А новая жизнь нарисовала свои проблемы. Во-первых, злосчастная статья могла вызвать куда более серьезные неприятности, чем потеря работы, а именно — заинтересованность пятого отдела комитета государственной безопасности, который занимался как раз инакомыслящими, а о том, что бывший военкор Семыгин инакомыслящий его статья просто кричала. Поэтому Аркадий Юрьевич решил удалиться подальше от цивилизации, куда-нибудь за Урал, а может и за Байкал, затеряться в какой-нибудь таежной глубинке, и прожить остаток жизни в тишине и спокойствии. К тому же, освободив место военкора, он теперь должен был освободить и комнату в офицерском общежитии, так что проблема жилья так же играла не последнюю роль. Ну и ко всему прочему, милое создание по имени Эля, до этого дня державшееся за Аркадия мертвой хваткой, вдруг закатила своему возлюбленному скандал, упрекая его в эгоизме, и проклиная тот день, когда они познакомились, ведь она столько лет верила, что когда-нибудь они поженятся, и он отвезет ее в Чехословакию, или там Югославию, а теперь он бросил работу, и собрался ехать в тайгу! Нет, он черствый, бездушный, лживый мужлан, и знать она его больше не желает!.. Ну что тут поделать — Эле нужна была Европа, Аркадий же давно к ней остыл. Ушла и ушла, Аркадий не сильно расстроился.

     Все вело к тому, что пора было собираться в дорогу, и бывшему военкору Семыгину оставалось только выбрать конечную точку путешествия. А выбрать было не просто, страна то огромная. Но тут помог случай. Как-то за кружкой пива знакомый Аркадия Юрьевича к месту рассказал, что его двоюродный брат отправился по комсомольской путевке поднимать металлургический комбинат в какой-то совсем молодой городок, где-то в тайге за Уралом. Аркадий заинтересовался, расспросил подробнее, но дополнительной информации получил не много, да и та была туманна, хотя и романтична: дескать, места там нетронутые, девственные леса ягодой и грибами богатые, воздух таежный, как слеза чистый, реки изобилием рыбы славятся, хоть руками лови… ну и далее в таком же духе.

     «А что, — подумал Аркадий Юрьевич, — чем не вариант? Город юный, загадить, наверное, еще не успели, так что, почему бы и не ПГТ Красный?»

     На следующий день Аркадий Семыгин собрал в рюкзак свои скромные пожитки, в два чемодана — книги, и отправился на железнодорожный вокзал. Четверо суток спустя он сошел с поезда на конечной станции в городишке, который к его приезду уже смахивал на присыпанный корицей сухарь.

     «Успели таки город засрать», — подумал Аркадий Юрьевич скорее равнодушно, чем раздраженно, но мысли вернуться, или отправиться дальше на восток, или там — на север, у него не возникло, потому что полагать, будто где-то вдруг окажется лучше, бывший военкор, многое успевший повидать, считал глупо.

     По началу Аркадий Юрьевич устроился учителем географии и истории в местную школу, но очень скоро ему надоело втолковывать детворе прокоммунистические идеи, потому он взял расчет и отправился к председателю горисполкома испросить какую-нибудь новую должность. Поворотов долго сокрушался, что не может обеспечить специалиста такого высокого уровня, вдоль и поперек исколесившего всю планету, достойной работой, и чуть ли не плача сообщил, что единственное место, которое он может предложить бывшему военкору — заведовать почтой, так как бывший почтальон недавно скончался от рака легких, и почтовая связь на данный момент практически отсутствует, что является для города чуть ли не бедствием. Также председатель горисполкома предложил Семыгину навестить директора завода, но Аркадий Юрьевич на заводе, с его комсомольскими, партийными и профсоюзными собраниями, работать не пожелал, а стать почтальоном нисколько зазорным для себя не считал и потому должность заведующего почтой охотно принял. А позже ему и вовсе новая работа понравилась и даже радость доставляла. Поворотов выделил новому заведующему почтой мотороллер, в разы увеличив эффективность функционирования почтовой связи, так что трудовая деятельность у Аркадия Юрьевича занимала от силы пол дня, к тому же позволила довольно быстро обзнакомиться с местной интеллигенцией, а позже и подружиться с самыми яркими ее представителями — с доктором Чехом и директором клуба Барабановым.

     Успокоился Аркадий Юрьевич, послал прошлое к чертовой матери, сбежал от цивилизации, и также, как и доктор Чех, отыскал точку равновесия своей жизни. Жил спокойно, женился, двумя дочками оброс, по вечерам много читал, а иногда играл с заведующим поликлиникой в шахматы или в карты, если к ним примыкал Барабанов. За событиями в стране и в ПГТ Красный историк Семыгин следил с интересом, но этот интерес был скорее выработанной годами профессиональной привычкой, чем потребностью. Он и так понимал, что и почему в стране твориться, и это понимание его утомляло и угнетало, потому что нет ничего хуже, чем знать правду и не иметь никакой возможности ею воспользоваться, то есть противопоставить эту правду лжи, а потому оставалось махнуть рукой, что бывший военкор и сделал.

     Аркадий Юрьевич Семыгин, всю сознательную жизнь доказывавший себе, что социалистический строй СССР — суть разлагающийся труп когда-то красивой идеи, а правительство, ни больше, ни меньше — лживая тоталитарная машина, созданная с единственной целью утверждения собственной власти, и подумать не смел, что двадцать семь лет спустя именно он станет последней линий обороны, последним солдатом, с оружием в руках пытающимся спасти то, что столько лет ненавидел и в мечтах представлял себе уничтоженным. В пылающий июльский полдень безумного лета 1989-го года Аркадий Юрьевич откопает на дне сундука свой именной «ТТ», оставшийся со времен военкоровской молодости, и час спустя наведет оружие на человека. Мокрый от зноя и страха, глядя поверх ствола на спокойное лицо с невозможными бездонными глазами, Аркадий Юрьевич вдруг осознает, что все его диссиденство, вся его ненависть и неприятие социалистической действительности, в сущности, не имеют смысла, и никогда не имели. Потому что, когда в затылок тебе дышит смерть, когда она уже запустила в душу свои холодные скользкие пальцы… — да разве дело в собственной смерти?! Когда рушится все — плохое и хорошее, светлое и ужасное… мир, который знал, и уже не важно любил его или ненавидел, потому что он был единственно известным, единственно доступным, а потому вдруг оказался таким близким и настолько родным, что уже от себя его отделить (отодрать!) невозможно, и когда этот мир рассыпается в прах, а следом грядет неизвестность и хаос — новый порядок, новый настолько, что в нем нет места ни апологетом социалистического режима, ни его ярым противникам, начинаешь отчетливо осознавать, насколько был неправ по отношению к жизни, к стране, в которой родился, к окружающим людям, и как мало дал вселенной того самого сокровенного и заветного, — того самого, что зовется… любовью? И в то же время, теша больное самолюбие, упрекал вселенную в несправедливости! И как же это назвать, если не эгоизмом и самоглупостью!..

     Пытаясь переорать ураганный ветер, срываясь то на фальцет, то на хрип, старый солдат Семыгин прокричит:

     — Прекрати это! Слышишь! Немедленно прекрати! Сейчас же!..

     Никодим не ответит.

     Но этот момент от настоящего отделяла целая бездна времени, восемнадцать лет, и сейчас историк Семыгин думал не о будущем, а о письме отца Сергия, адресованном Тобольской епархии. Не мог упустить историк Семыгин этот документ, сердцем чувствовал, что в выцветшем конверте притаилось что-то важное, что-то запретно-притягательное. Так что вечером того дня, когда председатель горисполкома передал ему конверт, Аркадий Юрьевич заперся дома в своем рабочем кабинете, которым являлся застекленный и утепленный балкон, чтобы ни жена, ни дети не отвлекали, включил настольную лампу и конверт… вскрыл! Внутри он обнаружил сложенный вчетверо лист плотной желтой бумаги, развернул его и прочитал следующее.

     «Его Высокопреосвященству светлейшему Викентию, Архиепископу Тобольскому и Архиерею Тобольской Епархии.