— В том-то и дело. Здесь все у нас и началось — 13 октября в прошлом году, когда хозяйки не было. В той же комнате, понимаешь?

— Однако ваш Гришка…

— Говорю, черт с ними! С обоими. Справлюсь. Не веришь?

— Никаких сомнений. Ты так молода и так прелестна.

— Правда? Я тебе нравлюсь?

— Не мне одному, будь уверена.

Он и говорил уверенно и просто, зная, что никаких там резвых игр и кривляний Настя себе сейчас не позволит.

— Надо пережить, девочка. Изжить.

— Да ладно, перебьюсь. Ерунда.

По ее тону он понял, что вот-вот она начнет жалеть о неожиданной своей откровенности, и переменил тему.

— Посмотри-ка, — поднял японскую зажигалку на свет розовой лампы. — Его зажигалка?

— Его… точно — его! Где ты взял?

— Нашел в чулане.

— В чулане? — Настя расхохоталась; хотя смех слегка отдавал истерикой, чувствовалось в нем и освобождение — намек на освобождение. — Нет, серьезно? Юлька его в чулан спрятала? Какой пассаж!

— В чулан.

— И он там сидел и трясся? Ой, не могу… Погоди. Ведь он всегда заперт!

— В тот момент открыт. Такое уж стечение обстоятельств.

— Вот жизнь, а?

— Да, голубчик. Жизнь. И смерть.

…Саня включил и верхний свет — хрустальная люстра с подвесками — огляделся внимательно. Диван, в углу сложено белье. Стол, на котором возле чернильных чертиков веночек (уж не за ним ли охотились в темноте… «покой» — вечный покой?). Выдвинул все ящики — пустые, лишь в нижнем сосредоточены бумаги покойного ученого… перебрал… с криминальной точки зрения ничего интересного. Платяной шкаф в углу, подвешанный к потолку — парусиновый, заграничный, в нем мои вещи. И стройные ряды книг — спрессованные в тома и томики изыскания о тайнах Божьего мира… «Бархатно-черная… этот священный узор». Если перелистать все книги?.. Не сходи с ума и ложись спать. И все же странно. Странность не в том, что некто — без стука — вошел ко мне, а в том, что «некто» мгновенно исчез, испугавшись моего появления. Можно ли, исходя из того, предположить, что убийца… не торопись. Разгадка невероятной истории будет, я чувствую, труднопостижимой — в лучшем случае. В худшем — мне недоступной.

Пройдя через староуниверситетские дворики, садики — сильное ощущение давно минувшего и прекрасного, и каждая веточка блестит лаково в бессолнечном воздухе, — он достиг владений медицинского института и долго плутал, расспрашивал, пока не нашел нужную аудиторию. Вскоре лекция кончилась, повалил из дверей молодой народ, где-то там в толпе его соседки, ага, вон, прошли, каждая по отдельности (к счастью, не заметив). Саня обратился к юноше, жующему на ходу булочку:

— Слушай, мне Генрих нужен. Ты его сегодня видел?

— Генрих?.. А, Гусаров. Да вон он! Не видишь? Вон у окна.

Ничего парень. Все, как говорится, при нем. И одет соответствующе… в оригинальном черном глухом… кителе, что ли?.. или сюртуке? Словом, нечто очень модное теперь, «белогвардейское», «монархическое». Утонченное. Ну, Печорин. Саня подошел, спросил негромко:

— Вы Генрих? Григорий Гусаров?

— А в чем дело? — неожиданный вызов в голосе, настороженность.

— Как вас называть?

— А что вам угодно, месье?

Саня немедленно предъявил все ту же зажигалку — на этот раз в носовом платке. Для камуфляжа.

— С рук не покупаем. Нам нужны гарантии.

— Гарантия стопроцентная. Это ж ваша зажигалка.

— Не припоминаю.

— А если сверить отпечатки пальцев?

— Сверяйте.

— А вам не интересно, где я ее нашел?

— Ни малейшего интереса, — однако юноша не уходил, так и замер.

— Да ну?

— Послушайте, если вы из департамента, предъявите документ.

— Вы намекаете… — Саня чуть не задохнулся от волнения. — Из департамента полиции?

— Я не… — Генрих явно занервничал. — Но обычно они так начинают.

— Вы уже привлекались?

— Литературу надо читать, сатрап. Ко мне — не по адресу: в чулан попал случайно.

— А вы молодец — прямо к делу.

— Кто ж меня заложил? — спросил юноша укоризненно, забыв про «документ». — О, женщины!

— Подобные эскапады — погоня за двумя зайчиками — обычно, Генрих, кончаются печально. Почему вы сразу предположили во мне человека из органов?

— А кто еще заговорит про отпечатки?

— Логично. А почему вы не признали зажигалку?

— По той же причине. К вам попадешь… Или вы не оттуда?

— Не оттуда. Я — частный сыщик, любитель экстравагантных ощущений. Хотите поучаствовать?

— В чем?

— В раскрытии тайны Жасминовой улицы, — произнес Саня точно пароль — цитату из бульварного романа.

— А там есть тайна?

— Вы разве не чувствуете?

Оба непринужденно перебрасывались репликами, однако подспудная напряженность пряталась в подтексте.

— Вообще атмосфера в том чулане была… — Генрих помолчал, подыскивая слово, — забавная. Какой-то бесноватый с куколкой.

— Так вы ж там не впервой. Анатоля не узнали?

— О, женщины! — повторил Генрих с непередаваемой интонацией.

— Что посеешь…

— Хватит вам… забавляться банальностями. Мне пора на лабораторные.

— Пропустите — тоже не впервой. Где б нам уединиться?

Прошли по обезлюдевшим коридорам в «курилку» — преддверие уборной, — сели на скрипучую скамейку.

— Впервые в дом на Жасминовой вы попали 13 октября прошлого года.

— Попал. — Генрих отвел глаза. — Попался.

— Еще не все потеряно, — с сарказмом успокоил Саня «подонка» (так он его про себя назвал, хотя чем-то мальчишка ему и понравился). — Жить будете. Но и отвечать будете.

— За что, милостивый государь?

— За все. В тот день хозяйка дома была на кладбище — вы об этом знали, так? (Юноша кивнул). Во сколько вы там появились?

— Часов в одиннадцать. После первой пары.

— А ушли?

— В пятом.

— До прихода Юли? Или Насти? Что-то у меня в голове все спуталось.

— Ближе к делу, — процедил Генрих.

— Вы видели тогда Нину Печерскую, проживавшую в этом доме?

— Видел, — признался Генрих после некоторого молчания.

— При каких обстоятельствах?

— В окно. Настя сказала: соседка, балерина.

— Красивая женщина?

— Красивая.

— Опишите, какой вы ее видели.

— Я смутно помню.

— Ну а все же?

Начал нехотя, медленно, точно взвешивая каждое слово:

— Тонкая, стройная… лицо… не помню. Волосы русые или темно-русые, челка. В длинном черном плаще. Шла по саду. Дальше я отвлекся. А когда Настя ушла на кухню кофе варить, вновь взглянул в окно: она разговаривала с мужчиной.

— С Анатолем?

— Нет. Он до этого с лопатой с огорода шел, мне его тоже Настя показала. В фуфайке. А этот — в чем-то сером… или голубом. В плаще. Видел только спину.

— Ну хотя бы рост.

— По сравнению с ним она казалась маленькой. Да она и была, видимо, невысокой.

— Была? Почему «была»?

— Что «почему»?

— В прошедшем времени.

— Я и говорю о прошедших временах — о прошлом. А вообще я ничего не помню, мне было не до них.

— Однако женщину в саду вы запомнили.

— Это было красиво.

— А вы знали, что Нина Печерская исчезла в ту же ночь?

— В какую ночь?

— После того, как вы ее видели.

— Ничего не знаю. Так в этом и заключается тайна — в исчезновении балерины?

— Да.

— А кто вас нанял?

— Никто. Я племянник хозяйки. Будем продолжать беседу?

— Почему бы нет? Я тоже любитель экстравагантных ощущений.

— Это я понял. Есть, наверное, особое сладострастие в обмане и предательстве. Возбуждает. Как вы попали в чулан?

— Как в водевиле: спрятался от женского гнева. Якобы на минутку. Постоял в темноте. Вдруг — замок защелкивается. Положение смехотворное, голос подать — как-то…

— Стыдно? Ну сознайтесь: стыдно перед Настей?

— Скажем… неловко. В общем, понадеялся на Юльку.

— А дальше?

— Ну, огляделся. При свете зажигалки.

— И что увидели?

— Чулан. Бытовой скарб. Из-за ширмы торчал угол сундука. Прошел, сел, жду. Показалось, всю ночь. Очнулся от света, заглянул в дырочку (ширма дырявая), думаю, хозяйка или Юля наконец… Нет, тот самый, прошлогодний, в фуфайке.