— Конечно, узница должна сносить все безропотно и повиноваться, — я отпила из стакана и закрыла глаза. — А если пытается постоять за себя, ее безжалостно наказывают.

— О наказании не было речи.

Я посмотрела ему прямо в лицо:

— Неужели, папа? Разве она не угрожала усыпить Барона?

— Это в сердцах. Я отговорю ее.

— Можно подумать, она тебя послушает!

Он сгорбился еще больше — дряхлый старик, более слабый и немощный, чем его собственная мать. Мне стало жаль его.

— Даже если она оставит в покое Барона, мне все равно рано или поздно придется ответить за свое неповиновение. В «Хогенциннене» никому ничего не прощают. Моя мать — где она теперь, интересно? — до сих пор расплачивается за свое недостаточное почтение к бабушке. Только Сэму удалось избавиться от всего этого — он нашел единственно возможный выход. Когда-то и я думала, что смогу убежать отсюда. Куда меня привела эта дорога? В сумасшедший дом. А теперь я здесь снова в ловушке, — я встала и подошла к бару. — Как насчет еще одной порции? Странно, я, кажется, никогда не забывала как готовить мартини!

Достав бутылку джина, я нарезала лимон и выловила пару оливок.

— Было время, когда мы с тобой могли говорить обо всем откровенно, папа. Но это было так давно… Или нет? Можно мне задать тебе один не слишком легкий вопрос? — Он вздохнул. — Знаешь ты, где сейчас мама? Она пыталась связаться с тобой после отъезда? Могу я признаться тебе, как меня беспокоит эта история с сигаретами? Я точно знаю, что не бросала пачку в огонь. Это сделала она. Мои слова, я знаю, кажутся тебе кощунственными. Но это дело ее рук, она хочет запутать меня, убедить в том, что я больна. И это ей удастся, слышишь, удастся! Ей всегда удавалось все, что она задумывала…

Отец заплакал. Он плакал беззвучно, просто по щекам катились слезы. Потом отец достал скомканный платок.

— Ты думаешь, мы больше никогда не сможем говорить друг с другом откровенно? — тихо сказал он. — Прости…

— Между нами стоит слишком многое, папа. Память о маме и… о Сэме. Бокал, который ты сейчас держишь в руке. И она! Власть, которую она имеет над всеми нами. В Бостоне, вчетвером, мы были так счастливы, и ты был гораздо ближе мне. Даже когда ты был на фронте, все равно ты был несравнимо ближе, чем теперь. Я читала твои письма…

— Ты слишком возбуждена, Морин, — сказал отец. — У тебя был тяжелый день. Много событий… после всего, что тебе пришлось пережить…

Он неуверенно взял меня за руку.

— И не забывай, что бабушка очень много для тебя сделала. У тебя есть крыша над головой, ты в полной безопасности. Многие не имеют и этого…

Его прикосновение неожиданно стало мне неприятно! Я резко отдернула руку.

Отец со вздохом отвернулся:

— Она права. Сегодня ты, скажем так, немного, взвинчена. Не беспокойся, может быть, это просто усталость. Ты не готова к таким переживаниям, тебе нужен покой… — Прежде чем продолжить, он отхлебнул ив бокала. — В первую очередь покой. И сон. Почему бы тебе не лечь сегодня пораньше? Я попрошу Агнес принести ужин наверх.

Он прав, промелькнуло у меня в голове, это все бесконечная усталость. Я коснулась кончиками пальцев его локтя в знак примирения и, не сказав больше ни слова, вышла.

С трудом поднимаясь по лестнице, я чувствовала, как тяжело даются мне движения. Пальцы бессильно цеплялись за перила, ноги едва слушались — такой изможденной я не ощущала себя никогда. Совершенно не помню, как добралась до комнаты. Открыла дверь, зажгла свет и в этот момент услышала крик. Кричала женщина — высоко, пронзительно. Звук доносился словно издалека, и я не сразу поняла, что слышу свой собственный крик.

Глава двенадцатая

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем я наконец осознала, где нахожусь: выцветшие обои моей комнаты, край деревянной спинки кровати… Люстра, так походившая на больничный плафон, была не выключена: яркий свет нестерпимо резал глаза. Зажмурившись, я медленно повернулась набок. В ушах продолжал жить отчаянный крик, выплеснувшийся из меня на пороге. Когда это было? Испуганные лица бабушки, отца, заглядывающие в двери. Отец пытается успокоить меня, поддерживает под локоть. И голос бабушки: «Надо вызвать врача». Ключ, вытащенный из замка и вставленный снаружи. Хлопок двери, режущий звук поворачиваемого ключа — и тишина.

Я повернула голову. В глаза бросились пустой стол и комод с выдвинутыми до отказа ящиками. Дверца платяного шкафа была распахнута, полки пусты. В углу стоял закрытый чемодан. Рядом — аккуратно сдвинутые вместе саквояж и дамская сумка. Зачем ей понадобилось укладывать мои вещи? Почему мне не сказала об этом ни слова? Простое устрашение? Если так, цель была достигнута. При воспоминании о пережитом меня бросило в дрожь.

В коридоре раздались голоса, дверь открылась. Вошел доктор Питерс в сопровождении бабушки и отца. Он подошел к постели и положил руку мне на лоб. Ладонь была прохладной, ее прикосновение действовало успокаивающе.

— Меня зовут Питерс, — сказал он приветливым тоном. — Ваша бабушка говорит, что вы неважно себя чувствуете.

Я лежала, вытянувшись, и молча смотрела на него.

— Это еще мягко сказано, доктор, — язвительно вставила бабушка. — Слышали бы вы ее крики!

Доктор Питерс придвинул стул и подсел к моему изголовью.

— Вас что-то напугало?

Я кивнула.

— Что же?

— Когда я вошла в комнату, все мои вещи были собраны. Посмотрите, в шкафу пусто, все уложено в чемодан.

— Ну, полно, Морин, — вмешалась бабушка. — Ты же сама собрала вещи, как только вернулась из Ньюбери. Неужели забыла? Я заходила в комнату, ты даже не обратила на меня внимание.

Я молча уставилась на нее.

— Ты мне об этом ничего не сказала, мама, — пробормотал отец.

— На сегодня и так достаточно неприятностей. К тому же я не хотела без причины волновать Морин. Какой смысл спрашивать, если у человека… — она продолжала говорить, но я уже не слушала.

Значит, вот как все было. Как тот случай с сигаретами, как… Пальцы сами сжались в кулаки. Я почувствовала непреодолимое желание вскочить, наброситься на нее, сорвать крест, схватить за горло… И тут же сообразила, что именно на такой исход она и рассчитывала. Закусив губу, я откинулась на подушку.

— Вы помните, как собирали вещи, мисс Томас? — послышался бесстрастный голос врача.

— Нет… Не помню.

— Боже! Видимо, такое никогда не излечивается, — картинно вздохнула бабушка.

Доктор Питерс нетерпеливым взмахом руки остановил ее, осторожно коснулся моего плеча.

— Если это были не вы, то кто, по-вашему, мог собрать вещи?

— Какое это имеет значение? — я устало закрыла глаза. — Почему бы сразу не перейти к делу? К действительной причине вашего приезда…

— И в чем же она заключается?

Ни его взгляд, ни жесты не выдавали, о чем он думает на самом деле. Он не верил мне, разумеется… Почему он должен был верить?

— В том, чтобы меня снова отправить в психиатрическую клинику.

— Чепуха! Я могла бы это сделать, не приглашая тебя в свой дом.

— Ты поступила иначе, потому что отец был против. Теперь тебе легче навсегда избавиться от меня. Какой благородный жест: дать больной внучке шанс пожить в нормальной обстановке, а потом доказать, что она еще недостаточно здорова. Просто и надежно. Хотя, может быть, это всего-навсего плод больного воображения, паранойя…

— Не ставьте, пожалуйста, себе диагноз, — сказал доктор Питерс с неожиданной строгостью, — У вас есть успокоительное?

Отец выдвинул ящик стола. Пусто.

— Может быть, в сумочке? — предположила я неуверенно.

Мне подали сумку, однако там тоже ничего не было.

— Ты не могла случайно сунуть их в чемодан? — ласково осведомилась бабушка. — Может быть, мне поискать?

— Но ты же точно знаешь, где они. Что ты с ними сделала? Спустила в унитаз?