Наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.

Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремились по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком, празднество. Влажно шуршали по мокрому асфальту покрышки, отсвечивали в лужах зажженные фары. Посмотрев в окно «ситроена» на светившийся в вышине стеклянный купол Большого салона, штабс-капитан Хованский зевнул — не выспался после вчерашнего веселья с девочками в «Кафе де Пари».

Рядом, на сафьяне сиденья, развалился плотный апаш с погонялом Хорек — быстрый и ловкий, в рулевых подвязался Жоржик Заноза, а справа от него разместился сам мэтр парижских бандитов фартовый Мишель Богарэ по прозвищу Язва Господня.

До такой вот жизни Семен Ильич пер долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он в древней византийской культуре сразу же разочаровался, и понесла его нелегкая куда подальше — в Париж.

В то время русских там уже обреталось предостаточно. В карманах у них большей частью было пусто, в глазах светилось спокойное бешенство, а хлеб, сахар и папиросы они скупали в неимоверных количествах, уверяя, что скоро все это исчезнет. Когда заканчивалось то немногое, что удалось когда-то укрыть (говорят, даже в заднем проходе) от загребущих лап комиссаров, их мужчины шли на заработки в такси, а женщины — на панель, но работали они неважно — мешало сильно развитое чувство собственной значимости.

Штабс-капитан Хованский тоже знал себе цену и сразу же поселился на Елисейских полях в дорогом отеле «Карлтон». Гостиница была что надо — с великолепным, застланным драгоценными коврами холлом, с уютным, красиво стилизованным под зимний сад рестораном, а главное, длинными, в целях экономии слабо освещенными по ночам коридорами.

Когда на небе загорелись звезды, а Морфей крепко обнял «Карлтон» своим крылом, Хованский натянул сплошное шелковое трико неприметно-серого цвета, прихватил «колбасу» — длинный холщовый мешочек, плотно набитый песком, — и крадучись вышел из номера.

Ему подфартило сразу. В первую же ночь он глушанул здоровенного полупьяного борова в черном широком пальто, белом фрачном кашне и шелковом цилиндре. Пока терпило припухал на пороге своего номера, штабс-капитан дверку открыл, затащил хозяина внутрь и все начисто вынес. Полгода крутил он хвостом в роли «гостиничной крысы», поменял с десяток отелей, но в шикарном, застланном зеленоватыми коврами коридоре «Мажестика» с ним приключилась беда. Там на него стремительно накинулись конкуренты — двое плечистых молодых людей в сером трико, жестоко избили «колбасами», и пришлось штабс-капитану экстренно съезжать. А скоро во всех приличных отелях появились ночные дежурные — плотные, усатые, больше похожие на апашей, — и Хованский решил, что настала пора быть ему ближе к простому народу.

Он поселился в квартале Сен-Дени на одной из старинных узких улиц, которую мостил еще лучезарнейший король. Здесь обитали проститутки, мелкие ремесленники и сутенеры, скрипели тележки с овощами, в жаровнях лопалась кожура каштанов, а за окнами сушились от любовной влаги полосатые перины.

Семен Ильич завел себе широкие штаны, привык без отвращения хлестать «Пинар» и бойко топтал черноволосую курочку, приходившую к нему вечерами из универсального магазина «Прекрасная молочница». Однако, не останавливаясь на достигнутом, он частенько поднимался на горы Мартра, где ночи напролет сверкали разноцветные огни и раздавался беззаботный женский смех.

Веселый Монмартр — это бульвар Клиши между двумя круглыми, окончательно веселыми площадями Пигаль и Бланш. Как только над Парижем опустится ночь, все здесь придет в движение: откроются двери кабаков, крутанет своими крыльями знаменитая «Мулен Руж», и в бешеном хороводе завертятся девушки в шелковых юбчонках по колено, сволочи буржуа, воры, педерасты и мрачные, как грозовое небо, русские, уверенные в скором падении большевиков. И каждый раз в этом человеческом скопище Хованский находил терпилу безответного, который после смази по кумполу сдавал ему кровянку легко, а главное, молча.

Жить бы штабс-капитану не тужить, да однажды он погорячился и за десять тысяч франков сработал не очень чисто старика рантье, не разглядев, однако, в петлице у того розетку Легиона. Проклятый крапюль издох, газета «Л’Энтрансижан» назвала его скромным героем Франции, и сразу же дело обрело политический окрас.

Старперовы деньги закончились быстро, а вот неприятности обещали быть продолжительными: ажаны, полицейские на велосипедах, даже молодчики из Сюрте — все они плотно сели штабс-капитану на хвост, и ему пришлось залечь на самое дно в мрачном притоне с названием веселеньким: «Розовый котик». Заведение это размещалось в узкой щели улицы Венеции — архитектурного наследия пятнадцатого века, с грязными писсуарами снаружи домов, с загаженной куриными внутренностями мостовой и населенного большей частью элементом преступным.

Здесь, в сводчатом полуподвале, из которого имелся ход в подземелья древних катакомб под центром Парижа, Семен Ильич и пережидал беду, находясь в обществе больной сифилисом торговки краденым мадам Леклер, с которой поддерживал крепкие деловые связи. Местные апаши отнеслись к нему с пониманием — не одним только большевикам присуще чувство интернационализма, и вскоре с новыми товарищами он уже ловко потрошил «ударом дедушки Франсуа» паразитов нуворишей, разжиревших во время войны.

Метода эта стара как мир. Для претворения ее в жизнь всего-то и нужно только шелковое кашне в ваших руках да надежный помощник поблизости. Вы подкрадываетесь к жертве сзади, накидываете шарф ей на горло и, дергая, опрокидываете назад, одновременно взваливая потерпевшего себе на бедро. В это время ваш товарищ быстро очищает его карманы, минута — и все в ажуре.

Семен Ильич отпустил усы, стал носить к пиджаку галстук бабочкой, а после того, как, не дрогнув, прострелил башку ажану и дело по ограблению кассира выгорело, на него обратил внимание сам месье Богарэ.

Между тем машина покатилась по сырым от прошедшего дождя аллеям Булонского леса. В свете фар мелькали стволы уже облетевших каштанов, возникали фигуры пешеходов, и, глядя на мокрые волосы женщин, Хованский усмехнулся про себя: «А ведь точно, похожи на ободранных кошек». Автомобили и люди направлялись на окраину леса, к парку Багатель.

Бесились в свое время с жиру эксплуататоры-феодалы, и однажды граф д’Артуа, которому сперма, несомненно, придавила на уши, фалонул королеву на предмет рандеву. Хоть и была та на передок слабовата, но все же пошла на дзюм не сразу, пообещала отдаться только осенью.

На берегу Сены раскатавший губу граф д’Артуа выбрал уединенное место, разбил там английский парк и на поляне построил прекрасный дворец, а вокруг приказал посадить миллионы роз.

И все это лишь затем, чтобы однажды взять на конус аморальную королеву, которой впоследствии отрубили голову ее же подданные, а самому слинять из Франции навсегда — ну не февральский ли вы, ваша светлость?

С той поры пролетело немало лет, теперь замок любовной прихоти Багатель окружают целые поля роз. На фоне всего этого великолепия и затевалось нынче грандиозное торжество в память жертв российской революции.

— Остановимся вот здесь. — Месье Богарэ положил крупную, красиво очерченную ладонь Жоржику-рулевому на плечо, и его подстриженные по-английски усы раздвинулись в ухмылке. — На выход, господа, на выход.

Небрежным жестом он бросил кассиру три бумажки по сто франков, следом за ним в железные ворота парка вошли Хованский с Хорьком, и сразу же негодяи очутились среди беспечного, праздношатающегося людского скопища. Мужчины были во фраках, с шелковыми цилиндрами на головах, женщины же прикрывали прозрачной материей только то, что оставлять открытым считалось неэстетичным — их груди, спины и руки были обнажены. Сверкали жемчужные запонки, слышалась разноязычная речь. Когда на эстраде у воды зажглись ртутные лампы, Хорек радостно оскалился и кивнул квадратным подбородком: