И НАСТУПИЛА ТИШИНА

— А, это та, которая спасла нашего капитана? Выпишите ей пропуск.

Врач отдала приказ так, словно каждый день к раненым офицерам приходили хорошенькие немецкие девушки. Она очень устала, война окончилась, но здесь еще каждый день умирали — те, кого посекло сталью и свинцом в последние дни.

Ирма стояла перед нею испуганная, бледная. В глазах у нее читалась решимость преодолеть все препятствия и увидеть «своего» капитана. Она долго готовилась к этому визиту, прикидывала, как одеться. Ирма похудела за последние месяцы, но, к счастью, все сидело на ней отлично. И она долго рассматривала себя в массивном, во весь рост, трюмо, пока не убедилась, что все в порядке.

Фрау Раабе смотрела на сборы с понимающей улыбкой: молодые быстрее приспосабливаются к новым обстоятельствам. А может, она видела себя семнадцатилетней?

— Раненым положено носить передачи — соки и фрукты, — вспоминая свою молодость, произнесла фрау Раабе. — Но у нас ничего этого нет.

— Надеюсь, капитан мне простит, что я не смогла приобрести для него апельсины из Африки, — грустно откликнулась Ирма.

Фрау Раабе, как ей думалось, иронично и тонко пошутила:

— Впрочем, победители всегда предпочитали другие призы.

Она окинула быстрым взглядом дочь. Что же, вполне… Девочке не откажешь в понимании обстановки: одета скромно, с достоинством, похожа на взрослеющую школьницу, собирающуюся в гости к строгим родственникам. Кажется, за дочь можно не волноваться.

— Мама! — Ирма поняла намек и отвернулась, чтобы фрау Раабе не заметила ее смущение.

Она уже несколько дней убеждала себя в том, что это очень невежливо — не проведать раненого капитана после всего, что им довелось пережить вместе. Соков действительно во всем Берлине нет. Но у них в садике — прекрасные розы, а господин капитан в мирное время был учителем, он рассказывал о себе, интеллигентный человек, цветы ему будут приятны.

Ирма с мамой и Вилли были в подвале, когда началось наступление русских. Поднялась артиллерийская стрельба, казалось, еще немного — и вся земля рухнет в бездну. И каждый снаряд летел в их дом, это просто чудо, что они уцелели. Правда, мама весьма здраво рассудила:

— Русские, наверное, знают, что в нашем доме находится раненый капитан и стараются в него не попасть.

Вилли иронически хмыкнул, а Ирма была убеждена, что так и есть, не будут же они стрелять по своему офицеру, особенно учитывая, сколько у него наград.

На удивление, мама спокойно отнеслась к налету, даже вдруг ударилась в воспоминания:

— Это напоминает первую мировую войну, когда я служила сестрой милосердия. Правда, тогда было полегче.

Снаряды били землю, как показалось Ирме, очень долго. И Вилли сказал:

— После такой артподготовки они могут в атаку идти во весь рост.

Он выругался.

— Ты чего?

— Извини, Ирма. Нас еще в сорок втором убеждали, что русские выдохлись, их живая сила, техника и промышленность полностью уничтожены.

— Невозможно поверить, — русские в Берлине! Что-то с нами будет? — Фрау Раабе с печалью уставилась в пространство, взгляд у нее был отрешенный, словно всматривалась в недалекое прошлое, может быть, даже в тот день, когда отец благословил ее на брак с молодым нацистом, сказав при этом: «Завтра хозяевами жизни будут они…» Старый генерал вскоре умер, почти ничего не оставив дочери, кроме возможности при случае сказать: «Мой отец — генерал Лемперт…» Со временем она стала произносить более «современное»: «Мой муж, фон Раабе, вы знаете, конечно, — из СС»… Собеседники, узнав, кто ее муж, делали многозначительные лица — как же, любимец рейхсфюрера. Отец быстрое движение зятя от звания к званию про себя комментировал весьма выразительно: шулера, случается, крупно выигрывают, но кончают одинаково.

Мрачной темной птицей сидела фрау Раабе в кресле, которое Вилли приволок для нее в подвал. Сердце болело при мысли, что ее дом, семейное гнездо сгорит, рухнет, превратится в пепел. Еще она думала о том, что вот и наступил конец света. Берлин будет уничтожен, а красные перебьют всех его жителей, — так предрекал доктор Геббельс, выступая недавно по радио. Еще там, наверху, она хотела спросить раненого капитана, которого приволокли Ирма и колченогий Вилли, арестуют ли ее русские за то, что она жена полковника СС, но не решилась.

Артиллерийский налет закончился внезапно, словно кто-то властно, одним взмахом руки, резко, на самой высокой ноте, оборвал этот грохот.

— Сейчас пойдут в атаку, — пробормотал Вилли. Он все слушал и слушал грозную музыку боя, пытаясь определить, что же там происходит, на земле, от которой были они отделены метровым настилом подвала. Шли последние часы фашистского Берлина, это он понимал, и если такой ураган обрушился на дальний пригород, что же творится там, в центре, у рейхстага и рейхсканцелярии? Что будет с городом, что будет со страной, когда окончательно рухнут последние фашистские бастионы?

Вспомнился. Донец, блиндаж, он, раненый и неподвижный… Вошел лейтенант, приказал солдатам: «Отставить! Мы пленных не убиваем». Найдется ли кто-то, достаточно могущественный, чтобы приказать не убивать Германию?

Вилли был совсем мальчишкой, когда захватили власть Гитлер и его коричневая свора. Он помнил все: и парады штурмовиков, и кровавые расправы над коммунистами, и облавы на евреев, и костры из книг. Он помнил, как товарищи принесли домой забитого насмерть сапогами штурмовиков отца.

А потом были истошные вопли фюрера о жизненном пространстве, вой его псарни о сильной, великой Германии: «Один народ, одна страна, один фюрер». И медь оркестра, когда отправляли его на Восток отвоевывать «жизненное пространство». Где бы он ни был в России — везде видел одно: огромное, без конца и края, пепелище.

Вдруг коттедж затрясло от пулеметных и автоматных очередей. Стреляли с первого этажа, и со второго, и с чердака. Совсем рядом раздались взрывы ручных гранат. Очереди были длинными — так бьют по скоплению солдат, с близкого расстояния. Вилли представил, что там происходит: гитлеровские солдаты, не выдержав удара атакующих, побежали, и их встретил огнем Адабаш со своими разведчиками. Не приведи господи напороться на такую засаду.

— Какой ужас! — простонала фрау Раабе. — Мы все погибнем в этом аду!

— Ад сейчас там! — Вилли указал пальцем на потолок.

Бой был короткий, он волной перекатился за коттедж в улочки, чтобы унестись дальше, туда, где решался исход всего гигантского сражения. Послышался гул мощных моторов, мелко дрогнула земля.

— Танки, — сказал Вилли женщинам. — Их танки. Сейчас все кончится.

— Господи! — страстно выговорила Ирма. — Пощади нашего капитана, он ранен и еще так молод!

Пулеметные очереди вновь потрясли коттедж, чуть глуше стучали автоматы, — все сливалось в единый, неумолчный шум боя. Вилли, вслушиваясь, отличил и торопливый, захлебывающийся лай немецких автоматов. Очевидно, на дом обрушилась вторая волна отступающих немецких солдат. Его маленький гарнизон во главе с раненым капитаном сражался яростно и, насколько мог судить бывший фельдфебель, весьма умело.

— Да, покосят они бегущих, — мрачно сказал он. И, чтобы успокоить немного Ирму, прикрикнул: — Перестань дрожать! Этот капитан — старый фронтовик, с такими в бою лучше не встречаться, их огонь не берет. Дойдет твоя молитва до господа бога.

Когда наступила тишина, они не поверили ей. Сидели долго молча, не решаясь даже словом, шепотом ее нарушить. Глухо стукнул засов, открылся люк, и в его проеме показался сержант Орлик.