— Кажется, в плащ. Или в куртку?.. Нет, длинный плащ.

— Какого цвета?

— Не яркого, не бросающегося в глаза. Серый, стальной… белесый. Впрочем, не ручаюсь.

— Этого персонажа мы запомним. На всякий случай. Что-нибудь еще?

— Зашла в универмаг. Там давка, завезли эту самую французскую помаду. Потом на бульвар, долго ловила такси. Все. А какое третье обстоятельство вас настораживает?

— Пропажа ключей. Трупа у вас в комнате не было: тетя Май проверила. Скажите, ничего не украдено?

— Ничего. В тумбочке лежали 55 тысяч, не наши личные деньги — фирмы.

— Тумбочка запирается?

— Нет.

— Удивительная беспечность для делового человека.

— Нет, обычно такие суммы дома не хранятся. Муж должен был в субботу передать их человеку, от которого зависит аренда квартиры. Вот и забрал из сейфа.

— Что-то вроде взятки?

— Возможно. Я в эти проблемы не вникаю. Во всяком случае, дело не сладилось, и сегодня он взял деньги с собой на работу. Володя широк, да, но в то же время осмотрителен, вы не подумайте. И тверд. Весной им какие-то рэкетиры угрожали — так отстали, ничего не добились.

— Где он носил ключи?

— Летом в пиджаке. Сейчас в куртке, кожаная, на меху. Вы. наверное, видели.

— Видел. Вешалка у вас в комнате… кажется, я прихожу к выводу, что из домашних никто ключи не крал. Анатолю, например, проще подобрать.

— Саня, это очевидно. Утром в четверг ключи у него были с собой, вечером он явился без них. Или выронил, или…

— Или кто-то спер их на работе, — заключил Саня. — Естественно, шеф иногда покидает свой кабинет. Кстати, и рабочие ключи пропали?

— Нет. Они были в отдельной связке, вместе с автомобильными.

— Итак, некто нацелился на этот дом. Что скажете, Любочка?

— Не могу себе представить Вику в такой роли.

— А если он нацелился на 55 тысяч?

— Слишком грубо для него, примитивно. Не верится.

— Мне самому не верится. Надо уточнить у Владимира, знал ли его компаньон о взятой из сейфа сумме.

— Возможно, и не знал. Вике о каждой копейке отчет нужен, такого рода траты муж старается от него скрыть, чтоб не волновать лишний раз.

— М-да, коммерсанты. Пока оставим деньги в покое. Викентий Павлович сам сказал: перед нами завязка романа. Со смертельным исходом.

Оба невольно взглянули на восковой веночек на валике, своей изысканной символикой (ритуальный предмет — знак любви и скорби) как бы подтверждающий жуткие слова Анатоля: она пришла умереть.

— Здешняя «замогильная» атмосфера и меня заразила, — заговорил Саня с досадой. — Ну почему этот венок с кладбища? Он совершенно новый и явно дорогой: его сопрут сразу же, сообразуясь с нынешними нравами. Может быть, Нина в нем танцевала.

— Он очень маленький.

— Да, но ведь кружок вела? Наверняка детский.

— Саня, какой вы умный, — сказала Любовь с детским каким-то восхищением.

— Любочка, не обольщайтесь. Я многого в этой истории просто не понимаю. Например, вчера ночью кто-то тайком хотел проникнуть в кабинет. Зачем?

— Ночью в кабинет? — воскликнула Любовь.

— И Настя слышала шорох (мы с ней на веранде сидели). Что ему было нужно, не пойму.

— Кому? — прошептала Любовь. — Убийце?

Оба почему-то не сводили глаз с веночка, наступившая тягостная пауза углублялась. Саня потер рукой лоб, заговорил громко:

— Не будем излишне драматизировать ситуацию, и без того хватает… Возможно, это штучки Анатоля. Кандидат номер один. Надо взяться за него как следует. Отчего-то мне его бесконечно жаль.

— Во сколько это случилось?

— Где-то в одиннадцать.

— Мы уже легли, но еще не спали.

Саня поморщился. Да, он ее муж, она его жена. Усвой, дурак, и успокойся!

— Настя была с вами, — продолжала Любовь. — Остаются Юля, Майя Васильевна и Анатоль. Или еще кто-то, у кого ключи?

— Да тетя Май мне сама отдала венок.

— Вы думаете, охотились за венком?

— Не представляю.

— По логике Анатоля, — Любовь усмехнулась, но глаза оставались тревожными, — она сюда и приходила.

Он обвел глазами стол, диван, портрет, стены. «Все забрала до последней булавочки» — тетка. «Вымыто, вычищено» — Викентий Павлович. Атмосфера в свете (точнее, во мраке) происшедших событий отнюдь не сказочная…

— Если перебрать книги… — пробормотал он вслух.

— Саня, я вас прошу: запирайтесь на все двери.

— Когда я ухожу, я всегда…

— И когда вы здесь, в кабинете, запирайтесь!

— Ну, эдак невозможно жить.

— Лучше жить, чем умереть.

Они стояли у двери — бледное, чуть запрокинутое лицо, сине-зеленые глаза в розовом сумраке потемнели, стали почти черными — и вновь впечатление страстности и силы поразило его. Вдруг она положила руки ему на плечи, прислонилась лицом к груди — легко, почти неосязаемо, внезапно утомленная птица. Она никогда не узнает, как любил я ее. Но тут же сдался, прижал к себе, поцеловал душистые, распущенные почти до пояса волосы…

Она так же внезапно вырвалась, оттолкнула его руки, заявив высокомерно:

— Не смейте.

— Прошу прощения, забылся, — ответил он в тон, сдержанно и отстраненно.

Он заснул не сразу, а когда наконец нырнул в сон, как в отрадный омут, со стеллажей, с книжных переплетов полетели бабочки, закружились под люстрой, Андрей Лентьевич высунулся из рамочки со стены, погрозил ему пальцем и сказал неожиданно визгливо: «Не позволю!» Этот провидческий отрывок припомнился за завтраком, Саня чуть не расхохотался (от радости — все было радостным: мглистое утро за окном, влажная вишневая ветвь, фарфоровый блеск чашек и серебряный — кофейничка, аромат свежего кофе… ее лицо — мельком на кухне — строгое и усталое… даже хмурая тетка показалась человеком милейшим, добродушнейшим).

— Тетя Май, мне сегодня приснился Андрей Лентьевич.

— В каком виде? — поинтересовалась тетка сурово.

— Погрозил мне пальцем. Надо в церковь зайти, свечку поставить за упокой, а то…

— Ты такими вещами не шути! — взорвалась тетка.

— Тетя Май, я серьезно…

— Не позволю! — и хлопнула кулачком по столу; на пол упала, зазвенев, чайная ложечка.

Саня поднял, пробормотав легкомысленно (его все несло на легких радостных крыльях):

— К вам женщина.

— Какая женщина? — тетка вздрогнула и проворно отодвинула портьеру на окне.

— Примета: ложка упала. Тетя Май! Да что с вами? Если я задел ваши чувства…

— Задел.

— Простите. Нечаянно, честное слово. Давайте до настоящего снега съездим на кладбище…

— Зачем?

— На могилу Андрея Леонтьевича.

— Зачем тебе нужна могила?

Саня пожал плечами. Странный разговор. Зачем ему нужна старая могила? Чтобы привести ее в порядок, разумеется… Впрочем, тетя Май еще вполне в силах — обежал взглядом фигуру в кресле, неподвижную, с полузакрытыми глазами, — почувствовал, как подкрадывается тошнотворный страх. Поклясться могу, что пугает меня что-то в ее обличье, какое-то дикое воспоминание…

Та женщина… но между ними нет никакого сходства! Нервы, Саня, нервная обстановка, всего лишь. Однако утреннее настроение рушилось.

Он все-таки решил ехать в институт — именно потому, что больше всего хотелось остаться. Уже подходя к метро, заметил впереди Владимира. Высокий, что называется «мужественный», в куртке из черной кожи. Очевидно, не удалось поймать такси. Лестница, так сказать, чудесница. Короткий, на бурный штурм голубых вагончиков, они оказались в соседних, через задние стекла виднелся бизнесмен. Стоит, держась за поручень, лицо невидящее, отрешенное. Красивое лицо. Ему пересадка на «Тургеневской» — и далее на «Фрунзенскую». Мне — на «Площадь Ногина» до Арбата. Если нас сравнивать… тьфу ты, что за детский сад! И вообще, свинство — подсматривать за человеком, беззащитным сейчас перед чужим пристрастным взглядом. Но оторваться не мог, наблюдая, как сквозь маску повседневной жесткости проступает в глазах, в рисунке губ нечто трогательное, по-человечески пронзительное (печаль? тоска? жалость?). Владимир протиснулся к раздвинувшимся дверцам и вышел. Саня тоже машинально выскочил. Куда меня несет? Однако… это же «Колхозная».