— Вот дожили, небо ясное, а для нас погоды нет, — не без лихости говорили мы, знакомясь с очередной метеосводкой.

В День Советской Армии мы по приглашению рабочих металлургического комбината поехали к ним на торжественный вечер. Доклад сделал Покрышкин. Рабочие внимательно слушали прославленного истребителя. Потом выступали знатные сталевары, отмеченные правительственными наградами. Они говорили о любви к Советской Армии, о надеждах, которые на нее возлагают. В зале сидели и бывшие фронтовики — молодые здоровые парни, и подростки из фабрично-заводского училища, и девушки, и пожилые женщины… И среди всех этих, казалось бы, разных людей не было, наверное, человека, так или иначе не связанного с армией. У одних сын служит, у других — муж или жених. Находились в зале и те, кто не дождались своих родных после войны. Многие вытирали слезы, когда ораторы рассказывали, как сражались наши воины на фронтах, как не щадили они своей жизни ради счастья будущих поколений.

Во время перерыва нас плотным кольцом окружили рабочие. Они расспрашивали про армию, про ее вооружение, каждый интересовался нашей силой.

Уехали мы поздно ночью. Тепло проводили нас рабочие, приглашали в гости.

 — Летайте, сынки, на страх врагам, сталью мы вас обеспечим, — сказал на прощание пожилой сталевар.

На обратном пути, взволнованные встречей и теплым приемом, мы оживленно делились впечатлениями. Машина ровно бежала по укатанной дороге. Справа и слева громоздились снежные завалы, таинственно нависали вековые деревья, освещенные фарами автомобиля.

На следующий день метеоролог сообщил о приближении циклона.

 — Обязательно будет для вас погода, — уверял он, — с севера опускается «сухой» циклон, метелей не ожидается — словом, то, что вам нужно.

Мы верили и не верили, отпускали шуточки в адрес «бога погоды». Но на этот раз он не подвел: «обеспечил» нас тем, что нам требовалось.

Очередной этап практической учебы начался, как обычно, провозными полетами с инструктором на поршневом двухместном самолете. Потом летали с Максимовым — то он за контролирующего, то я. И вот наступил последний такой вылет. Ночь выдалась самая подходящая: темная, облака висят над землей ровным, плотным слоем. В первую кабину садится Максимов, я — за инструктора.

Взлетели. Максимов, прежде чем войти в облака, проверяет работу авиагоризонта, предварительно установив самолет в горизонтальный полет. Прибор работает нормально, но при отворотах дистанционный магнитный компас не реагирует на отклонения.

 — Магнитный компас отказал, — говорит он, — что будем делать?

 — Пойдем на посадку.

Он докладывает руководителю полетов и вводит машину в разворот для выхода на круг. Первый разворот, за ним второй… Максимов выпускает шасси и неожиданно начинает снижаться с небольшим левым креном. Высота сто пятьдесят метров, но он не обращает на это внимания. Беру управление на себя, вывожу самолет из крена и, заняв эшелон, благополучно захожу на посадку.

 — Что с тобой? — спрашиваю товарища на земле.

 — Чуть не махнул крылом, — говорит он, снимая парашют. — Выпустил шасси и на секунду отвлекся от приборов, смотрю на полосу, а ее нет. Ну, думаю, закрыл плоскостью. Накреняю самолет, а здесь ты управление выхватил. Вот тогда я глянул на приборы… Высота сто пятьдесят метров — даже холодный пот выступил. Если б ты не заметил ошибку, лежали б мы сейчас около третьего разворота…

Техник самолета виновато стоял у плоскости, в тусклом свете аэронавигационного фонаря. Раз самолет вернулся раньше времени — значит, неисправность. Видя наше возбужденное состояние, он сначала не осмелился задавать вопросы. Наконец решился и спросил.

— Отказал ДГМК, — сказал Максимов, — после взлета на второй минуте. Из-за маленького приборчика могла быть большая неприятность.

 — Опять эти прибористы! — с досадой процедил техник. Виноватое выражение постепенно сошло с его лица. Ведь самолет и двигатель, за которые он отвечает, оказались в порядке.

Мы направились к руководителю полетов просить резервную машину. Мимо то и дело рулили самолеты, обдавая нас снежной пылью. На наше счастье, предусмотрительным инженером был подготовлен резервный «як», оставалось только перенести туда парашюты.

В первой половине ночи мы закончили программу на «яках». Теперь переходим на боевые!

«Миги» стояли на старте, подготовленные к полетам. Техники отдыхали в тепляке. Короткая команда — и все пришло в движение. Зажглись аэронавигационные огни. Сброшены кабинные чехлы, протерты фонари, подключены аккумуляторные пусковые батареи. В темноте ничего не видно, только движутся огоньки карманных фонарей там, где работают люди.

 — Товарищ командир, самолет к ночному полету подготовлен, — доложил техник.

Сажусь, подсвечивая кабину бортовым фонарем. Запускаю двигатель и выруливаю на полосу. О полетах ночью в облаках мечталось давно, и вдруг в голове шевельнулся червячок сомнения: а готов ли я к ним? Стараюсь побороть эту минутную слабость: готов, готов, готов… Даю газ. Самолет, набрав скорость, отделился от полосы. Промелькнули последние огни. За кабиной не видно даже носа машины.

Проверив авиагоризонт и установив скорость, создаю угол набора высоты. Самолет вошел в облака. От аэронавигационных огней возникают слабые ореолы — слева красный, справа зеленый. Теряется ощущение движения. Строго выдерживаю заданные параметры полета. Моя задача управлять самолетом так, чтобы стрелки навигационных и пилотажных приборов не имели отклонения от требуемых показателей.

 — Пятнадцатый, где находитесь? — спрашивает земля.

Только теперь я вспомнил, что не запросил разрешения войти в облака.

 — В наборе, — отвечаю руководителю.

 — Почему без разрешения вошел в облака?

 — Забыл, — отвечаю.

На долгие разговоры не хватает времени. Слышу чей-то доклад: «Иду на дальний, разрешите пробить… аэродром?» Летчику, видно, как и мне, недостает внимания, мысли убегают вперед, поэтому из фразы вылетело несколько слов и получилась несуразица, заставившая улыбнуться всех, кто слышал запрос.

 — Подождите, пусть самолеты сядут, — спокойно отвечает руководитель.

Летчик снова запрашивает, теперь уже без ошибки, и получает условия посадки.

Набираю заданную высоту и, развернувшись, выхожу на эшелон. Теперь моя очередь. Уловив свободную от переговоров минуту, запрашиваю условия посадки, четко произношу каждое слово; после полетов за оплошность в воздухе будут разыгрывать товарищи.

Курсовой угол ноль градусов, мысленно представляю, где нахожусь. Выходит, что впереди, в одной минуте полета, под толстым слоем облаков лежит аэродром.

Вдруг слышу совершенно непонятный доклад с самолета, идущего впереди.

 — Прошел дальний, лечу вверх ногами, — докладывает летчик, от волнения захлебываясь собственными словами.

 — Продолжайте лететь, — уверенно передает руководитель. — Ваша высота и скорость?

 — Высота заданная.

 — Продолжайте выдерживать высоту и сохраняйте скорость, все внимание горизонту, — приказывает руководитель полетов. — Идете правильно, не поддавайтесь иллюзии.

 — Нет никакой «иллюзии», лечу вверх ногами, самолет удерживать трудно, — передает уже более спокойным голосом летчик. — Подхожу к развороту, что делать?

 — Выполняйте разворот, — приказывает руководитель.

 — Выполняю, — отвечает летчик, — самолет в перевернутом положении… Облака вниз пробил, высота триста метров, полосы не видно, — поступает очередной доклад.

И все так же спокойно в ответ:

 — Продолжайте сохранять безопасную высоту, посадочный курс и КУР ноль.

Наконец слышу веселый и уверенный голос:

 — Полосу вижу, лечу в нормальном положении. Разрешите посадку?

 — Посадку разрешаю. — Голос у руководителя полетов усталый. Теперь, когда самолет в безопасности, он может и расслабить свои нервы.

И не только он волновался. Все, кто был в воздухе, жили в эти минуты борьбой товарища с иллюзией в ошеломляющем полете…