— Мы на острове. Утки прячутся ближе к этому берегу. Вы стрелять собираетесь?

Варнавин кивнул:

— Собираюсь. Только стрелок из меня плохой.

— Патроны в обойме или каждый по отдельности заряжать будете?

— В обойме!

— Давайте поменяемся? Вам ведь все равно из чего палить, а мне с обоймой легче.

Замполит не стал спорить. Через полчаса на траве лежало шесть уток, а Марина одевалась за кустами. Алексей Михайлович сидел на траве и внимательно разглядывал каждую птицу, надеясь обнаружить хоть на одной заряд дроби. Все утки оказались убиты винтовочными пулями. Не оборачиваясь, спросил:

— Тебе убивать уже приходилось?

Из-за куста раздалось спокойное:

— Приходилось…

— Н-да!.. Стреляешь ты, конечно, великолепно. Я даже не задел.

Она выбралась из-за кустарника, на ходу застегивая куртку:

— Трех берите вы и три возьму я. Не спорьте, Алексей Михайлович!

— Я и не собираюсь! Мне Лидия знаешь, что сказала: “Без добычи не приходи. Хоть лягушек, но налови”. Представляешь, Щукаря нашла!

По дороге назад поискали грибов в перелесках. Их было мало в этом году, но охотникам посчастливилось. Они наломали по доброму десятку подберезовиков и штуки по три подосиновиков. Распихали добычу по карманам и направились к дому. Варнавин усмехнулся:

— С тобой выгодно на охоту ходить! Стреляешь ты, а с добычей оба идем.

— А вы не говорите в части, что ни разу не попали!

Около девяти утра замполит зашел на территорию части. Офицеры, как раз направлялись на службу. На поясе Алексея Михайловича болтались три утки, из карманов выглядывали шляпки грибов. Он был весьма доволен собой и по части мгновенно распространилась слава, какой Варнавин хороший охотник. Одна Лидия знала, кто на самом деле являлся охотником. Муж не стал ей врать, но она мудро помалкивала.

Младенца крестили в сорока километрах от города в маленькой церквушке, где Собинова никто не знал. Марина и Виктор Горев стояли рядышком. Женщина держала ребенка на руках и представляла, что это ее собственный сын. На душе было светло и радостно. Она осматривалась в церкви, разглядывала иконы и на душе становилось все спокойнее.

За все время крестин Саша Собинов проснулся лишь дважды: когда его окунули в купель и когда выносили из церкви. В первый раз он закатил крик, а во второй раз кряхтением, хныканьем и звучным чмоканьем потребовал еды. Настя забралась в машину и обнажив грудь, принялась кормить сына. Степанова глядела на нее и чувствовала, как ее собственная грудь тяжелеет. Словно это не Настя должна кормить ребенка, а она сама. Не выдержав, Марина отвернулась и вернулась в церковь. Долго стояла у иконы Георгия Победоносца, а затем поставила свечи за здравие и за упокой.

Крестины командир справлял дома. Мать Насти, тетя Дуся, пока они были в церкви, приготовила на стол. И теперь празднично одетая, сидела у окна и ждала. Чтоб не заглянул замполит, она заперлась в квартире. Едва машина подкатила к крыльцу, она выскочила из дома и приняла у дочери внучонка. Тихо прошептала:

— Святое дело сделали! Слава тебе Господи! Я Настёнка, все приготовила, тебе осталось на стол накрыть. Я ведь не так, как городские накрою. Тебе лучше знать, как и что!

Зять обнял ее за плечи:

— Мам, как бы накрыла, так и ладно! Пошли-ка в дом, да отметим событие…

На крыльце возник замполит и с самым непринужденным видом спросил:

— Куда это вы в такую рань ездили, Петр Леонидович?

Собинов на долю секунды растерялся от неожиданной встречи. А потом, как ни в чем не бывало, ответил:

— Да вот в город ездили, обновку для Насти и сына приглядывали. Хотел шубу хорошую купить — нету. На Сашку тоже ничего не подобрали. Зато кольцо Насте дорогое купил, вот полюбуйся!

Он спокойно вытащил из кармана маленькую бархатную коробочку и открыл ее: внутри лежало золотое кольцо с изумрудом. По ошеломленному виду Насти, Марина поняла, что та о подарке ничего не знает. Собинов преспокойно взял руку жены и надел колечко на палец. Показал замполиту:

— Красиво, верно? А теперь решили отметить покупку, чтоб долго носилась и не терялась! Присоединяйся, если хочешь!

Варнавин встретился взглядом с Маринкой и слегка моргнул:

— С радостью. Только Лидии скажу…

Едва он скрылся, тетя Дуся перекрестилась:

— Господи, прости, согрешено! Вот аспид! Откуда только нарисовался? Крестины отпраздновать и то без него нельзя!

Собинов тихонько сказал теще:

— Мама, придется потерпеть и о крестинах ни слова! Иначе я могу до офицерской пенсии не доработать!

— Знаю, Петя! Настёнка предупредила! Лешку я у соседей в деревне оставила, чтоб не проболтался.

Варнавин прибыл через пару минут, успев за это время переодеться. Спокойно подошел к колыбельке спящего младенца и деланно ахнул:

— А эт-то что такое, Петр Леонидович?

Подполковник подскочил к спящему ребенку и похолодел: на шейке сынишки висел медный крестик из церкви. Собинов закрутил головой, пытаясь быстро что-то придумать и тут увидел глаза замполита. Варнавин беззвучно хохотал. Командир развел руками и тоже рассмеялся.

На свадьбе у Павла и Кати Малых Марина побывала лишь в первый день. Поздравила молодых, просидела еще часа два и незаметно исчезла. Эта свадьба напомнила ее собственную. Степанова долго бродила за околицей. Дошла до дуба и уткнувшись в бугристую кору лицом беззвучно заплакала.

Две недели пробежали быстро. Она помогла родителям убрать картошку, морковь и свеклу. Охотилась и ходила в лес за грибами каждый день. Приносила по утке или по две. В день отъезда Петр Леонидович снова выделил ей машину. На этот раз проводы обошлись без слез. Родители, похоже, поверили в то, что она работает в Москве и успокоились.

Поездом Марина вернулась в Москву. Оставив часть вещей в выделенной ей комнатке, на следующий день самолетом, она вылетела в Каунас. Родителям Саши она ни слова не сообщила о своем приезде. За все время со дня отправки сына в Афганистан, они не написали ей ни одной строчки. Не выразили соболезнования по поводу смерти внука и Степанова даже предполагала, что они забыли о ее существовании. Она решила не тревожить их своим появлением и найти могилу мужа самостоятельно. Вот для чего ей понадобилась неделя.

Заранее, с помощью полковника Бредина, забронировала себе место в гостинице “Прибалтийская”. Горчаков отвез ее на самолет и уже перед посадкой протянул карту Каунаса, где кружком было отмечено кладбище. Посмотрел женщине в глаза и кивнул:

— Я разузнал, где похоронили твоего мужа. Там сама разберешься…

— Спасибо, Леонид Григорьевич.

Чистенькое ухоженное кладбище вовсе не напоминало российское. Каждая могила находилась на равном расстоянии друг от друга. Никакой крапивы и бурьяна, все ухожено и подстрижено. Кладбищенский сторож на ломаном русском языке объяснил ей, как пройти к могиле мужа. Могила Саши ничем не отличалась от остальных. Такая же западная педантичность. Лишь на памятнике русские буквы и надпись: “Погиб при исполнении интернационального долга в республике Афганистан”. Марина достала из сумочки два пакетика с землей и аккуратно рассыпала ее по всему квадрату. Присела рядом на скамеечку и тихо заговорила, глядя на фотографию:

— Я привезла тебе землю с того места, где ты погиб. И еще землю оттуда, где мы были счастливы. Прости, что не уберегла нашего сына. Я верю, что сейчас вы вместе. Я люблю вас обоих, но видимо у каждого свой путь…

Она сидела на скамеечке больше часа, мысленно рассказывая ему о себе. Потом встала и не спеша направилась в город.

В течение пяти суток она каждый день бывала на могиле мужа. Приносила цветы и плакала. Кладбищенский сторож смотрел на юную женщину в черном и сочувственно вздыхал, еще в первый день заметив на правой руке русской обручальное кольцо. Он видел заплаканные зеленые глаза каждый день и лишь в последний день решился подойти. Старик осторожно тронул за плечо и когда она обернулась, грустно улыбнувшись, сказал со своим чудовищным акцентом: