Но в своем реформистском настрое Хрущев, надо отдать ему должное, был последователен и 1957-ой год сделал годом реабилитаций. Многим людям вернули их честные имена, в том числе комбригу Семыгину, но Аркадий воспринял это со злостью, даже агрессией, потому что отец скончался в лагере еще в 1941-ом, и причина его смерти до сих пор оставалась неясна.
«Девятнадцать лет, — с горечью думал курсант Семыгин, — девятнадцать лет Партия считала отца врагом народа, а теперь передумала. Сволочи, параноики, ублюдки! Ломаный грош — вот цена решениям вашей Партии!»
Но не только обида от несправедливости по отношению к отцу обуревала Аркадия. Чем больше он анализировал происходящие в СССР события, тем больше убеждался, что до идеального государства, как его позиционировала КПСС, Стране Советов как до Южной Америки вплавь. Ленин боролся с Антантой и сторонниками царской монархии, а всеми, кто не разделял веру в революцию, занимался товарищ Дзержинский, и занимался довольно бесцеремонно. В стране была нищета и безграмотность, производственные мощности упали до критической отметки, продовольствия не хватало, а новому правительству требовалось утвердить свою власть — репрессии и гонения были неизбежны. Следом революция, логичная в своей глупости, либо убила, либо прогнала за границу профессионалов в политике, экономике и дипломатии (это помимо ученых, разумеется), и к рычагам управления страной, желая урвать от халявного пирога кусок пожирнее, ринулись вчерашние холуи, бездари, бандиты и откровенные подонки, стараясь по дороге избавиться от конкурентов, то есть изничтожить друг друга. Агрессивность и узкомыслие — хорошие качества для свержения старой власти и утверждения новой, но совершенно неприемлемые для управления страной, особенно в мирное время. Сталин воевал с Троцким, Зиновьевым и Бухариным — Сталин чистил верхушку новоиспеченных вершителей судеб, осознавая, что там образовался рассадник ублюдков, не имеющих ничего общего с понятием патриотизма и заветами Революции. Беспощадным катком «железный вождь» давил заговор «пятой колонны». Но под этот каток угодило море невинного люду, — что поделать, лес рубишь, щепки летят… А что же Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС Украины с 38-ой по 47-ой, так рьяно обвиняющий Сталина в кровавых репрессиях? Что же наш «народный» генсек, в соломенной шляпе, с физиономией крестьянина и пивным животом, с кукурузным початком в одной руке и ядерной палицей в другой — инструментом мирового устрашения, унаследованного от все того же Иосифа Виссарионовича? Разве не первые секретари на местах те самые репрессии осуществляли? Разве не своей рукой он утверждал списки на аресты, а после отчитывался в Москве? — с омерзением думал молодой историк Семыгин, следя за тем, как настойчиво Никита Сергеевич хает своего предшественника. — Как же не стыдно, товарищ генеральный секретарь? И не для того ли вы, Никита Сергеевич, отдали Крым Украине? Барским жестом расплатился за тысячи загубленных душ?..
Не нравилось Аркадию лицемерие нового правительства, сильно не нравилось, и опасение вызывало, что никуда репрессии не денутся, потому что захоти Никита Сергеевич отказаться от политики Сталина и в корне поменять управление державой, он не стал бы вокруг культа личности огород городить, потому что в темных делах сталинского режима все были замешаны, все замарались, и Никита Сергеевич исключением не был. А теперь король помер, и бывшие холопы варежку то и раззявили, ругаться на короля стали — тоже мне «коммунистический» подвиг! — возмущался в душе курсант Семыгин. — И что же теперь? Да то же самое. Вот и новый заговор уже против Хрущева образовался, вот и полетели головы Молотова, Кагановича, Маленкова. Без крови, правда, полетели, но все же… Хотя, почему же без крови, Берию то расстреляли, или вот уголовное дело против преподавателя МГУ Краснопевцева сфабриковали, который имел неосторожность утверждать, что никакого социализма в СССР нет, за что и получил 15 лет отсидки. Прав Краснопевцев, ох как прав, только глуп безмерно, раз уверовал, что времена изменились, и свобода самовыражения народилась. Как же этим временам измениться, когда КПСС занимается только утверждением власти и преследованием инакомыслящих, когда каждое новое правительство, брызгая слюной, ругает предшественников, заявляя, что они неверно понимали Ленинские принципы, а затем всенепременно борется с заговорами, которые стали уже практически традицией!.. Так и получается, что Партия не знает, какой курс верный, куда идти, как развиваться. В лучшем случае, Партия ищет ответы на эти вопросы, но, скорее всего, уже и искать перестала — не нужно ей это, ей там в Кремле и так комфортно. Какой уж тут социализм, или тем более, правовое государство…
Своими соображения и настроениями курсант Семыгин ни с кем не делился, потому что в тюрьму, как Краснопевцев, не хотел, напротив — выказывал к правительству лояльность, и даже состоял в комсомоле. Тем не менее, училище он закончил устоявшимся диссидентом (хотя и тайным), и теперь ему предстояло решить, что делать дальше? То есть, не в плане работы, а в плане жизни в целом. История смерти отца сейчас не так уж сильно молодого военкора интересовала, — Партия же осознала свою ошибку, и даже извинилась, реабилитировав честное имя комбрига Семыгина, и доказывать, что отец врагом народа не был, надобность на тот момент отпала. Веру в светлое коммунистическое будущее Аркадий давно потерял, и его жизни требовалась какая-то цель, потому что трудно, даже невозможно существовать бесцельно, в то время, когда вся страна живет единым порывом, пусть ложным, призрачным, иллюзорным — недостижимым, но все же с надеждой. Творить новую революции? Бунты, мятежи, террор, заговоры? Или искать политического убежища за границей? Но ведь капиталисты не позволят ему жить, как захочется, придется работать на них, и работать против СССР, против людей, рядом с которыми вырос, учился… Мерзко это, слишком это мерзко… Пытаться что-то изменить, смириться, или пулю в висок? Благо личное оружие военкору уставом положено… Тяжелые стояли перед Аркадием Семыгиным вопросы, на которые в один день не ответить, и долго над ними Аркадий голову ломал, а затем решил, что не стоит пороть горячку, надо пожить, подумать, и вообще — такие решения годами вызревают. А затем он окончил училище и отбыл в свою первую командировку за кордон.
Осенью 1956-го, когда Насер твердой рукой провел национализацию Суэцкого канала, обидев тем самым Францию, Англию и Израиль, в результате чего разгорелся Суэцкий конфликт, молодой военкор Семыгин был направлен в Египет наблюдать за развитием событий. Там, помимо прочего, Аркадий стал свидетелей морского сражения, при котором британские военные корабли прямо в Суэцком канале потопили египетский фрегат «Дамиетта», и пришел к неутешительному выводу, что внешняя политика любого государства без демонстрации военной силы невозможна. Но в своих докладах и рапортах о Египетских событиях Аркадий этот вывод не упоминал, справедливо расценив, что негоже ломать себе жизнь, не успев толком ничего разузнать, а в найденном — до конца разобраться.
Репортажи военкора Семыгина начальству понравились. Они были лаконичны, отличались наблюдательностью и вниманием к деталям, и, разумеется, идеологически верной подоплекой, которую Аркадий научился вплетать в повествование складно и не задумываясь. Одним словом, кое-какое мнение о себе военкор Семыгин заработал, поэтому работой его обеспечили по самые уши. Как только Никита Сергеевич пригрозил западным агрессорам ракетным ударом по Парижу и Лондону, и те в спешном порядке заторопились вывести с Ближнего востока свои войска, военкора Семыгина отозвали на родину, где он отдохнул всего пару дней, после чего его срочно командировали в Венгрию, потому что сложилось там крайне опасное положение, требовавшее всестороннего анализа профессиональными наблюдателями.
По роду службы военкор Семыгин был в курсе Берлинских беспорядков 1953-го года, и о польских мятежах текущего 56-го был наслышан, но он никак не ожидал угодить в эпицентр войны. На улицах Будапешта шли самые настоящие бои. Здания полыхали и рушились, лаяли пулеметы, громыхали орудия, орали раненые, стонали умирающие. Советские солдаты, еще вчера желанные гости, вдруг превратились для местного населения в агрессоров — ненавистных врагов. Ни венгры, ни русские не понимали, что происходит, и продолжали палить друг в друга, погибая десятками и даже сотнями. В Будапеште на улице Юлле военкор Семыгин, пытаясь запечатлеть на пленку атаку повстанцев на авангард 33-ей механизированной дивизии Красной Армии, получил свое первое ранение. Одна пуля чиркнула по голове, сняв полоску волос и кожи до самой кости, вторая пробила правое легкое.