Команда «работала» без особого напряжения, этот расстрел был не первым, каждый знал свое место, все отработано до мелочей, рассчитано по минутам. Лишь раз произошла заминка. Одна из женщин попыталась незаметно столкнуть в ров свою маленькую дочку — может, уцелеет под телами расстрелянных родичей своих?

Чернявый заметил это и бросился ко рву. Он начал стрелять на бегу, длинными очередями сбивая людей, словно игрушечные фигурки, свинцом в яму. И когда упали в огромную братскую могилу все десять, чернявый подскочил к ее краю, отыскал бешеным взглядом девочку и, начав с нее, повел очередью по всему этому кровавому месиву из тел, крови, осыпавшейся глинистой земли.

Израсходовав весь магазин, чернявый повернулся к Коршуну: заметили ли его усердие, его старание?

Тот равнодушно, свысока, наблюдавший за расстрелом, встал, и чернявый тут же подскочил к нему, ожидая приказаний. Эсэсовец отмахнулся от чернявого как от прилипчивой мухи. Ординарец уже нес ему винтовку.

Солдат с фотоаппаратом засуетился, выбирая точку, удобную для съемки. Каратели отобрали в толпе обреченных несколько мальчишек, отвели в сторону. По тому, как они без особых распоряжений и объяснений, без суеты и спешки, деловито и привычно сортировали людей, выстроили ребят на одной линии, понятно было, что уже наловчились это делать, хорошо знают, что от них требуется.

Мальчишки стояли босоногие, в холщовых рубашках, полными ужаса глазами пытались найти в толпе своих близких. К ним подошел переводчик, на ломаном языке стал объяснять:

— У каждого из вас есть один шанс на жизнь… Вы будете быстро бежать, а господин офицер — стрелять как на охоте. Вы кролики, он — охотник, — переводчик засмеялся, — убежит кто — его счастье, так обещал господин офицер.

Он возвратился к группе карателей, что-то сказал им, все расхохотались.

— Стрельба по движущимся целям — одно из самых полезных упражнений в боевой подготовке солдат. Рекомендую… — свысока проговорил Коршун. Он с треском, не глядя, вогнал обойму в магазин винтовки.

— Пошел!

Мальчишки кинулись врассыпную, они бежали, падали, спотыкаясь о кочки, вскакивали и снова бежали. С разбега влетали в кусты, рассыпанные здесь и там по лугу, пытались укрыться в них, но кустарник был жиденьким, редким, и маленькие беглецы, пробежав его, оказывались на открытом пространстве. Выстрелы щелкали один за другим, равномерно, словно отбивая последние секунды для этих испуганных, загнанных, отчаянно цепляющихся за жизнь сельских ребятишек.

Один… два… три… пять… десять…

Люди с яростью смотрели на то, как на их глазах хладнокровно расстреливают детей. Матери мальчишек даже кричать не могли — их сковал ужас. А в тишине методично щелкали выстрелы…

Одна из живых «мишеней» пока еще не была поражена. Этот паренек был постарше других, он бежал зигзагами, и ему удалось уйти довольно далеко, пока эсэсовец убивал девять его товарищей. Оберштурмбаннфюрер старательно поймал его в прорезь прицела, плавно, словно на учебных стрельбах, нажал на крючок, ударил выстрел, офицеры вокруг него захлопали в ладоши.

Дело шло к концу, уже приехал грузовик с гашеной известью и лопатами, а штабной чин разложил на столике ведомость и стопки денег. Полицейские бросали в его сторону цепкие жадные взгляды. Но неожиданно чин снова собрал деньги и бумаги в чемоданчик, унес его в машину.

Порядок, который ввел Коршун, был предельно рациональным: сразу же после акции полицейские расписывались в ведомости и получали «вознаграждение». Но иногда, проигравшись в карты, эсэсовец изменял этот порядок: он разрешал полицейским выбрать себе лучшие из вещей расстрелянных, а «вознаграждение» в марках забирал себе.

Полицейские заметили, что «бухгалтер», как они называли немца с чемоданчиком, уходит, и недовольно переглядывались: они ведь видели, что здесь поживиться нечем, уйдут с «акции» с пустыми руками. Другое дело, если приходилось ликвидировать гетто. Там у расстреливаемых были кое-какие ценности, колечки, брошки, иногда даже золотые червонцы. Все это считалось собственностью рейха, но рейх не обеднеет, если все делить на три части: для рейха, для господина оберштурмбаннфюрера и остальное — себе…

Эсэсовец заметил, что полицейские недовольны, подозвал чернявого и что-то сказал. Тот огрел плетью нескольких полицейских. Немец одобрительно кивнул. Нет, он не собирался делить добычу с этим сбродом. Тем более что дикари, ставшие трупами, ничего не копили и не ценили золото, их женщины носили вместо украшений примитивные бусы. Потому и решил Коршун марки не выдавать, пусть покопаются полицейские в вещичках, для посылок в фатерлянд здесь ничего стоящего не отыщешь.

Полицейские бродили по краю рва, присматривались к трупам, изредка стреляли. Ветерок с реки относил в сторону пороховые облачка. Солдаты собрались по несколько человек, гоготали, наверное, рассказывали сальные истории. Они свою часть работы сделали, все остальное довершат полицейские. Эти-то в первую очередь заинтересованы, чтобы никто не выполз отсюда живым, не стал свидетелем в будущем, которое никогда нельзя предугадать.

ДЕЛА ЛИЧНЫЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЕ

Невозможно, конечно, было точно предугадать, что в будущем, отдаленном от гибели рода Адабашей четырьмя десятилетиями, в том будущем, которое стало для Алексея и его ровесников настоящим, эти трагические дни не забудутся. Они, полицейские и гитлеровцы, думали тогда, что все предусмотрели: после расстрела еще раз обшарили бывшее село и все вокруг него, завалили глиной ров и сровняли его с землей. То же произошло и с другими окрестными селениями — Коршун, ответственный за всю акцию, объехал их на своем «опеле».

И в донесениях об успешном проведении карательной экспедиции, поступивших в соответствующие штабы, не приводились названия сел — только кодовое название операции: «Свинцовая роса». Те, кому надлежало знать, знали, какие деревни, поля, леса были умертвлены «свинцовой росой».

— Ты знаешь, где их расстреляли? — спросил после долгого молчания Алексей, когда мама все это ему рассказала.

— Нет, — покачала головой Ганна Ивановна. — Мне было тогда чуть больше пятнадцати, командир партизанского отряда «Мститель» приказал любой ценой пробраться через линию фронта и доставить очень важные сведения.

— Неужели партизаны не пытались выяснить, где расстреляли Адабашей?

— Конечно, пытались. Сразу же удалось схватить даже одного из участников акции — полицейского. Допрос вел командир отряда, предатель рассказал, что ему было известно, даже на карте показал место расстрела. Был партизанский суд, полицейского повесили. Однако так случилось, что командир отряда вскоре погиб — неожиданно, нелепо. Планшет с картой, который был тогда при нем, исчез. Но это все было без меня, потому и не знаю почти ничего.

— Разве тебя не было в отряде?

— Я снова была на задании.

Ганночка не раз и не два ходила из отряда в близлежащие городки, в соседние партизанские отряды. А тогда командир приказал любой ценой перебраться через линию фронта и доставить командованию очень важные сведения. Ее снарядили в этот рейс очень основательно, сообщили имена надежных людей, которых она могла в крайних случаях разыскать. Выполнять задание надо было в одиночку, и надеяться приходилось только на свою удачу. Она шла под видом беженки, разыскивающей своих родных. Из отряда ее вывел брат Егор, он прошел с нею по лесам до той точки, когда она должна была выйти на дорогу и передвигаться почти открыто, рассчитывая только на себя, свои силы и смекалку. Егор благополучно провел ее по лесам, но отряд свой на старой базе не нашел, под натиском карателей партизаны ушли в новую зону. Потребовалось много дней, чтобы Егор их разыскал.

— Нет, — задумчиво протянул Алексей. — Невозможно…

— Что невозможно? — немного удивилась мама.

— Наверное, невозможно представить в полной мере все те невзгоды, которые вы одолели, трудности, через которые вы шли.