— Противный ты стал, Васечка, душный. — Смотревшаяся в полупрозрачных трусиках и еле заметном бюстгальтере совершенно обворожительно, Катя сделала круг по комнате и, дав возможность рассмотреть себя со всех сторон, прижалась к майорской груди: — Ты ведь знаешь, негодник, как я к тебе отношусь.

— Знаю. — Ничего другого тот уже и не мог ответить. Услышав загадочную историю про Мишаню Берсеньева, который после поездки в поганую заграницу стал просто другим человеком, майор ухмыльнулся: — Не переживай, изменщица, будет тебе полная ясность.

Словом, успокоил растревоженную девичью душу, пообещав клятвенно «вывернуть возвращенца из Амстердама налицо». На прощание Катя сказала совершенно искренне:

— Васенька, ты лучше всех.

Было слышно, как с грохотом захлопнулась дверь лифта, затем за окном дважды вякнула снимаемая с сигнализации «пятерка». Закурив еще одну сигарету, дядя Вася принялся натягивать трусы. Это в койке у него получалось не очень, зато опером он был поймистым, с мертвой хваткой, и по жизни голова у майора работала гораздо лучше, чем общепринятый символ мужской гордости.

Служил дядя Вася в «следячем выделе» давно. Переболев заразной милицейской хворью, когда вначале все люди кажутся преступниками, а после, наоборот, мир уголовников становится привычным и родным, он был уверен твердо, что закон и справедливость далеко не одно и то же. Всех окружающих он подразделял на врагов, достойных только того, чтобы рвать им глотки, затем на нейтральных, которые абсолютно до фени, и наконец на друзей с ближними, заслуживавших любви и понимания, а потому назавтра Катиным вопросом занялся с энтузиазмом.

К обеду в первом приближении Берсеньев Михаил Васильевич был у него как на ладони. Подкидыш, но родная власть Советов пропасть ему не дала. Затем закончил политех, работал на «Пластполимере» мастером, не привлекался, не состоял, не был, ничего вроде бы интересного, обыкновенный несостоявшийся строитель коммунизма. Однако дядя Вася был старый опытный волчара с отлично развитым чутьем. Скоро он выяснил, что не так давно знакомый Катин проходил свидетелем по делу о «веревке», а тело опера, который пытался раскрутить его по полной, наполовину сожрали крысы в подвале берсеньевского же дома. Умер тот от сильного удара в голову, а опознали его по чудом сохранившемуся удостоверению. Но это было не все.

Оказалось, что третьего дня в берсеньевской комнате произошел взрыв, приведший к сильному пожару. Тушить выезжали аж четыре экипажа, однако никаких заявлений от самого Михаила Васильевича никуда не поступало. Означало это, что он по месту прописки не проживает и скорее всего от нежелания встречаться с теми, кто это самое место прописки третьего дня и ушатал. Обстоятельства дела становились очень интересным, но майор не торопился. Самым главным в работе опера он полагал умение не делать поспешных выводов, считая, что надо трудиться и упорно собирать информацию, а когда объем ее станет критическим, факты сами сложатся в стройную цепь.

Как раз в то самое время, когда майор Семенов неторопливо копался в бумагах и общался по телефону с коллегами, Игорь Васильевич Чох смотрел неподвижно на экран монитора и никакие дельные мысли в его коротко стриженную седую голову не лезли. Мощный двухсотый «Пентиум», в жесткой двадцатитрехгигабайтной памяти которого находился огромный объем интереснейшего справочного материала, тоже ничего путного не выдал — рявкнул и, пожаловавшись на отсутствие информации, вошел в режим ожидания.

Знаки, начертанные на кольце Катиного знакомого, не походили ни на одну из известных науке древних систем, таких как, например, герметическая, Гоноруса из Фив или, скажем, некромантическая. Не принадлежали они и к алфавиту магов, халдейским письменам или древнеегипетским иероглифам. Осознав, что просто так, с налету, задача не решится, доктор наук ощутил, что настало время устроить физкультурную паузу. Он быстро запер дверь кабинета, погромче включил «Европу плюс» и принялся удивительно ловко втыкать с восьми шагов гвоздь-двухсотку в висевший на стене березовый кругляш.

Наконец он почувствовал себя значительно лучше, сделал потише тот стон, что ныне песней зовется, и начал напористо влезать в Интернет, чтобы на его виртуальных просторах плотно пообщаться с коллегами.

Сам же владелец загадочного украшения, ни о чем, видимо, не подозревая, занимался делом сугубо прозаическим — хлебал в кафе «Мотылек» что-то похожее на уху по-монастырски и был всецело занят выделением желудочного сока. С полчаса назад он имел разговор с одетым в кожу похоронным деятелем, и тот его заверил, что деньги не пропали даром — «камень» уже стоит. «Вот и хорошо. — Юрий Павлович вздохнул и перешел к пожарским котлетам с пюре. — Завтра как раз девять дней, помяну родительницу, а заодно и качество работ проверю». Он даже обрадовался, что на утро появились хоть какие-то планы: ничегонеделанье ликвидатора утомляло страшно. Задумчиво съев персиковое желе, он запил все это напитком гранатовым, снова вздохнул и поехал к зазнобе, Кате Бондаренко то есть.

Глава двадцать вторая

— Здравствуй, дядя Вася, как дела?

— Работаем, Патрикеевна, будет что-то конкретное, доложу.

— Может, тебе, Васечка, интересно, что Мишаня теперь автолюбитель? Видела, как парковался, красная «восьмерка», номер такой-то.

— Так, а скажи-ка, изменщица, сегодня он у тебя?

— Поручик, вы вгоняете бедную барышню в краску.

— Понял, не дурак, позвоню завтра.

(Из разговора по телефону)

— …Времени у нас остается не так уж много, и мне хотелось бы затронуть вот какой вопрос. Чем глубже историческая наука изучает древнеегипетскую культуру, тем больше возникает необъяснимых фактов. Ну вот, взять хотя бы для примера эпохальное открытие Говардом Картером в двадцать втором году места захоронения фараона Тутанхамона на скалистом склоне Долины царей. Вначале путь ему преградила каменная стена с нетронутой царской надгробной печатью — шакалом в окружении девяти фигур. За ней открылся длинный туннель, забитый галькой и тяжелыми камнями. После того как проход освободили, Картер остановился перед второй стеной, на которой, однако, печать была повреждена. Преодолев ее, он обнаружил две погребальные камеры, заполненные богатством, не поддающимся никакой материальной оценке. Но радость ученого была омрачена. Следы говорили, что эти камеры уже были когда-то вскрыты. Все выглядело так, будто много лет назад их разыскали, а потом, спешно покинув, замуровали первой наружной стеной. С тяжелым сердцем Картер вновь и вновь разглядывал статуи из черного дерева, которые находились в первой камере. Их головы, пояса, браслеты на руках и сандалии были покрыты позолотой. Почему они стояли около северной стены? Может, это были стражи? Что же они охраняли? Наконец было принято решение стену снести, и, когда это было сделано, новое разочарование постигло Картера. Его взору предстал огромный золотой ковчег, царская печать на двери которого оказалась нарушенной. Ученому уже было совершенно ясно, что неведомые грабители давным-давно хранилище вскрыли и обворовали. «Горя нетерпением, мы отодвинули задвижки, — много лет спустя писал он, — и распахнули створки двери так, словно их только вчера закрыли». Но саркофага там не оказалось. Вместо него Картер увидел второй ковчег, очень похожий на внешний. И тут, не веря своим глазам, он открыл, что печать с тронным именем Тутанхамона оказалась нетронутой.

Так к чему я все это рассказываю вам? Как говорил классик, факты — вещь упрямая, и получается, что много лет тому назад грабители все же отыскали захоронение Тутанхамона, но что-то вынудило их сломя голову убраться без добычи прочь, а позднее власти, построив внешнюю стену, не попытались внутреннюю даже восстановить. Чем же было вызвано такое нежелание людей находиться внутри гробницы? Быть может, понять это поможет еще один случай, напрямую связанный с древнеегипетской культурой.