— Ну чего ржете, один балабошка мелет, что попало, а сто хохочут, — наконец пробасил он.

На вечерней поверке старшина объявил приказ начальника училища: вывести весь личный состав на аэродром — готовить летное поле для посадки самолетов.

Началось всеобщее ликование. Если бы разрешили, мы прямо после поверки побежали бы на аэродром. Но пришлось, разумеется, ждать утра.

На следующий день, с рассветом, мы впервые вышли на огромное ровное поле, усеянное камнями. Их-то и нужно было убрать с посадочной полосы. В конце аэродрома стояли два ангара, тот, что поменьше, был обит оцинкованным железом. Рассказывали, что когда-то он принадлежал белогвардейскому атаману Семенову. Здесь стоял его самолет, на котором он бежал в Маньчжурию от Красной Армии. А банда Семенова погибла в Даурской долине. Главарь тоже не ушел от возмездия: в конце Великой Отечественной войны он был захвачен советскими войсками, его осудили и по приговору Верховного Суда СССР повесили.

То легендарное время, когда наши отцы сражались здесь с белогвардейцами и японскими интервентами, напоминало о себе на каждом шагу — все поле было усеяно тупорылыми японскими пулями. Мы рассматривали чужеземный смертоносный металл и явственно представляли себе жаркий бой на открытой равнине. По рассказам отца я знал, что мой дядя Иван погиб где-то под Читой. Может быть, именно здесь он и сложил голову?

Два дня мы расчищали площадку для посадки самолетов. На третий послышался долгожданный шум моторов. Рокот все нарастал, и наконец в небе появилась девятка истребителей И-16. Самолеты подошли к аэродрому, снизились до бреющего полета и с шумом пронеслись над нами, красиво разойдясь на посадку.

 — Вот это машины! — вырвалось у Кириллова.

Остальные стояли молча, захваченные невиданным зрелищем. Когда мы подошли к машинам, бросилась в глаза необычная форма фюзеляжа и плоскостей, единственная маленькая кабина и большой мотор.

 — Как же наш Кириллов здесь поместится? — заглядывая в кабину, спросил Рогачев.

 — Помещусь, не беспокойся…

 — Это ведь самолет, а не сапоги, не на заказ делано. С сапогами-то проще: нет на складе твоего сорок последнего размера — пошьют в мастерской, и носи на здоровье. А тут…

Кириллов и в самом деле задумался, глядя на тесную кабину истребителя. Он решительно обратился к технику с просьбой посидеть в самолете.

Техник разрешил, и всем на зависть наш богатырь осторожно вскарабкался на плоскость и стал устраиваться на сиденье. Его лицо расплылось в широченную улыбку. Бросив победный взгляд на Рогачева, Кириллов так же осторожно вылез из кабины.

Охотников посидеть в самолете было много, но техник приказал зачехлять машину и прибрать стоянку.

На следующий день начались инструкторские полеты. С утра до вечера мощные моторы сотрясали морозный воздух. Инструкторы осваивали методику обучения курсантов, а мы «грызли» теорию и только по воскресным дням выходили на аэродром убирать камни, вывороченные хвостовыми костылями. Работа эта была трудная и неинтересная, но мы не роптали, терпеливо ожидая того дня, когда наденем летное обмундирование и сами выйдем на полеты.

Правофланговый

Яркое забайкальское солнце ласкало первым, едва ощутимым мартовским теплом. Чувствовалось приближение весны, хотя по ночам стояли морозы. Кроме обычных теоретических занятий по плану у нас ввели часы подготовки к первомайскому параду войск читинского гарнизона. Ежедневно на плацу раздавались четкие и гулкие звуки строевого шага.

Помощник командира эскадрильи по строевой подготовке капитан Львов без устали гонял нас, добиваясь той военной красоты, которая выражается строевым шагом. Львов не был летчиком, он пришел в школу из пехоты, его задача не только научить нас красиво ходить в строю, ружейным приемам, но и воспитать необходимые командирские качества. Поэтому сейчас, когда кончилась одиночная подготовка, он не доверял старшинам и командовал сам.

До призыва в армию мне и в голову не приходило, что строевая подготовка — это целая наука, требующая большой затраты энергии и тренировки. В самом деле, чтобы колонна шла стройно, нужно сделать одинаковой походку сотен людей, воспитать в них точность движений.

Не последнюю роль играют и командирские качества подающего команды. Львов был мастер, виртуоз строевой подготовки. Надо было видеть и слышать, с каким задором, блеском подавал он, казалось бы, обычные строевые команды. Их нельзя было выполнять кое-как, а только в полную меру сил.

 — Ша-агом марш! — звучал его сильный, твердый голос. В это время капитан словно и сам, один за всех, был готов выполнить свою команду.

 — На-а р-руку! — И снова по невидимым проводам передавал он каждому свою волю, и лес штыков равномерно, с силой устремлялся вперед. В это время, казалось, мы переставали существовать для себя, сознанием овладевало чувство нерушимого товарищества. Не отдельные, собранные вместе курсанты, а монолитная колонна брала винтовки на руку, готовая идти в рукопашную на любого врага.

Перед праздником начальник училища провел смотр подготовленных к параду колонн и остался доволен. Теперь курсанты с нетерпением ожидали праздника: хотелось показать свою подготовку гражданским людям.

Первого мая, с рассветом, парадные колонны двинулись к городу. Внушительно звучали шаги сотен крепких и здоровых ног по улицам Читы, мерно, в такт шагам, колыхались стальные штыки. Теплыми взглядами провожали наш строй пожилые рабочие, неутомимо бежали рядом мальчишки.

На центральной площади колонны остановились в отведенном месте. Тысячи горожан, не участвующих в демонстрации, постепенно обтекали площадь, образуя плотное кольцо.

Начался парад. На центральную трибуну поднялись партийные и советские руководители. Справа, на специальной площадке, заняли свои места иностранные представители. Среди них выделялся маленького роста, увешанный аксельбантами, в золотых эполетах японский военный представитель.

Перед войсками на красивом рыжем коне проехал командующий Забайкальским военным округом. Он принял рапорт от командующего парадом, поздоровался с каждой воинской частью и поздравил с праздником Первого мая, днем смотра революционных сил мирового пролетариата.

После объезда войск сводный оркестр исполнил «Интернационал». При первых звуках гимна командиры колонн и военные на трибунах взяли под козырек, гражданские сняли головные уборы. Среди иностранных представителей только один человек снял шляпу, остальные оставались безучастны, больше того — вели непринужденный разговор.

«Только один признает нас, — мелькнула мысль, — остальные — враги, как их много!»

Оркестр смолк. Раздались команды, и вновь грянула музыка. Колонны двинулись, пошли мимо трибуны.

 — На ру-ку! — заглушая оркестр, скомандовал Львов.

Штыки, сверкнув холодной сталью, дрогнули, подались вперед. Кириллов, выпятив могучую грудь, шел правофланговым. В его здоровенных руках винтовка казалась игрушкой.

Как только наша первая рота поравнялась с трибуной иностранцев, японец неожиданно выбежал из-за перил и, семеня рядом с правофланговым, стал бесцеремонно рассматривать оружие. Его внимание привлекли выданные нам перед праздником десятизарядные полуавтоматические винтовки нового образца. Рядом с великаном Кирилловым японец выглядел сказочным карликом. Трудно передать наше возмущение. А что сделаешь?..

И вдруг мы ясно услышали громовой бас:

 — Отойди, гад, наступлю — одной ногой раздавлю! — забыв обо всем на свете, рявкнул Кириллов.

В эту минуту все мы были благодарны ему и горячо одобряли его поступок.

Японец от неожиданности остановился и отскочил в сторону. Площадь осталась позади. Львов остановил колонну.

 — Кто разговаривал в строю после команды «Смирно»? — спросил он строго.

 — Я, товарищ капитан, — ответил Кириллов.

 — Вы правофланговый и забыли свои обязанности.

 — А что он лезет под ноги…

 — Кто вам мог лезть под ноги? Львов не видел происходившего, и Кириллов рассказал, как было дело.