Выруливаю на взлетную полосу. Слева и справа ровные линии белых огней. Даю полный газ, удерживая направление разбега по центру. Легкое усилие на ручку, и самолет оторвался от полосы. Мелькают последние огоньки, полоса кончилась, теперь все внимание приборам. Земли не видно, она где-то рядом, совсем близко, рука невольно берет ручку управления, поднимая самолет повыше.

Кругом темная, как чернила, ночь. Самолет, кажется, слишком медленно набирает высоту. Выполняю первый и второй развороты. Слева — огни взлетно-посадочной полосы, а чуть дальше красная линия огней подхода. Испытываю странную иллюзию: то мне кажется, что высота очень мала, то вдруг представляется огромной. Я и раньше летал ночью, только не в такую темень. Делаю третий и четвертый развороты. Огни аэродрома кажутся настолько близкими, что хочется снизиться пораньше.

 — Шасси, щитки выпущены, прошу луч, — докладываю руководителю полетов.

На старте светлым клином вспыхнул луч прожектора.

 — Начинайте снижение, — звучит в наушниках.

Планирую, строго соблюдая скорость и высоту, особенно при приближении к земле. Тут требуется максимум внимания. Не раз случалось, что именно во время посадки летчик становился жертвой обмана зрения. «Из-за ошибки в технике пилотирования», — обычно заключала в таких случаях комиссия. Но это формулировка неточная. Вернее будет сказать — преждевременная потеря высоты вследствие утраты глубинного ночного зрения. Как хорошо, что теперь на всех самолетах установлены радиостанции и у руководителя полетов есть возможность исправить ошибку летчика в расчетах.

Вхожу в луч прожектора и сажаю машину. Снова полет по кругу и посадка, но теперь уже без подсказок руководителя. По десяти вылетов сделал каждый из нас в эту ночь — столько, сколько полагалось по программе.

Предутренняя тишина после шума реактивного двигателя расслабляет, дает себя знать усталость. Гарнизон спит, лишь в летной столовой светятся окна.

 — После бурно проведенной ночи, — шутит Немировский, — есть смысл зайти на чашку чаю.

 — Теперь эти бурные ночи продлятся до окончания программы. Ночь будем работать, день отдыхать, — говорит Карих.

 — Было предложение зайти в столовую попить чайку, — напоминает Максимов.

 — Принимаем, — почти хором поддержали все.

К ночным визитам летчиков персонал столовой привык. Повар быстро приготовил для нас и чай и легкую закуску.

 — Хорошо почаевничать после трудов праведных, — говорит Немировский, — но как вспомню, что у нас печь не топлена, мурашки по спине начинают бегать.

 — Ничего страшного, — утешает здоровяк Карих. — Всю арматурную карточку на себя взваливай и спи сколько влезет.

 — Ну что, попили? Пошли спать, — вставая, говорит Покрышкин. Он все делает быстро, экономя время. Летает он красиво и уверенно, его крепкая фигура, кажется, врастает в самолет. Он всегда готов к действию, как взведенная пружина, постоянно внутренне мобилизован и не терпит безделья. Редкой энергии и целеустремленности человек.

Мы вышли из столовой, когда забрезжил рассвет. Серые стволы сосен стеной стояли у тропинки, среди них кое-где темнели дремучие ели.

Вечером мы уже снова были на аэродроме. Медленно угасал день. Закончилось построение, руководитель дал последние указания, и мы разошлись по самолетам. План предусматривал по два полета в зону на отработку техники пилотирования и по два маршрутных.

Спустилась ночь, и раскатисто загрохотали реактивные двигатели. Мы снова в ночном небе. Далеко внизу, в темноте, светлыми пятнами выделяются районные города. Отдельными огоньками, похожими на созвездия, мерцают деревушки, чуть сереют большие снежные поляны. Над головой темный купол морозного неба. Когда при выполнении виража смотришь на него, кажется, что самолет стоит на месте, а вращаются звезды.

Последняя фигура второго вылета.

 — Задание выполнил, зону освободил, — докладываю на землю.

 — Разрешаю вход в круг — слышу в ответ.

Сбавляю обороты двигателя, выпускаю тормозные щитки и снижаюсь в направлении аэродрома. Четким пунктиром огней обозначена взлетно-посадочная полоса, «пишет» позывные ярко-красный неоновый маяк привода. Впереди вижу аэронавигационные огни встречного самолета. Мигнув, они проскочили ниже, скрывшись под крылом.

 — Привет из-под капота, — слышу голос Максимова. Это он идет в зону пилотажа с набором высоты.

 — Разрешите вход в круг к первому развороту, — повторяю запрос.

 — Разрешаю, высота пятьсот метров.

…Следующий полет — по маршруту. Пока техник готовит машину, иду в теплушку и еще раз проверяю расчеты и позывные запасных аэродромов, расположенных вблизи маршрута.

 — Слышал приветик? — смеется вошедший Максимов.

 — Слышал, спасибо.

 — Красота в зоне, свобода. Не терплю полеты по кругу.

 — Ты по какому, северному или южному маршруту идешь?

 — По северному, а что?

 — Да так… чтобы знать, где искать, уж очень пустая местность в ту сторону, — шутит Максимов.

 — Приводы, компас, точное время и — все будет в порядке, — отвечаю в тон Максимову. — Техника обязана работать безотказно.

 — Счастливой посадки, — уже серьезно желает товарищ, грея руки у раскаленной печки.

 — Будь здоров, — говорю я на прощание и выхожу из уютного тепляка. Над темными верхушками сосен появился серпик луны. После взлета разворачиваю машину на заданный маршрут. Серебристый серпик остается за хвостом самолета, впереди встает темно-синяя стена ночи.

Чем дальше на север, тем меньше световых ориентиров. И вот уже вокруг — темная бездна. Хочется говорить по радио и слушать голос земли.

Наконец в бескрайнем ночном океане появляется островок. Сначала он кажется размытым светлым пятном, потом контуры поселка проступают все ярче. Это первый поворотный пункт.

 — Я — пятнадцатый, прошел первый поворотный, — докладываю на старт, но своего голоса в наушниках не слышу. Приема нет: отказала радиостанция. Обидно! Перегорел, может быть, какой-нибудь копеечный предохранитель, а сколько беспокойства доставит он сейчас руководителю полетов. И товарищам, которые слышат по радио частые вызовы пятнадцатого…

До аэродрома тридцать минут лету, можно было и не идти на второй поворотный, а вернуться тем же маршрутом, но я не знаю, свободен ли он от самолетов. Приходится продолжать полет по заданному пути.

Миную второй поворотный пункт. Материальная часть работает исправно, а беспокойство все нарастает, не за себя, за друзей, которые обо мне тревожатся. Представляю себе Максимова, вспоминаю его шутки и серьезное напутствие. Переживает сейчас, конечно, волнуется. Вот и аэродром. Над стартом даю две сигнальные ракеты, с командного пункта отвечают: меня видят, посадка обеспечена.

Сняв парашют, иду к руководителю полетов. Уходя, слышу, как техник отчитывает радиста: «…Работал как черт… машина как часы, а ты пришел, покрутил, повертелся, и всю работу насмарку…»

Руководитель сидел на своем «пьедестале» с микрофоном в руке.

 — Радио отказало, — начал я.

 — Я так и подумал, — наблюдая в открытое окно, ответил он. — Когда очередной самолет сел, вызывал тебя раза три — ответа нет. Но по планшету определил, что ты точно идешь по маршруту. Тогда и понял, что у тебя отказало радио.

С моих плеч свалился тяжелый груз: хорошо, что из-за меня не поднялась, как я предполагал, шумиха в воздухе.

 — Привет из-под капота, — повторил я шуточку друга, встретясь с Максимовым.

 — Привет, дружище, — бросился он ко мне. — Я как услышал, что на запросы не отвечаешь, сердце оборвалось. Запрашиваю — ни ответа ни привета…

Он сам был в это время на маршруте и поволновался за меня изрядно. Мне его переживания очень понятны: случись такое с Максимовым, я бы тоже волновался.

Первый класс

Учебная программа подходила к концу. Остались самые ответственные полеты — ночью в облаках. Опять ждем погоды, без дела слоняясь по гарнизону.