количество ванных комнат, туалеты при спальнях и прочие роскошества. За последние годы дом сменил нескольких хозяев, и к нему пристала дурная слава, — считалось, что каждого, кто в нем поселится, настигает какое-нибудь несчастье. Первый владелец разорился, у второго умерла жена. Не помню, что случилось с третьими жильцами, кажется, они просто развелись и разъехались. Так или иначе, дом был довольно дешев, поскольку его долго не покупали. При доме имелся славный сад — длинный и узкий. Начинался он лужайкой, затем тек ручей, по берегам которого росли всякие водяные растения, потом — дикие заросли азалий и рододендронов до самого конца, где был разбит солидный огород, а за ним тянулась живая изгородь из кустарника. Могли ли мы позволить себе такой дом — другой вопрос. Хоть у каждого из нас был приличный заработок. — У меня, правда, непостоянный и не всегда одинаковый, у Арчи более надежный, — капитала нам, к сожалению, не хватало. Тем не менее мы взяли ссуду под залог и въехали в новый дом».
Его назвали Стайлс. Вульгарную роскошь интерьера новые хозяева постарались смягчить здоровой простотой ситца и детских игрушек. Они уверенно располагались в доме на годы, хотя фактически он принадлежал пока не им, а банку, давшему кредит. Дом по-прежнему вызывал у них неприязнь, но они надеялись, что с переменой обшивки это ощущение пройдет. Зато финансовая проблема выплаты по кредиту вскоре отпала.
В том же 1926 году издательство Уильяма Коллинза выпустило первый у них роман Агаты Кристи — «Убийство Роджера Экройда». Фурор, произведенный записками доктора Шеппарда, заставил, вероятно, Джона Лейна откусить себе голову. Детективное сообщество перестало быть демократией. На трон взошла Королева детектива, и мир с воодушевлением приветствовал ее воцарение. И пусть злопыхатели кричали, что она нарушила одно из неписаных правил игры, пусть пастор (!) Рональд Нокс ей в пику публиковал в 1928 году «Десять заповедей детективистики», а писатель С. С. Ван Дайн формулировал тогда же «Двадцать правил детективных историй», не им уже было предписывать Королеве законы жанра. Отныне она сама определяла их эталон.
Но все шло слишком хорошо. Карло, как шотландка, назвала бы это состояние «фей». Не успел выйти в свет «Роджер Экройд», а его создательница стать навеки объектом охоты журналистов, как умерла ее мать. В их семье все женщины были долгожительницами, поэтому конца всего лишь в семьдесят два года никто не ждал. Арчи, как любой мужчина, не умел развеять скорбь жены и вел себя неловко:
«— У меня отличная идея, — сказал Арчи. — На следующей неделе мне нужно будет снова поехать в Испанию. Как ты смотришь на то, чтобы составить мне компанию? Мы бы прекрасно провели время, и, уверен, ты бы там развеялась.
Мне не хотелось развеиваться. Я предпочитала остаться наедине со своим горем и попытаться свыкнуться с ним. Поэтому, поблагодарив Арчи, я сказала, что, пожалуй, останусь дома».
Строго говоря, он был прав. Смерть матери на восьмом десятке лет для взрослой самостоятельной женщины является, разумеется, ударом, но ожидаемым и, так сказать, естественным — разве она желала, чтобы мать пережила ее?! Понятно, Арчи не рассчитывал, что жена не проявит неизбежных эмоций, ее полное равнодушие или беспечность показались бы всем странными. Он просто хотел ее поскорее утешить, однако сделал это несвоевременно и неуместно. Вместо Испании Агате пришлось поехать в Эшфилд и заняться тяжелым физически и невыносимым эмоционально делом: очистить его ото всего, что копилось годами и загромоздило буквально все комнаты, кроме двух, которыми пользовалась мать в последние годы. Арчи советовал все сразу сжечь, и по сути опять-таки был прав, но Агата не имела сил расстаться с памятью о счастливых детских годах. Мэдж, обычно всегда готовая прийти на помощь, была занята (интересно, чем? сын уже стал взрослым, муж еще не заболел тяжело, дом в Эбни был полон слуг, пьеса в Лондоне уже сошла со сцены). В дополнение несчастий, умирал от рака отец Карло, и той пришлось уехать в Эдинбург.
Стайлс сдали на лето, Арчи перебрался в свой клуб в Лондоне, а Агата с Розалиндой поехали в Эшфилд, куда в августе обещала выбраться и Мэдж. Эшфилд, когда-то такой любимый и родной, показался теперь совсем иным, а память прошлого лишь усиливала боль. Агата довела себя до настоящего нервного истощения бессонницей и изматывающей ненужной работой по расчистке комнат. Она никого не наняла в помощь, боролась с мусором и пылью в одиночку, почти не ела (нет никаких сведений о том, кто кормил Розалинду — явно не измученная мать). Она сознавала, что находится на грани допустимого, но ничего не могла с собой поделать.
«Я работала по десять-одиннадцать часов в сутки: открывала комнату за комнатой, перетаскивала вещи. Комната для занятий, где я провела в детстве столько счастливых дней, теперь представляла собой огромную камеру хранения.
Я написала Арчи, чтобы он как-нибудь приехал на воскресенье к нам: это отвлекло бы меня. Он ответил, что вряд ли стоит затевать такую поездку, поскольку он не может освободиться раньше субботы, а в воскресенье вечером должен возвращаться. К тому же это весьма дорогое удовольствие. Подозреваю, он просто не хотел пропускать воскресный гольф, но не говорил об этом, разумеется, чтобы не обидеть меня. В конце концов, уже недолго осталось ждать, бодро напоминал он.
Меня одолевало чувство страшного одиночества. Думаю, тогда я не отдавала себе отчета в том, что действительно нездорова. У меня сильный характер. И я не понимала, как можно заболеть от горя, забот и переутомления. Но однажды, когда потребовалось подписать чек, а я забыла собственное имя, я испугалась и почувствовала себя как Алиса в Стране Чудес, когда она прикоснулась к дереву.
— Спокойно, — сказала я себе. — Я прекрасно знаю, как меня зовут. Но как же? — Так я и сидела с ручкой в руке, в полной прострации. С какой буквы начинается моя фамилия? Дня два спустя прозвенел еще один „звоночек“: мне нужно было завести машину — обычно она заводилась при помощи рукоятки (возможно, тогда все машины так заводились). Я дергала, дергала рукоятку, но машина не заводилась. В конце концов я разрыдалась, убежала в дом и, всхлипывая, бросилась на диван. Это происшествие встревожило меня: плакать только из-за того, что не заводится машина?! Уж не схожу ли я с ума?
Со мной была Розалинда, но ей я, разумеется, не могла говорить ни о чем — ни о том, как я несчастна, ни о том, что меня тревожит, ни о своей болезни. Сама она была счастлива, ей, как всегда, очень нравилось в Эшфилде, и она помогала мне в моих трудах: обожала сносить ворохи ненужных вещей по лестнице и выбрасывать в мусорный ящик, а иногда выуживала из них что-нибудь интересное для себя: „Думаю, это уже никому не понадобится — а мне может пригодиться“».
Что ж, дочь была рядом, но не замечала состояния матери, и та, «разумеется», ничего не могла ей сказать… Но если человек боится, что сошел с ума, — он еще с ума не сошел. Когда сойдет, он этого не узнает.
В августе приехала Мэдж, и младшей сестре стало намного легче. 5 августа Розалинде исполнилось семь лет. Она собиралась провести чудесные две недели со своей любимой тетей Москитик, пока родители съездят в Италию. Сама Агата уже достаточно свыклась с тяжелой потерей и тоже предвкушала отдых на теплом море. Вернулась и Карло, чей отец передумал умирать. День рождения дочки обещал внести успокоение в сердца. Но накануне праздника приехал Арчи и без околичностей объявил, что хочет получить развод… он полюбил другую… какую-то Нэнси Нил, знакомую им обоим уже давно, со времен Белчера…
Дальнейшие подробности в «Автобиографии» начисто отрезаны. Разводы в Англии тех лет давались лишь в самых крайних случаях и почти по единственной причине — доказанной измене. В «Неоконченном портрете» муж Селии говорит, что не желает втягивать свою новую избранницу в грязь бракоразводного процесса, а все возьмет на себя: то есть пойдет по стандартному пути, наймет сыщика и женщину для разыгрывания сцены измены где-нибудь в гостинице, Селии же останется подать на него в суд. Она с негодованием отказывается: «Я не желаю заниматься враньем, и притворяться, и разыгрывать спектакль». Очевидно, отказалась и сама Агата Кристи.